Интересно, что в документе практически нет характеристик советской системы. Слова «еврей» или «жидобольшевик», несмотря на антисемитскую истерию в среде нацистов, не используются вообще. Вместе с тем даны красноречивые суждения о великороссах. В их лице Бакке и его соавторы видят извечного главного врага «не только Германии, но и Европы», который всегда остаётся таким, «что при царе, что при большевиках». При этом звучит традиционный для нацистского мировоззрения мотив о готовности коренного русского населения подчиниться немецкому господину: «Русский привык, что им командуют. Приказы и указания должны быть такими короткими, простыми, ясными и чёткими, чтобы не вызывать у русских никаких вопросов и дискуссий. Дискуссии должны быть задавлены в зародыше. Только так можно успешно управлять русскими»[435]. Всё это идеально ложится в нацистские представления о славянах как о низшей расе, нашедших яркое выражение, например, в «Майн кампф». Ещё более характерно, что документ подразумевает этническую сегрегацию в зоне регионов-доноров. Авторы записки предписывают вытеснять крестьян-великороссов в «лесную зону», то есть в «зону голода» (Hungergebiet), а освободившиеся места в колхозах заполнять украинцами. Такова, по их словам, «политическая линия»[436].
Какой же результат программировали нацистские планировщики? К чему могла привести реализация этого плана? Документ 23 мая говорит об этом вполне красноречиво: большая часть населения «лесной зоны» приговаривалась к голодной смерти. В тексте авторы возвращаются к этой теме несколько раз и констатируют суровую необходимость согласиться с неизбежным сценарием.
«Многие десятки миллионов на этой территории станут излишними и умрут или должны будут перебраться в Сибирь. Попытки спасти население от голодной смерти поставками из плодородных областей могут осуществляться только за счёт снабжения Европы. Эти попытки помешают Германии окончить войну, помешают Германии и Европе преодолеть блокаду. Мы должны понимать это со всей ясностью»[437].
«Регулирование рынка и выделение продуктов для этого региона (т. е. Великороссии) исключены, потому что такое выделение означало бы, что у немецкой администрации есть какие-то обязательства перед населением. Подобные претензии заранее исключаются»[438].
И наконец: «Последствием этого (реализации мер, изложенных в записке. — Е.Я.) неизбежно станет вымирание как промышленности, так и большей части населения в прежних регионах-потребителях. Об этом нужно заявить совершенно определённо и чётко»[439].
Алекс Кей назвал «Директивы по экономической политике» наиболее исчерпывающим планом в истории массовых убийств[440]. Пожалуй, он является ещё и наиболее масштабным: число «излишних» Бакке оценивал в 20–30 миллионов человек[441]. Очевидно, именно из его рассуждений эти цифры перекочевали в беседу графа Чиано с Герингом, верховным шефом экономического штаба «Ольденбург-Ост», который, конечно, досконально знал все детали планирования. Интересно, что сама эта беседа состоялась уже в ноябре 1941 года; то есть к этому моменту план Бакке находился в стадии реализации, и рейхсмаршал был уверен, что он сработает.
Напомним: в каноническое определение геноцида, данное в конвенции ООН 1948 года, входят не только прямые умышленные расправы над членами какой-либо национальной, этнической, расовой или религиозной группы, но и создание для группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение её[442]. «Директивы» от 23 мая демонстрируют, что в экономической политике нацистов было заложено явное намерение уничтожить миллионы жителей восточных территорий голодом, и верхушка рейха это осознавала. Но было ли это уничтожение именно этнических или национальных групп? На данный вопрос без сомнений можно ответить утвердительно. Население земель, предназначенных к завоеванию, включало в себя советских немцев, финнов и других «арийцев». Экономическая политика рейха на оккупированных территориях выводила этих людей за рамки стратегии голода: зарегистрированные как фольксдойче, они занимали привилегированное положение в том числе и в плане снабжения едой. Более того, как пишет современный исследователь, именно это зачастую было «главной причиной принятия статуса фольксдойче для многих этнических немцев»[443]. Таким образом, голодная смерть замышлялась не для всех, а только для конкретных, неарийских народов Советского Союза. Только они должны были участвовать в чудовищной лотерее, предначертанной планом Бакке. Этот факт неопровержимо доказывает, что в недрах нацистской бюрократии был спланирован именно геноцид, а не другой тип преступления. Хотя гибель миллионов вроде бы побочно вытекала из необходимости поддерживать уровень потребления в вермахте и рейхе, но политика тотального грабежа помогала нацистам одновременно достичь и другой цели, которую предельно откровенно и цинично сформулировал Геринг в беседе с зятем Муссолини: «Некоторые народы нужно сокращать».
Летом-осенью 1941 года высшие бонзы рейха рассматривали план Бакке как действующий. В докладной записке одного из подчиненных Геринга — генерала Нагеля, датированной 14 августа и посвященной высвобождению излишков продовольствия для Германии, говорится: «Рейхсмаршал рассчитывает на большие людские потери по причине недостаточного питания среди масс людей, движущихся в направлении советской территории и в больших городах». Упоминание больших городов в этом тексте не случайно. Исходя из логики голода, нацисты постепенно пришли к идее не оккупировать, а блокировать советские мегаполисы-миллионники, уничтожить их инфраструктуру артиллерией и авиацией и таким образом запустить гуманитарную катастрофу, которая неминуемо обернется массовой смертностью и обезлюживанием территорий. В сентябре конференция управления военной экономики и вооружения вермахта под руководством Геринга констатировала: «По экономическим соображениям завоевание больших городов нежелательно. Их блокада предпочтительней»[444].
Сам фюрер более откровенно рассуждал перед своими сотрудниками: «Аборигены? Мы перейдём к их прореживанию… В русские города мы заходить не станем, они должны будут полностью вымереть. И нам совсем не нужно терзаться угрызениями совести. Не нужно вживаться в роль няньки, у нас вообще нет никаких обязательств перед этими людьми»[445].
Эти планы, как минимум по отношению к Москве и Ленинграду, озвучивались в дипломатических и военных кругах ещё летом. Уже 24 июня Геринг заявил финскому послу Тойво Кивимяки, что «Ленинград, как и Москву, лучше уничтожить»[446]. То, что главари рейха имели в виду уничтожение городов вместе с людьми, доказывает запись в дневнике начальника штаба ОКХ Франца Гальдера от 8 июля: «Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землёй, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы будем вынуждены кормить в течение зимы»[447]. 10 октября, когда блокада Ленинграда была уже установлена, нацистское командование отдало окончательный приказ не принимать капитуляцию города на Неве, даже если она будет предложена. Та же директива распространяла принцип уничтожения мегаполисов и обезлюживания территорий на все прочие крупные города, которые лежали на пути группы армий «Центр».
«Для всех остальных городов действует правило, что перед взятием они должны быть разрушены артиллерийским огнём и атаками авиации, а население должно быть принуждено к бегству. Ставить на карту жизнь немецких солдат для спасения русских городов от опасности пожаров или кормить их население за счёт немецкой родины — безответственно»[448].
Вермахт непосредственно участвовал в разработке стратегии голода и, учитывая краеугольный вопрос снабжения, был объективно заинтересован в его принятии. Против могли выступить некоторые консервативные военные, но их мнения не спрашивали. Определяющей оказалась позиция генерала Томаса, который склонился к мысли, что в расчётах Бакке заложено ключевое условие победы, а победителей не судят. Что касается главы штаба ОКВ Вильгельма Кейтеля, то он находился под полным влиянием фюрера и покорно принимал его точку зрения даже тогда, когда был с ним не согласен. Таким образом, верховное командование решительно согласилось с планом Бакке. Более того, в соответствии с волей Гитлера оно стало готовить меры по военному подавлению возможных голодных бунтов. Уже 5 июля 1941 года Кейтель сообщил шефу Управления вооружений сухопутных войск:
«…Вследствие предстоящего голода на большей части завоёванных областей следует рассчитывать на действия, продиктованные отчаянием, и на внезапные нападения. Поэтому фюрер требует, чтобы командующие охранных дивизий, тыловых частей и полицейских формирований имели в своём распоряжении боевые машины… Снова уполномочиваю Вас, во исполнение всех этих задач обратиться к приготовленным для итальянцев французским трофейным танкам и конфисковать их для этого. [….] Также крайне необходимы будут бронепоезда»[449].
Ещё одним заинтересованным игроком оказалось ведомство Розенберга, которое в будущем станет известно под названием Министерства восточных территорий, а пока что скрывалось под замысловатым псевдонимом «политического бюро по делам Востока». Ему предстояло осуществлять управление покорёнными землями после окончания войны. Розенберг активно продвигал идею использования окраинного сепаратизма, в особенности украинского; это означало, что для закрепления германского господства некоторые народы СССР можно признать хоть и третьестепенными, но всё же союзниками Великой Германии. Допускалось, что можно предоставить им видимость национальной автономии, не третировать и тем более не истреблять, а, наоборот, направлять их на борьбу с главным противником в Кремле. Однако по отношению к великороссам, населявшим большую часть «лесной зоны», автор «Мифа XX века» придерживался откровенно агрессивных взглядов. План Бакке не вызвал его принципиальных возражений, что видно из речи, обращённой Розенбергом к своим подчинённым за два дня до вторжения в Советский Союз: «Когда мы говорим о немецких требованиях на Востоке, мы в первую очередь говорим о пропитании для немецкого народа. В южных районах и на Северном Кавказе найдутся излишки, чтобы прокормить немцев. Но мы не видим нашего долга в том, чтобы поставлять продовольствие из этих изобильных районов русским. Мы знаем, что это жестокая необходимость, которая стоит вне всяких чувств. Без сомнения, потребуется огромная эвакуация, и русский народ ожидают тяжёлые времена»