Согласно спецсообщению 3-го Управления НКО № 36701 от 5 июля, основанному на донесении 3-го отдела Западного фронта: «Паника, начавшаяся после неожиданного вторжения немецких войск, приняла широкие размеры. Бойцы и командиры частей 3-й армии неорганизованно, вразброд отступили по всем дорогам по направлению к Минску».
Из приказа командарма-20 генерал-лейтенанта П. И. Курочкина № 04 от 16 июля 1941 г.: «за трусость и разжигание панических настроений» предан суду военного трибунала командир 34-го танкового полка подполковник Ляпин, командир батальона 33-го танкового полка старший лейтенант Пятин и заместитель командира разведывательного батальона 17-й танковой дивизии капитан Чураков»[198].
На Юго-Западном фронте. Из докладов начальника Управления политпропаганды фронта бригадного комиссара Михайлова:
от 6 июля 1941 г.: «…101-я стрелковая дивизия в ночь на 6 июля без особой на то причины, почти при отсутствии противника, не руководимая командирами, оставила участок фронта обороны и в панике отошла на восточный берег р. Великая, сделав прорыв на участке 30 км……
от 17 июля: «В частях фронта было много случаев панического бегства с поля боя отдельных военнослужащих, групп, подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части, дезориентируя вышестоящие штабы о действительном положении вещей на фронте, о боевом и численном составе и о своих потерях. Исключительно велико число дезертиров…»[199].
Как уже отмечалось, с первых военных дней массовое дезертирство пытались пресечь с помощью публичных расстрелов. Так. уже на четвертый день войны бригадный комиссар А. И. Михайлов докладывал Л. 3. Мехлису. что в 41-й стрелковой дивизии «с 22 по 25 июня 1941 г. за трусость и дезертирство начсоставом расстреляно 10 красноармейцев приписного состава»[200]. Согласно его же докладу от 3 июля число расстрелов многократно возросло: «В частях 6 ск во время военных действий задержано дезертиров и возвращено на фронт до 5000 человек. 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров. Из числа бежавших с фронта командирами частей расстреляно за дезертирство 101 человек. В 99 дивизии из числа приписников Западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем»[201].
7 июля Мехлис уже сам выступил автором директивы, переданной «по проводу» Военным советам нескольких армий. В ней предписывалось: «…Наиболее злостных дезертиров и паникеров, осужденных трибуналом, разрешаю: в зависимости от обстановки, расстреливать перед строем»[202].
В те дни Л. Мехлис «наводил порядок» в штабе Западного фронта. После этого его расстрельные инспекции станут следовать одна за другой.
В сентябре итогом инспектирования 34-й армии стал расстрел ее командующего генерал-майора К. М. Качанова, начальника артиллерии армии генерал-майора В. С. Гончаров и ряда других командиров.
В октябре результаты оказались скромнее. Из высшего комсостава под расстрел никого не подвели. Зато взяли количеством. 3 ноября Л. Мехлис проинформировал И. Сталина, что восстановление боеспособности дивизий 52-й армии генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова потребовало удаления из дивизий 56 человек. «В порядке очистки» в двухдневный срок изъяли из частей и учреждений всех без исключения немцев, финнов, эстонцев, латышей и литовцев. Не обошлось и без расстрелов. Перед строем 844-го противотанкового артполка расстреляли командира 5-го батальона лейтенанта Вершинина и военкома политрука Баюшенко[203]…
Историки, как правило, оговариваются о необходимости критического отношения к такого рода донесениям и докладам. И все же. в целом они давали объективную картину. Поэтому, исходя из складывавшейся обстановки, пресечение паники и «пораженчества» было определено в качестве основной задачи для всего политсостава, сотрудников 3-х отделов и управлений, а также военных юристов Красной Армии. Практически на каждом совещании с их участием говорилось о необходимости применения более действенных мер в целях пресечения панического бегства военнослужащих с боевых позиций, сдачи в плен противнику и пропаганды пораженческих настроений.
Борьба с «пораженчеством» приобрела вскоре столь широкие масштабы, что стала вызывать у многих командиров нервозность и страх за принимаемые ими решения.
Шестеренки репрессивной машины крутились во всех звеньях армейского организма. Командиры рот и батальонов пресекали панику среди красноармейцев. Командармы и комдивы — среди командиров полкового звена. Командование фронтов — в рядах командармов и комдивов. А Ставка ВГК и Государственный комитет обороны разбирались при необходимости с представителями любого из этих звеньев. Особенно старались политработники, следуя примеру Л. Мехлиса. 16 июля 1941 года был вновь введен институт военных комиссаров и ротных политруков. Одна из задач, возложенных на них, заключалась в постоянном контроле (слежке) за командирами. Установлено, что при утверждении соответствующего положения И. Сталин дописал фразу, предписывавшую комиссарам «своевременно сигнализировать Верховному командованию и Правительству о командирах и политработниках, порочащих своим поведением честь Рабоче-Крестьянской Красной Армии».
Перестраховываясь, комиссары стали регулярно докладывать наверх обо всех случаях неисполнения или неточного исполнения приказов. Даже тогда, когда можно было промолчать.
Руководство РККА реагировало на такие доклады и донесения по-разному. Чаще оставляли без внимания. Реже приказывали произвести аресты и суды.
Обстоятельства панического бегства из под г. Витебска частей 25-го стрелкового корпуса во главе с командованием попали в поле зрения историков, поскольку в 1941 году оказались в поле зрения Главной военной прокуратуры. По результатам проведенного расследования Главный военный прокурор диввоенюрист В. И. Носов 27 сентября 1941 года сообщал заместителю наркома обороны Л. Мехлису:«10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебск, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть "»[204].
За допущенные преступления прокурор полагал необходимым предать суду военного трибунала бывшего командира корпуса генерал-майора С. М. Честохвалова, как изменника Родине (заочно), начальника штаба корпуса полковника П. С. Виноградова: военкома корпуса бригадного комиссара В. Н. Кофанова и ряд других лиц.
Генерал Честохвалов 16 июля 1941 года пропал без вести. По выводам следствия, столкнувшись при въезде в село Рибшево с небольшим отрядом немецкой разведки (около 10 чел.), Честохвалов «остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам…». Трудно сказать, чьи показания были положены в основу такого вывода, но сегодня точно установлено, что командир корпуса в плен не сдавался и. вероятно, был убит (или застрелился) при столкновении с немцами. Тем не менее, он долгое время он продолжал числиться предателем и 5 мая 1942 года по приговору Военной коллегии был заочно осужден по статье 58—1 «б» УК РСФСР к расстрелу.
11 августа 1956 года дело в отношении С. М. Честохвалова прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.
Полковник Виноградов избежал суда. Он возглавил корпус, сменив пропавшего без вести командира. Без вести пропавшим числится и комиссар В. Н. Кофанов. Начальник штаба 134-й стрелковой дивизии 25-го стрелкового корпуса подполковник Светличный и начальник артиллерии этой дивизии подполковник Глушков, выйдя из окружения, предстали перед трибуналом. О судьбе командира 162-й стрелковой дивизии полковника Н. Ф. Колкунова, осужденного военным трибуналом Западного фронта, уже упомянуто в предыдущей главе.
Из под Витебска бежали на восток не только части 25-го стрелкового корпуса. Та же картина наблюдалась в 34-м стрелковом корпусе. О том, как и почему удалось избежать трибунала его командиру генерал-лейтенанту Р. П. Хмельницкому и о трагической судьбе полковника М. Г. Кириллова, командира 38-й стрелковой дивизии, входившей в состав 34-го корпуса, расскажем в следующей главе…
Нередко предписания о расследовании воинских преступлений, как правило, связанных с бегством или отходом частей с занимаемых позиций без приказа, поступали в Главную военную прокуратуру непосредственно от высшего командования РККА. Так, на спецсообщении Особого отдела НКВД № 4/38578 от 21 июля 1941 года, основанном на донесении Особого отдела Юго-Западного фронта о расследовании причин больших потерь 199-й стрелковой дивизии, начальник Генштаба РККА генерал армии Г. К. Жуков наложил резолюцию: «Т. Носову, копия т. Мехлису. Немедленно арестовать командира корпуса, командира дивизии, командиров полков и судить в самом срочном порядке как изменников и трусов»[205].
2. «Судить в самом срочном порядке»
По состоянию на 22 июня 1941 года 199-я стрелковая дивизия (1-го формирования) входила в состав 12-й армии Юго-Западного фронта. Боевой путь этой дивизии очень короток — всего сорок дней (с 22 июня по 31 июля 1941 года). 1 августа командир этой дивизии полковник Александр Николаевич Алексеев был арестован для предания суду военного трибунала.
Особый отдел Юго-Западного фронта пришел к выводу, что командование дивизии выполнило с опозданием приказ командующего фронтом занять и прочно удерживать южный фас Новоград-Волынского укрепрайона. Во время начавшегося 6 июля наступления противника возникла паника, которую командование предотвратить не смогло и части обратились в паническое бегство. А 9 июля произошло следующее: «Командир дивизии Алексеев, имея письменный приказ Военного совета фронта — удерживать занятые позиции, на основании якобы устного приказа командира 7-го стрелкового корпуса Добросердова. 492-му стрелковому полку, располагавшему всеми возможностями удерживать оборону рубежа до прихода подкреплений, приказал отходить. Остальным полкам этот приказ передан не был. Командир дивизии Алексеев вместе с комиссаром Коржовым и другими командирами, оставив части, с поля боя бежал».