Таким образом, намерение бонз гитлеровской Германии сократить коренное население европейской России прослеживается достаточно чётко. Вопрос только в том, применялись ли «колонизаторские» и «биологические» средства уничтожения, о которых Гитлер говорил Антонеску, в ходе войны или решение этой задачи было отложено на послевоенное время?
Как ни странно, советская и постсоветская историография не уделяла много внимания этому вопросу. В СССР считалось, что существование нацистского плана истребления славян не нуждается в доказательствах и проработке. Так, в издании документов Нюрнбергского процесса имелся специальный раздел «Уничтожение славянских и других народов»[414] (под размытым словом «другие» имелись в виду в первую очередь евреи, чья отдельная трагедия в советское время не афишировалась). В настоящее время на эту тему ведутся споры. Так, современные историки Дмитрий Жуков и Иван Ковтун высказали распространённый взгляд, что «борьбу с СССР эсэсовцы понимали как устранение “еврейско-большевистской системы”, использующей различные народы для сохранения своей власти, что в целом согласовывалось с общей тенденцией германской пропаганды на Восточном фронте… Вместе с тем, поскольку большинство коммунистов относилось к русским, украинцам и белорусам, война превращалась и в противостояние славянам. Однако это противостояние носило политическую, а не расовую (как в случае с евреями) окраску»[415]. При этом авторы привели важные показания нацистского генерала Эриха фон дем Бах-Зелевского, высшего фюрера СС в Белоруссии и Центральной России. Как мы упоминали выше, в Нюрнберге он свидетельствовал, что накануне вторжения в СССР на совещании в замке Вевельсбург Генрих Гиммлер назвал целью войны уничтожение «тридцати миллионов славян». Жуков и Ковтун отмечают, что, по мнению ряда исследователей, Бах-Зелевский исказил слова своего шефа.
Ещё дальше пошёл исторический публицист Марк Солонин, который в книге «Мозгоимение» не только не признал за нацистами наличие заготовленных планов уничтожения славян (раздачу контрацептивов он к таковым не относит), но и вообще посчитал, что число жертв среди советского гражданского населения значительно завышено кремлёвскими пропагандистами[416]. По мнению автора, приписывая нацистам замысел решения «славянского вопроса», Сталин пытался скрыть убыль населения от собственных репрессий. В поддержку своей позиции Солонин рассматривает избранные им документы вермахта антибольшевистской направленности, а также зловещую «Памятку германского солдата»[417] с призывом убивать как можно больше русских, которая действительно вызывает большие сомнения в подлинности. Показания Бах-Зелевского автор при этом никак не комментирует.
С другой стороны, Александр Дюков в работе «За что сражались советские люди» считает, что свидетельства эсэсовского генерала достоверны, так как согласуются и с жёсткими расистскими заявлениями нацистов, и с последующим ходом войны, вовсе не похожей на «рыцарскую» и «благородную». «Тридцать миллионов подлежащих уничтожению советских граждан — такими, согласно показаниям обергруппенфюрера фон дем Бах-Зелевского, были поставленные перед рейхсфюрером СС “специальные задачи”, — пишет историк. — Никогда в истории человечества не планировалось столь масштабных злодеяний; неудивительно, что чудовищную цифру намеченных для уничтожения невинных людей нацистское руководство не осмелилось доверить бумаге, даже будучи полностью уверенным в предстоящей победе». Цель этого геноцида — «расчистка “жизненного пространства” на Востоке, обезлюживание советских земель»[418].
Дюков также справедливо обращает внимание на заявление рейхсмаршала Германа Геринга, которым тот ошарашил в ноябре 1941 года итальянского министра иностранных дел графа Галеаццо Чиано: «В этом году в России умрёт от голода от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдёт; ведь некоторые народы необходимо сокращать»[419].
«Это были не отвлечённые рассуждения; это был план», — резюмирует Дюков[420].
Попробуем свежим взглядом посмотреть на известный нам массив материалов и реконструировать ход мышления нацистских лидеров накануне агрессии в СССР.
Прежде всего стоит обратить внимание на то, что показания генерала СС Бах-Зелевского и цитата Геринга, который по поручению фюрера прорабатывал экономическую эксплуатацию будущих оккупированных территорий, часто рассматриваются отдельно. Свою роль в этом играет не только разная «специализация» свидетелей, но и то, как они характеризуют своих жертв: Бах-Зелевский говорит именно о славянах, с расистским оттенком, которого у Геринга нет. Однако есть и то, что объединяет два высказывания, — практически одно и то же число приговорённых к смерти. Такое единомыслие руководителей разных ведомств приводит к выводу, что названная квота на истребление хотя бы обсуждалась в кругах высшего нацистского руководства.
Истоки замысла гитлеровских верхов следует искать в документах экономического штаба «Ольденбург», впоследствии переименованного в «Ост». Размышляя о будущей войне, нацистские вожди неизбежно обращались к опыту Первой мировой. Бонзы рейха были особо озабочены вопросом продовольственных ресурсов, которых в своё время не хватило кайзеровской Германии. Память об этом была сильна в немецком обществе и подвигала власть предержащих к мысли, что допустить повторения пищевого кризиса нельзя ни в коем случае. Это осознание отлилось в чеканный афоризм Геринга: «Если кому-то придётся голодать, то это будут не немцы…»[421]
Между тем по мере развёртывания Второй мировой войны «баланс пропитания Германии склонялся к минусу»[422]. Уже в мае 1940 года, ещё до взятия Парижа, на стол Гитлера лёг тревожный доклад статс-секретаря министерства продовольствия Герберта Бакке. Чиновник сообщал, что Британия перерезала морские пути снабжения, в связи с чем примерно 17,2 миллиона жителей Германии недополучат в этом году продукты, к которым они привыкли. В следующем докладе Бакке заметил, что если блокада продолжится, то покрыть недостатки зерна в рейхе сможет только Советский Союз. При этом он усомнился, что в данный момент в СССР существуют излишки, какие в своё время экспортировала царская Россия, ведь с начала XX века население этой страны значительно выросло.
10 января 1941 года в канцелярию фюрера пришёл новый доклад Бакке с сообщением, что в наступившем году зерновой дефицит составит около 12–13 миллионов тонн. Спустя три дня на встрече со статс-секретарём Управления по четырёхлетнему плану Эрихом Нойманом Бакке рекомендовал также сократить мясные рационы немцев (что и будет сделано 2 июня). Становилось очевидно: решение вопроса с продовольствием не терпит отлагательств.
Что-то в докладах Бакке привлекло Гитлера, и амбициозный статс-секретарь был приглашён в конце января в резиденцию Берхгоф на встречу с фюрером. Стенограммы их беседы нет, но смотрины явно удались: после аудиенции чиновник стал зримо влиятельнее своего номинального шефа — министра Рихарда Вальтера Дарре, получив право обращаться к Гитлеру напрямую.
Возможно, дело было в деталях биографии статс-секретаря. Бакке родился 1 мая 1896 года в Батуми, на территории Российской империи, и был членом известной на Кавказе семьи. Его дед Фридрих Каспарович Ветцель был создателем и владельцем тифлисского пивоваренного завода, существующего по сей день. Мать Луиза Фридриховна вышла замуж за офицера прусской армии, предпринимателя Альбрехта Бакке. С 1905 года юный Герберт учился в тифлисской гимназии, что свидетельствует о превосходном знании русского языка, и мог вполне рассчитывать на хорошее будущее. Однако события начала Первой мировой развели гимназиста с его номинальной родиной. Как сын немецкого военного он был интернирован и выслан в лагерь для военнопленных на Урале. Уже после Октябрьской революции, в 1918 году, с помощью шведского Красного Креста Бакке перебрался в Германию. Сюзанна Хайм пишет, что наблюдение за русской смутой превратило его в убеждённого антикоммуниста[423]. Но судя по тому, с каким презрением гитлеровский статс-секретарь отзывался о русском народе, он возненавидел не политическую систему или, во всяком случае, не только её.
Вместе с тем Бакке сохранял интерес к России в профессиональном смысле. Он окончил агрономический факультет Гёттингенского университета и устроился преподавателем в Ганноверский технологический институт, где в 1926 году представил к защите докторскую диссертацию о зерновых как основе русского сельского хозяйства и экономики. Тогда защитить работу не удалось; но, став министром, уже во время войны, Бакке опубликовал её тиражом 10 тысяч экземпляров.
Карьера агронома развивалась успешно. Своими аналитическими публикациями Бакке обратил на себя внимание министра Дарре и дослужился до поста его заместителя. Параллельно эмигрант из России стал одним из ключевых сотрудников Управления по четырёхлетнему плану и оказался на хорошем счету также у его главы Германа Геринга.
Таким образом, в Бергхофе перед Гитлером предстал не просто компетентный экономист, но эксперт непосредственно по России, знавший её реалии и владевший русским языком. Он обладал хорошей репутацией в окружении Геринга, чьё мнение имело для фюрера большое значение. Наконец, Бакке был надёжен в политическом смысле: в НСДАП он вступил ещё в 1926 году и никак не мог быть заподозрен в оппортунизме. По всей вероятности, именно этими факторами обусловлена та роль, которую глава нацистов отвёл статс-секретарю в экономическом освоении оккупированных советских территорий.