Война на весах Фемиды. Война 1941—1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Книга 1 — страница 40 из 62

[351] в «пораженчестве и пессимизме» было основано главным образом на показаниях бывшего члена Военного совета Южного фронта А. И. Запорожца. В суде его свидетельские показания Романов назвал клеветническими и заявил:

— Пессимизм у меня был не по поводу поражения в войне в целом, а по поводу частного случая, конкретной сложившейся обстановки на нашем фронте. Из захваченных у противника документов нам стало известно, что группа Клейста имеет цель выйти на Каховский плацдарм, отрезать пути отступления 18-й и 9-й армий. Захват Ново-Украинки свидетельствовал, что противнику удается осуществлять свои намерения. А у нас отсутствовали резервы. Отсюда и пессимизм, радоваться было нечему. Но пессимизм — это не пораженческие настроения.

Приведем еще несколько высказываний из тех же ранее упомянутых донесений, которые вообще не было никаких оснований относить к преступным, так как они соответствовали действительности:

— Как же так. пели «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», а теперь сдаем врагу свои города?

— Все лучшие силы перед войной уничтожены, расстреляны и посажены! А теперь войсками руководят неопытные командиры.

— Дела наши плохи, за три дня потеряно 374 самолета, это официально, а если неофициально. гораздо больше: если так Германия будет наступать, то мы проиграли.

Архивные документы свидетельствуют о том, что в 1941 году многие бойцы и командиры действительно сомневались в том, что немцев можно победить. Так. заместитель начальника 3 Управления ВМФ СССР дивизионный комиссар Бударев 11 декабря 1941 года направил члену Военного Совета Ленинградского фронта адмиралу Исакову секретное сообщение в котором, в частности, указывалось:

«Среди отдельных лиц командно-политического состава частей и подразделения флота за последнее время отмечены факты пораженческих настроений… Военком тральщика 124 политрук Ахрамович (призван из запаса) говорит: «Я боюсь, что наши не выдержат удара немцев. Из этой войны ничего хорошего не выйдет, мы напрасно воюем, т. к. победить немцев мы все равно не сможем»… Старшина 11 морской батареи Лебедев по вопросу военных действий заявил: «Воевать осталось не больше 2 месяцев. Немцы скоро возьмут Москву и Ленинград, а дальше им и идти незачем, т. к. главные центры будут в их руках». Старшина 57 авиаполка Никитин в присутствии личного состава по вопросу временного занятия противником ряда наших городов говорит: «У нас нечем воевать, мы сдали город за городом. К войне мы готовились много лет, а оказалось, что повоевали незначительное время и воевать нечем — орудий нет. самолетов нет, танков также…» [352].

За подобного рода пораженческие высказывания, порожденные дефицитом объективной информации и атмосферой безысходности и растерянности, царившей на фронте в начальный период войны, военные трибуналы широко практиковали применение смертной казни.

2. За хранение фашистских листовок

В годы войны законодательство о контрреволюционной агитации и пропаганде существенным изменениям не подвергалось. На этот случай вступила в действие имевшаяся в Уголовном кодексе ч. 2 ст. 58–10. Она устанавливала, что пропаганда и агитация в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влечет за собой высшую меру социальной защиты — расстрел.

Перечитывая строки приговоров военного времени нетрудно убедиться в том, что применяли эту меру очень часто. Например, к расстрелу приговорили младшего лейтенанта В. Петухова за то, что «систематически слушал по радио из-за границы антисоветскую агитацию»[353], старшего лейтенанта М. Забродского — за «распространение клеветнических измышлений о мероприятиях советского правительства»[354], красноармейца Л. Ковальчука — за «хранение при себе контрреволюционной фашистской листовки»[355].

Иногда исполнение приговоров к расстрелу приостанавливали. Например, по приговору военного трибунала 101-й стрелковой дивизии от 29 сентября 1944 года рядовой Демьяненко был осужден к высшей мере наказания за то, что, как видно из приговора, «являясь активным врагом Советской власти, в 1941–1944 гг. проводил антисоветскую агитацию — написал и хранил стихи контрреволюционного содержания…». Может стихи эти кому понравились. А может быть по каким-то другим причинам в декабре того же года военная коллегия заменила расстрел десятью годами лишения свободы[356].

Обнаруженный автором в архиве обзор «типичных недостатков в судебной практике по делам об антисоветской агитации», составленный Главным управлением военных трибуналов 26 апреля 1943 года, предоставляет нам возможность наглядно показать — за что конкретно десятки тысяч бойцов и командиров были осуждены.

Составители обзора, проанализировав дела о контрреволюционной агитации и пропаганде за 1942 год и первые два месяца 1943 года, констатировали следующее: «Антисоветская агитация является довольно распространенным видом преступлений. Его удельный вес составляет 9 % среди всех осужденных ВТ Красной Армии… Характеристика осужденных показывает, что случаи наиболее злостной агитации приходятся на классово-чуждые элементы или прямую вражескую агентуру, которые стараются ослабить ряды Красной Армии и с помощью немецких оккупантов восстановить капиталистические порядки…». Вместе с тем, «обращает на себя особое внимание наличие среди осужденных бывших членов и кандидатов в члены ВКП (б), а также комсомольцев. Среди осужденных имеются лица, участвовавшие неоднократно в боях и имевшие ранения. Основная масса осужденных — это лица, которые по своему социальному происхождению и нынешнему положению не должны были бы быть враждебны социалистической системе и советскому строю»[357].

В обзоре приведено немало примеров необоснованного осуждения бойцов и командиров по указанной статье.

Дело в отношении красноармейца 219 стрелковой дивизии Афонина было возбуждено по ст. 58–10 ч. 2 Уголовного кодекса на том основании, что он пел песню контрреволюционного характера. Ошибку выявили лишь при рассмотрении этого дела в надзорном порядке. Оказалось, что «Афонин пел одну из старых народных песен, в которой нет ничего предосудительного».

Эта ошибка была устранена еще в годы войны. Большинство же таких ошибок пришлось исправлять уже в процессе реабилитации жертв политических репрессий.

Красноармеец огнеметной команды 14 ГСБ М. Григоренко 2 февраля 1942 года был приговорен военным трибуналам к 10 годам лишения свободы за то. что «в январе 1942 года получил от своей матери письмо религиозного характера с антисоветским содержанием и распространял его среди военнослужащих».

Лишь через сорок семь лет правосудие констатировало — весточка от набожной матери, надеявшейся на то. что Господь сохранит её сына от гибели, является письмом, «религиозным по содержанию и каких-либо призывов к ослаблению и свержению советской власти не содержит»[358].

Большую распространенность, особенно в начальный период войны, получили случаи осуждения военнослужащих за хранение фашистских листовок, заброшенных противником в расположение наших войск. Эти дела в массовом порядке поступали в трибуналы с типовой формулировкой — «контрреволюционная пропаганда», — хотя красноармейцы подбирали их нередко даже не из любопытства, а с целью использования в качестве курительной бумаги или для других бытовых нужд.

Подобного рода дел было столь много, что 30 ноября 1942 года начальник Главного управления военных трибуналов и Главный военный прокурор Красной Армии вынуждены были издать специальную директиву № 00146/004137 «О необоснованном возбуждении дел и осуждении военнослужащих по ст. 58—К). ч.2 УК при обнаружении фашистских листовок, когда не установлено злонамеренности лиц. у которых обнаружены листовки» [359].

В качестве иллюстративного в директиве приводился пример формального и бездумного осуждения одним из военных трибуналов Калининского фронта красноармейца Абезова, узбека по национальности. Он вообще не владел русским языком, на котором была отпечатана листовка, а об обстоятельствах своих «преступных действий» пояснил в суде через переводчика буквально следующее:

— Листовку поднял за день до ареста для курева, но не успел использовать, так как бумага еще была.

Директива ушла в трибуналы, но не все судьи сразу восприняли изложенные в ней нововведения и продолжали придерживаться ранее сложившейся практики. Поэтому в уже упомянутом нами обзоре судебной практики есть запись о том, что, несмотря на директиву, «порочная практика осуждения за обнаружение фашистских листовок, хотя и нет контрреволюционного умысла, не изжита». В подтверждение этого приводился пример по делу командира батальона связи 146 ОСБ лейтенанта С. Стадника. Из дела усматривалось, что Стадник являлся парторгом роты. Когда один из красноармейцев принес ему подобранную в лесу фашистскую листовку. Стадник прочел ее подчиненным бойцам. Правда, тут же «разъяснил красноармейцам вредность ее содержания». Последней фразы в приговоре нет. Она появилась только в определении военного трибунала Северо-Западного фронта о прекращении дела.

«Особенно много случаев неосновательного привлечения к ответственности по ст. 58–10 ч.2. отмечалось далее в обзоре, красноармейцев, высказывавших недовольство на плохое питание».

Так. особым отделом 235-й стрелковой дивизии был арестован, а затем трибуналом той же дивизии осужден красноармеец П. Жалнин. который два раза высказал недовольство по поводу приготовленной солдатам похлебки. В первый раз она была без соли, а во-второй, по мнению Жалнина. слишком жидкой.