Приглашение в замок получил оберстгруппенфюрер СС Курт Далюге, глава так называемой имперской полиции порядка, которая также делегировала свои подразделения для действий на Восточном фронте. Обязательным было присутствие главы штаба Гиммлера, представителя рейхсфюрера в ставке Гитлера Карла Вольфа. Ещё одним человеком, чьё участие потребовалось на встрече, оказался руководитель Главного административно-экономического управления СС Освальд Поль: представляется, что его фигура особенно важна в свете предшествующей беседы руководителя СС с Бакке.
Наконец, максимально красноречивым является вызов в Вевельсбург трёх высокопоставленных эсесовских функционеров, которых вскоре назначат высшими фюрерами СС на оккупированных советских территориях. Эрих фон дем Бах-Зелевский станет наместником Гиммлера в Белоруссии и Центральной России. Фридрих Еккельн отправится на Украину, а Ганс Адольф Прютцман — на Северо-Запад СССР; впрочем, осенью 1941 года двух последних поменяют местами. К этой же группе примыкал Ганс Альбин Раутер, который в момент совещания занимал пост высшего фюрера СС в Гааге. Возможно, он также рассматривался как один из будущих исполнителей воли Гиммлера на Востоке, от кандидатуры которого впоследствии отказались[492].
Кроме этих лиц на встрече были личный референт рейхсфюрера СС Рудольф Брандт и комендант замка Зигфрид Тауберт. Наконец, есть данные о присутствии в этот момент в Вевельсбурге двух нацистских литераторов: на одном из фото, сделанных в дни совещания, рядом с Гиммлером находится журналист и поэт Адольф Бартельс; также в июльской переписке Гиммлера с драматургом Гансом Йостом, членом СС, есть упоминание об их недавнем разговоре в Вевельсбурге.
Стенограммы совещания 12–15 июня также не сохранилось. Оно вообще затерялось в череде предвоенных встреч нацистского руководства и до сих пор не становилось объектом самого пристального внимания историков. Отчасти причина этого коренится в недостатке источников. Какие-то важные детали о происходившем тогда в резиденции «Чёрного ордена» можно почерпнуть только из показаний Бах-Зелевского в Нюрнберге и на позднейшем процессе против Вольфа. Сам Вольф всеми силами пытался избежать наказания, ссылался на забывчивость и категорически отрицал хоть какое-то участие в планировании геноцида; от него мы узнали немного, хотя он и заявил, что «не сомневается в правдивости высказывания свидетеля (Бах-Зелевского. — Е.Я.) касательно содержания заявлений, сделанных Гиммлером перед командирами СС»[493].
Других участников встречи, доживших до конца войны, судили в разных местах, иногда в тех странах, где они совершили свои главные злодеяния. Так, организатор холокоста и сожжения деревень на Северо-Западе СССР Фридрих Еккельн предстал перед судом в Риге. Курт Далюге, который после смерти Гейдриха возглавил протекторат Богемия и Моравия, оказался на скамье подсудимых в Праге. Советские и чешские следователи не знали о свидетельствах Бах-Зелевского, не могли сопоставить с ними показания своих фигурантов; кроме того, преступления Еккельна и Далюге были столь многочисленны, против них была собрана столь впечатляющая доказательная база, что в этих условиях раскрытие деталей какой-то стародавней встречи, прямо не связанной ни с Прибалтикой, ни с Чехословакией, никак не могло повлиять на приговор и вызвать особенный интерес. И всё же ряд обстоятельств дают основания предполагать, что именно в замке близ Падерборна Гиммлер сформулировал устные распоряжения относительно истребления славян и евреев на Востоке.
По словам Бах-Зелевского, Гиммлер рассуждал, что для убийства местного населения во время антипартизанских акций можно было бы сформировать специальные соединения, состоящие из уголовных элементов. На прямой вопрос обвинителя, следует ли считать, что сам характер людских контингентов подбирался с целью истребления, Бах ответил: «Да, я считаю, что при выборе командиров и определённого состава команд имелась в виду именно эта цель»[494].
«Преступное» соединение — батальон во главе с откровенным маньяком Оскаром Дирлевангером, впоследствии доросший до полка, а потом и до бригады СС «Дирлевангер» — эффективно воевало на Восточном фронте. Первоначально это соединение формировалось из заключённых-браконьеров, однако в дальнейшем в него стали охотно включать и уголовников-рецидивистов других «специальностей». Люди Дирлевангера прославились акциями истребления и террора на территории Белоруссии. О том, насколько беспощадными к мирному населению были их действия, видно, например, из приказов начальника тыловой службы группы армий «Центр» генерала Макса фон Шенкендорфа летом 1942 года. Шенкендорф находился в реальной обстановке оккупации — в Белоруссии, где партизанское движение заявило о себе особенно громко, и своими глазами видел, что безграничное насилие в ситуации провалившегося блицкрига ведёт лишь к росту сопротивления. В первых числах июня 1942-го он впервые попытался запретить расстрелы женщин и детей, за исключением женщин с оружием в руках (он подтвердил этот запрет ещё раз 3 августа 1942-го). Однако 16 июня силы СС, полиции и вспомогательных частей вермахта в ходе операции возмездия за убийство партизанами 15 полицейских из 51-го батальона уничтожили крупную, состоявшую из нескольких посёлков деревню Борки со всеми жителями. Были убиты 2022 человека — преимущественно женщины, дети и старики[495]. В последующие две недели подчинённые Дирлевангера сожгли ещё больше десятка деревень. Узнав об этом, Шенкендорф вызвал к себе Бах-Зелевского и пообщался с ним на повышенных тонах. Однако действия это не возымело. По словам Дмитрия Жукова и Ивана Ковтуна, «высший фюрер СС не мог наказать Дирлевангера и штурмбаннфюрера Рихтера, так как за ними стояли сильные и влиятельные руководители “Чёрного ордена”»[496].
В первую очередь это был сам Гиммлер, настроенный очень радикально, и этот настрой никак нельзя счесть реакцией на развёртывание партизанского движения: он заметен уже в Вевельсбурге. Для рейхсфюрера СС противником в войне была не Красная армия; противником была чуждая и многочисленная раса. Каждого её представителя он рассматривал как потенциально способного помешать Великой Германии. Лучший способ сломить сопротивление врага глава охранных отрядов видел в истреблении живой силы и надеялся, что благодаря таким мерам у русских в скором времени просто закончатся люди.
Говорить о том, что Гиммлер ставил задачу уничтожить всех или большинство советских крестьян, конечно, было бы абсурдно; часть сельских жителей на первом этапе колонизации рассматривались как дармовая рабочая сила для рейха. Однако при обозначении минимальной партизанской угрозы карательные силы в значительном числе случаев исходили из того, что подлинная безопасность может быть обеспечена только при тотальной зачистке населения. Уничтожали не партизан и даже не их пособников; уничтожали всех, кто сугубо теоретически мог бы оказать повстанцам хоть какую-то поддержку.
В декабре 1943 года рейхсфюрер СС вещал:
«…Немецкий народ — единственный, который может отбить, победить и — можете спокойно использовать это слово — истребить, массово истребить этих русских до последней горстки (он использовал слово abschlachten — «жестоко убивать, забивать как скот». — Е.Я.). И мы сделаем это. Они истекают кровью, конечно, медленно, но верно. Они уже ставят русских женщин за пушки и пулемёты. Однажды и у огромного народа заканчиваются резервы — мы приблизимся к этому моменту в следующем году… Здесь, в этой войне на Востоке, разворачивается борьба на уничтожение (Vernichtungskampf) между двумя расами… В этой борьбе на уничтожение есть только азиатские правила, а именно: будет истреблена и уничтожена мужская сила либо одной расы, либо другой»[497].
Через несколько дней, выступая перед командирами кригсмарине, Гиммлер продолжил красноречивые признания:
«Каждый раз, когда я был вынужден действовать против партизан и еврейских комиссаров в деревне — я говорю об этом здесь, в нашем кругу, ибо это и предназначено для нашего круга, — я принципиально отдавал приказ убивать также женщин и детей этих партизан и комиссаров. Я стал бы трусом, я стал бы преступником перед нашими потомками и перед их потомками, если бы позволил повзрослеть исполненным ненависти к нам сыновьям унтерменшей, которых мы уничтожили в борьбе человека и недочеловека. Поверьте мне: это не всегда легко. Отдать и выполнить [подобный] приказ ни в коем случае не так же легко, как последовательно обдумать и упомянуть его, произнося речь в каком-нибудь зале. […] Но, я думаю, мы должны отчётливо понимать, насколько примитивна, первобытна, естественна та расовая борьба, которую мы ведём. Я думаю, мы должны быть [достаточно] смелыми перед самими собой и нашими потомками, чтобы учитывать законы этого изначального естественного отбора и жить по ним»[498].
Эти слова как нельзя лучше поясняют ответ Бах-Зелевского на вопрос, почему Гиммлер отказывался смягчить политику, несмотря на просьбы «с мест»: «Очевидно, потому что эти изменения были нежелательны»[499].
Сомнительно, что желал их и сам Бах-Зелевский, поскольку его раскаяние в Нюрнберге и готовность максимально сотрудничать со следствием были тесно связаны с желанием выжить. Геринг, слушая показания Баха, истерично выкрикивал в его адрес оскорбления, называя «грязной, вероломной свиньёй, самым кровавым убийцей, продавшим свою душу, чтобы спасти свою вонючую шею»[500].
Бах мало рассказал о логике Гиммлера, предлагавшего вербовать в каратели преступников. Вполне возможно, что рейхсфюрер уже тогда думал, как поберечь психику кадровых офицеров и солдат; во всяком случае позже эта проблема будет его серьёзно волновать. И хотя особенно широкого применения, за исключением соединения Дирлевангера, «преступные отряды» на Востоке не получат, развитием этой идеи можно считать придачу карательных функций другим контингентам, психика которых Берлин просто не волновала; речь о коллаборационистах, выполнявших значительную часть истребительных акций.