Все это отражено в опубликованных дневниках ветеранов дивизии — И. Н. Клебановой (218-й стрелковый полк) и В. В. Чуркина (88-й артиллерийский полк).
Из дневника В. В. Чуркина:
«28 октября. Через некоторое время поедем к Шлиссельбургу… Наши условия с продуктами очень плохи, получаем 300 граммов хлеба, черного, как земля, суп-водичку. Лошадей кормим березовыми прутьями без листьев. Лошади дохнут одна за одной…
27 ноября. Стоим на берегу Ладожского озера. Я был очень нездоров, расстроился желудок, ноги опухли от обморожения. В 12 часов 30 минут поедем по Ладоге. Выдали НЗ (неприкосновенный запас). Командование дивизии дало приказ о наступлении на Шлиссельбург со стороны озера… Но внезапное ночное наступление на Шлиссельбург сорвалось: лед в этом месте оказался непрочным, много людей потонуло»[223].
Во-вторых, вызывает большие сомнения тезис о переносе сроков операции на другой день по вине комдива. Но если это и соответствовало действительности, то, по сути, ничего не меняло, поскольку ныне установлено и документально подтверждено — немецкое командование знало от перебежчиков о предстоящей атаке и было готово к ее отражению. Кроме того, после неудачной атаки 26 ноября, на следующий день был отдан новый приказ о наступлении.
В-третьих, операцией по прорыву блокады, из-за провала которой началось расследование, а затем состоялся суд. руководил не полковник Фролов, а новое командование 80-й дивизии. Известно, что с 25 ноября дивизией командовал подполковник П. Ф. Брыгин, до этого командир 260-го полка.
Почему же диввоенюрист Исаенков не обратил внимания на эти лежащие на поверхности моменты?
Оказывается, обратил. Об этом написали еще в 1990 году В. И. Демидов и В. А. Кутузов. со ссылкой на архивные документы и рассказ самого И. Ф. Исаенкова: «Осенью 1941 года действовавшее в направлении Мги соединение Ленинградского фронта не выполнило боевую задачу. Были ли в этом виноваты командир и комиссар дивизии, а если и виноваты, то в какой степени. — сейчас с полной достоверностью определить невозможно. Известен результат: военный совет фронта предал их суду военного трибунала. Фронтовой прокурор Μ. Г. Грезов обвинил подсудимых в измене Родине и потребовал для них высшей меры наказания — расстрела.
— «Мы, судьи. — рассказывал И. Ф. Исаенков, — тщательно разбирались со всеми обстоятельствами дела и нашли, что такого преступления, как измена Родине, в поступках этих людей не усматривается: были — халатность, еще что-то. но жизни их лишать не за что… Грезов отреагировал жалобой на «либерализм» трибунала в Военный совет. Жданов меня вызвал и начал с разноса. Но я ему сказал: «Андрей Александрович, вы ведь сами всегда инструктировали нас: судить только в строгом соответствии с законами. По закону, в действиях этих лиц «измены Родине» нет». — «У вас есть с собою Уголовный кодекс?». — «Есть. Полистал, показал другим членам Военного совета: «Вы поступили правильно — в строгом соответствии с законом. И впредь поступать только так. А с ними, — прибавил загадочную фразу, — мы разберемся сами…».
Разрешение этой «загадки» лежит в Центральном архиве Министерства обороны — одностраничный документ «тройки» (прокурор, начальник политуправления и начальник особого отдела НКВД фронта): обвиняемые и сами признали, что фактически изменили Родине — «предлагаем расстрелять их во внесудебном порядке»..»[224].
Однако разбираться, судя по всему, пришлось все же И. Ф. Исаенкову. Как уже сказано, в архиве военного трибунала ЛенВО автор обнаружил лишь незаверенную копию. Но то, что формально суд трибунала состоялся, и свои подписи судьи на приговоре поставили — вряд ли стоит сомневаться. Ведь о суде тоже сохранились свидетельства, даже раненого майора Маргелова приносили в судебное заседание на носилках (по другой версии — на костылях) для допроса в качестве свидетеля, а осужденные просили у него прощения за гибель моряков…
В 1957 году Военная коллегия Верховного суда СССР приговор военного трибунала Ленинградского фронта от 2 декабря 1941 года в отношении Ивана Михайловича Фролова и Константина Дмитриевича Иванова отменила и дело прекратила за отсутствием в их действиях состава преступления.
4. Дважды убитый командарм
Из числа командармов, репрессированных в годы войны, судьба командующего 28-й армией генерала В. Я. Качалова наиболее трагична. 4 августа 1941 года он геройски погиб от прямого попадания в танк вражеского снаряда. А через сорок четыре дня советское правосудие послало вслед ушедшему в мир иной генералу еще одну пулю во исполнение вынесенного в отношении него расстрельного заочного приговора…
Еще в середине 30-х годов Военная коллегия Верховного Суда СССР начала рассматривать «контрреволюционные» дела без участия сторон, то есть без прокуроров и адвокатов. Только судьи и жертва. Быстро и удобно. Но лавина дел нарастала с такой быстротой, что перед войной стали практиковать составление заочных приговоров — не выходя из кабинетов и в отсутствие самих подсудимых. В годы войны такая практика продолжилась. В 42-м это были генералы Артеменко и Зыбин. В 43-м — Власов и Малышкин. Первый же заочный расстрельный приговор времен войны — один из самых серьезных проколов И. Сталина и подручной ему Военной коллегии. Приговор этот был вынесен 29 сентября 1941 года генерал-лейтенанту Владимиру Яковлевичу Качалову, командовавшему в начале войны 28-й армией.
Следующими «заочниками» стали 13 октября того же года командующий 12-й армией генерал-майор Павел Григорьевич Понеделин и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Николай Кузьмич Кириллов.
По всем этим делам Военная коллегия лишь проштамповала обвинительные заключения, которые военная прокуратура составила на основании не подлежащего сомнениям «доказательства» — приказа Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270 от 16 августа 1941 года, в котором говорилось о «позорных фактах сдачи в плен» этих генералов.
За измену Родине они были приговорены к расстрелу, с лишением воинских званий и возбуждением перед Президиумом Верховного Совета СССР ходатайств о лишении приговоренных орденов Советского Союза.
О «позорных фактах» И. Сталин узнал от Л. Мехлиса, который основывался, прежде всего, на своей интуиции. А уж потом — на донесениях органов безопасности и военной прокуратуры. Следствию пришлось подстраивать свои выводы под его мнение. Сталин не только наложил на представленных Мехлисом документах резолюцию «Судить», но и сам сформулировал в приказе — за что судить. Качалов — «предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу». Понеделин — «не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу»: Кириллов — «дезертировал с поля боя, сдался врагу».
Поскольку автором приказа № 270 был И. Сталин, то никто не решился исправлять как стилистические, так и фактические ошибки[225]. И уж тем более никто не решился проинформировать Вождя об ошибочности изложенных в приказе данных, согласно которым за месяц до приговора генерал Качалов объявлялся «изменником». Ведь к тому времени этот не подлежащий опубликованию приказ был зачитан перед строем всех воинских частей и подразделений, доведен до всех партийных руководителей. Поэтому еще долгие годы имя Качалова продолжали склонять в приказах и директивах, как предателя и изменника. Например, в сообщении Ставки ВГК № 30126 от 12 мая 1943 года командующим войсками фронтов, военных округов и отдельными армиями о переходе группы генералов на сторону противника, В. Я. Качалов и П. Г. Понеделин упоминались в этом качестве вместе с генералом А. А. Власовым. «.. как теперь достоверно установлено» — подчеркивалось в сообщении — эти лица «изменили Родине, перебежали на сторону противника и в настоящее время работают с немцами против нашей Родины»[226].
Между тем. к этому времени деревня Старинка, в которой погиб и был захоронен Качалов. давно уже была освобождена от врага и сотрудники особого отдела при желании вполне могли бы опросить местных жителей и установить — как погиб командарм Качалов и где он захоронен. Кроме того, в 42-м году в штабных документах разгромленного немецкого корпуса было обнаружено донесение о проведении операции против окруженных частей 28-й армии, из которого следовало, что Качалов не имел намерения сдаваться в плен и безуспешно пытался на танке вырваться из окружения. А в 1945 году бывший начальник штаба 37-й армии генерал К. Добросердов прямо заявил на допросе, что находившиеся с ним в плену военнослужащие являлись очевидцами того, как убитого в бою генерала Качалова немцы вытаскивали из танка[227]. Но желания установить истину ни у кого, кроме родственников, не было. Поэтому земля полнилась слухами. В том же 45-м году бывшая партизанка Ф. Ф. Минаева, после предъявления ей родственниками Качалова его фотографии, сказала, что похожий на него человек по имени Володя скрывался от немцев в дер. Морозово Смоленской области, искал связи с партизанами, а затем погиб от рук фашистов[228]. Потом появились сведения, что будто бы Качалова видели в немецкой форме в оккупированном Киеве. Утверждали даже, что в 1941 году он был похищен из лагеря военнопленных английской разведкой и в Касабланке возглавил антисоветскую организацию «Три богатыря».
Только в начале 50-х годов, благодаря титаническим усилиям освобожденной из лагеря жены Качалова, удалось прояснить картину и отвергнуть подобного рода слухи. В ходе проведенных в 1952 году дополнительных проверок зерна отделили от плевел, но пока Сталин не умер, никто так и не решился открыто заявить о том, что генерал-лейтенант В. Я. Качалов Родину не предавал и геройски погиб в бою. Вместо этого, жену генерала Е. Н. Ханчину-Качалову, которая продолжала «терроризировать» все инстанции своими обращениями, посадили за решетку во второй раз, обвинив ее в проведении антисоветской агитации