Население Киева более чем с 500 000 в сентябре 1941 года сократилось до 180 000 к моменту освобождения, то есть примерно на 340 000 человек[591]. Более ста тысяч приходится на казни еврейского населения. Не менее 70 000 были угнаны на принудительные работы в Германию. Остальные бежали в сельскую местность или стали жертвами голода, холода, отсутствия медицинской помощи и повседневного насилия.
Похожая ситуация сложилась в оккупированном Харькове, который зимой 1941–1942 года также подвергся нацистской продовольственной блокаде: продукты питания доставлялись в город только для немцев. Местные же могли отовариться лишь на базаре, где всё продавалось втридорога, либо попытать счастья в деревнях и обменять ценные вещи — у кого они были — на еду. «Гитлер-освободитель, освободивший харьковчан от большинства жизненно важных вещей, освободил их и от необходимости употребления пищи, — писал мемуарист Константин Власов. — У нас в коридоре жили две пары пожилых супругов. Одна пара куда-то исчезла, и больше я никогда её не видел. Другой, видно, некуда была исчезнуть, и она тихо умирала от голода. Я вначале делился с ними лепёшками, а потом и сам стал пухнуть от голода… В ноябре чета Носковых скончалась, и взрослые на тачках их куда-то увезли. Такими трагедиями был наполнен весь город»[592]. 23 ноября нацистский голод убил одного из главных советских зодчих той эпохи, человека, который создал архитектурный облик современного Харькова, дядю поэта Александра Блока Алексея Николаевича Бекетова[593]. В шаге от голодной смерти застыла маленькая харьковчанка, будущая народная артистка СССР Людмила Гурченко. «Постепенно всё, что составляет человеческий организм, перестроилось на единственную волну: “хочу есть”, “хочется кушать”, “как! где достать поесть”, “не умереть с голоду”», — вспоминала Людмила Марковна[594].
Исследователь Норберт Мюллер оценил число жертв голода в Харькове только за зимние месяцы в 23 000 человек[595]. По словам современного украинского историка А.В. Скоробогатова, «это был голодомор, какого город ещё не видел. Люди опухали от голода и гибли. По некоторым данным, в городе от голода умерло до 30 тыс. человек… Постепенно голод медленно отступал, особенно с августа 1942 года, когда была введена карточная система, но он никогда [имеется в виду до окончания оккупации] не был ликвидирован…»[596]
Голод свирепствовал и в сельской местности, где нацисты вели политику тотального ограбления местных жителей. Так, в Ново-Петровском районе Московской области «в селении Покровское фашисты отобрали у населения продукты питания и выгнали из помещения, в результате голода и мороза погибло 250 человек»[597]. В одном только Погорельском районе Тверской области от голода умерло 2418 мирных жителей[598]. Любая претензия коренного населения на использование личного имущества с порога отвергалась расой господ. Когда одна из жительниц Смоленской области умоляла немецкого офицера не забирать корову, потому что семеро её детей останутся голодными, оккупант просто застрелил её и троих её детей[599].
«Во всех приказах нам напоминали, что мы находимся в побеждённой стране и что мы господа этого мира, — вспоминал солдат 14-й роты 279-й пехотной дивизии Вилли Вольфзангер. Последствия этих напоминаний ярко, с большим художественным даром выписаны в его походных записках.
«В одной из деревень мы застряли на долгое время. Выгоняли женщин из домов, заставляя их ютиться в трущобах. Не щадили ни беременных, ни слепых. Больных детей выбрасывали из домов в дождь, и для некоторых из них единственным пристанищем оставалась только конюшня или амбар, где они валялись вместе с нашими лошадьми. Мы убирали в комнатах, обогревали их и снабжали себя продовольствием из крестьянских запасов. Искали и находили картофель, сало и хлеб. Курили махорку или крепкий русский табак. Жили так, не думая о голоде, который эти люди станут испытывать после того, как мы уйдём»[600].
Особенно высокие жертвы гражданского населения были во время депортаций из прифронтовых зон. Так, в Брянской области в марте 1942 года жителей районов, рядом с которыми шли боевые действия, стали сгонять в лагерь для военнопленных «Дулаг-142». Подразумевалось, что потом их вывезут на принудительные работы в Германию, но до отправки в рейх дожили далеко не все: «Лагерь состоял из 10 бараков (бывшие склады). В каждом размещалось по 1200–1500 человек. Кормили очень скудно: утром чай и 200 г хлеба для взрослых и 100 г для детей, в 5 часов — литр баланды из непросеянной гречневой муки на взрослого и пол-литра на ребёнка. Голод, грязь, холод в лагере — всё это приводило к большой смертности, особенно гибли дети. Ежедневно из лагеря вывозили по 100–150 трупов. На их место пригоняли новых узников. Иногда немцы устраивали для себя развлечения. В лагерь привозили мясо павших лошадей и бросали в толпу. Когда обезумевшие от голода люди кидались на добычу, солдаты открывали огонь»[601]. Аналогично оккупанты развлекались в Вязьме. Согласно донесению УНКВД по Смоленской области, «мирные жители, даже женщины с грудными детьми, сгонялись в лагерь военнопленных, где их почти не кормили. Изголодавшемуся народу немцы в издевательской форме иногда бросали за проволоку, опоясывавшую лагерь, буханку хлеба или банку консервов, а затем сбежавшихся к пище засыпали гранатами. Ежедневно в лагере от голода, болезней, расстрелов погибало 200–250 человек»[602].
Депортация из прифронтовых зон вообще была обычной практикой: при этом о прокормлении и обогреве мирных жителей никто и не думал заботиться. Например, в Тверской области «в деревне Ильинское, куда немцы согнали из целого ряда деревень 750 человек, в каждом доме было набито до 70–80 человек. Голод и антисанитария вызвали тиф, мед[ицинской] помощи не оказывалось, в результате погибло 250 человек»[603].
Крестьянка А.М. Баринова рассказала, что в сентябре 1941 года немцы выгнали из домой жителей новгородской деревни Тараканово, «не разрешив из вещей ничего взять», и погнали прочь от фронта. В деревне Шечково её загнали в переполненный неотапливаемый сарай и продержали там пятнадцать дней, «мучали голодом и холодом, отчего много заболело, померло, а главное, много померло детей»[604].
Зимой 1942 года нацисты угнали в тыл всё население колхоза «Красный маяк» в Орловской области. «…Эвакуация проводилась ночью, жителям ничего не разрешали брать с собой, выгоняли на улицу кто в чём был. Люди стали пухнуть от голода и холода»[605]. Колхозник Егор Бросаткин попытался вернуться в свою деревню, чтобы раздобыть еды для своей семьи, — по дороге немцы его задержали, зверски избили и расстреляли. О судьбе детей Бросаткина документы умалчивают. Остаётся лишь надеяться, что они выжили. В другом похожем случае всё закончилось трагически. 28 января 1942 года жителей орловской деревни Рябцево внезапно погнали в тыловой район немецких войск, не позволив взять с собой ничего из продуктов. Часть брошенных на произвол судьбы крестьян приняла отчаянное решение возвратиться домой за пропитанием. Оставив детей, они пошли назад в Гжатское, где были убиты. Их дети скоро умерли от голода. Из заявления выжившей Анастасии Широковой мы знаем имена этих детей: Варичева Валентина, Варичева Галя, Козырев Владимир, Козырев Анатолий, Варичев Владимир, Варичев Юрий, Петракова Анна, Петраков Николай[606].
В январе 1942 года оккупанты депортировали из прифронтовой зоны всё мужское население Старой Руссы и близлежащих деревень, всего 1300–1500 человек. Они были рассредоточены по трём лагерям в городе Порхове. «В лагерях были созданы жуткие условия, всех арестованных гоняли на погрузочно-разгрузочные работы с продолжительностью рабочего дня 14–16 часов. Питание состояло из 150–200 грамм картофеля с примесью древесных опилок и одной кружки супа из гнилого картофеля. Кормили один раз в сутки. От непосильного труда и голода люди десятками умирали ежедневно…»[607] По советским данным, из арестованных жителей Старой Руссы в живых осталось около семидесяти человек.
Голод был средством уничтожения ещё одной категории отверженных — душевнобольных и инвалидов. Так, в городе Трубчевске нацисты заморили голодом двести пациентов местной психиатрической больницы и 18 детей из детдома для умственно отсталых[608]. В Колмовской психиатрической больнице Новгорода таким же образом было уничтожено 627 человек[609]. Оккупантами был разорён дом инвалидов на станции Пола нынешней Новгородской области: немцы забрали все продовольственные запасы и тёплые вещи. Сопротивлявшихся убивали на месте, а остальных обрекали на голодную смерть. К 1 января 1942 года в заведении было таким образом уморено 100 человек[610].
В Сапоговской психиатрической больнице Курска произошёл случай вдвойне чудовищный: здесь немцы действовали не сами; они потребовали истребить пациентов у главврача Краснопольского, который был готов выполнить приказ оккупантов, однако натолкнулся на сопротивление других медиков. Не в силах принудить персонал к прямому убийству, он резко сократил пайки для больных и прекратил отапливать палаты. В итоге к середине декабря 1941 года таким образом ему удалось уничтожить 350 человек из 900. Но гитлеровцев не устроили столь медленные темпы. 18 декабря они отдали категорический приказ избавиться от «лишних ртов» в трёхдневный срок. Нацистский врач генерал-майор медици