— В каком смысле?
Герман чуть улыбнулся — в темноте сверкнули белые зубы.
— Не замечал, что рядом с кладбищами обычно есть дом-другой, прозванный проклятым? Или заброшенная часовня?
— Я бываю на кладбищах не так часто, уж извини.
— Так повелось у кладбищенских: это для пришлых нежителей. Или же Охотников. Но дольше, чем на несколько ночей, нам задерживаться нельзя…
— Почему?
Юноша прикусил язык и вырвался вперед.
— Эй, Герман! — раздался голос Хармана. — Ты там не выбалтывай новеньким. Охотники — древнее сообщество, мы не выдаем своих секретов. — Здоровяк обернулся к Теодору: — Извини, ничего личного.
Вик поравнялся с Тео:
— Мне все равно придется им кое-что рассказать, Харман… Да они и так уже в курсе.
— На твоей совести, молодой господин.
— Знаю.
— Почему тебя зовут молодым господином, Вик? — спросил Тео как можно тише.
Юноша сверкнул глазами.
— Ну… Как бы тебе сказать… Им известно, кто я. В моих жилах течет кровь величайших королей, Теодор Ливиану. — Вик обратил к нему строгий и сияющий взор. — Теперь я — Мертвый Господарь. Просто так подобное имя не дарят.
— А что это гудело у тебя в сумке?
Вик усмехнулся.
— Корона.
— Ты возишь ее в мешке, вместе с кастрюлями и склянками?!
Вик захохотал и кивнул, а Шныряла возмущенно завопила:
— Хватит косами трясти! И не прижимайся!
Впереди показался погост с белеющей часовенкой, к которой и направились Охотники. Как только они ступили на могильную тропку, из-за надгробий вынырнули серые, точно запылившиеся фигуры нежителей. Морой и перекидыши с любопытством глядели на процессию.
— Добрый вечер, вечный народ, — здоровались Охотники.
— Доброе утро, — отвечали голоса, не громче шелеста ветра.
Тео во все глаза смотрел на новое кладбище: к своему-то он привык и даже не думал, что на каждом погосте есть свои нежители. Он вдруг выхватил из толпы лицо Вангели: мужчина, кажется, едва-едва сдерживался. Зубы сцеплены, брови сдвинуты на переносице, а когда они спешились у часовни, Тео даже расслышал, как мэр бормочет под нос что-то вроде молитвы:
— Domine… Domine…
Развели костер, хоть на ветру это было сделать не так просто, а к утру шквал поднялся нешуточный. Звезды так и дрожали в вышине. Приготовили ужин и наспех перекусили. Когда уже почти рассвело, забрались в часовню и заперли дверь. Комната была тесна для одиннадцати человек, но выхода не оставалось — здесь им придется заночевать. На улице посветлело: сквозь щели в запертой двери и занавешенных окнах забрезжил серенький рассвет. Охотники расстелили соломенные тюфяки и шерстяные одеяла и улеглись прямо на полу, Санда же забралась на лавку и завернулась в одолженное Виком одеяло. Пожелав Тео спокойной ночи, она быстро засопела в кулак. Один из Охотников предложил другую лавку Шныряле, но та фыркнула:
— Издеваешься, да?
Она воткнула нож в деревяшку, перескочила через рукоять и приземлилась собакой. А затем, демонстративно зевнув, свернулась калачиком на каменном полу. Тео ухмыльнулся и сомкнул веки, чтобы наконец уснуть, как вдруг услышал собачий взвизг. Оказалось, Вик подхватил Шнырялу на руки — та отчаянно забрыкалась и завизжала, будто ее режут, — и посадил рядом с собой на одеяло, сложенное в несколько раз. Когда парень улегся, Тео ясно видел, как он прячет ухмылку. Шныряда тявкнула на Вика — злобно и презрительно, но уходить не стала. Охотники наблюдали за этими двумя, пряча усмешки.
Теодор проснулся оттого, что кто-то зацепился за его сапог и с громкой руганью полетел на пол.
— Эй, ты, завтрак проспишь! Лежебока!
Продрав глаза, Теодор потянулся. Сначала он тупо смотрел на выцветшую икону, оставшуюся с давних времен в часовне, и сообразил: он не дома. За приоткрытой дверью виднелось красноватое небо — уже закат. У порога слышались голоса, до Тео даже донесся запах дыма — видимо, жарили какую-то дичь на завтрак. Санда еще спала на лавке, и Тео с улыбкой вспомнил, что в Полуночи ее вечно было не растолкать. Больше в часовне никого не было. Он хрустнул костями и выбрался на улицу: большинство Охотников отсутствовали, двое готовили завтрак, а неподалеку Герман и Иляна тренировались на кинжалах: юноша нападал, девушка отбивала его атаки одну за другой.
Они запыхались: видимо, тренировались уже давно. Время от времени Иляна поясняла парню, как лучше отражать нападение. Затем спрятали ножи, и девушка продемонстрировала пару захватов, которые Герман принялся повторять. Его лоб взмок, щеки покраснели, и видно было — он старается изо всех сил. Иляна же то и дело его поправляла:
— Черт возьми, Гер, у меня ощущение, что я дерусь с мешком овса…
— Чего-о-о? — Парень возмущенно округлил и без того огромные глаза. — Ну, я тебе покажу!
Герман сделал ловкий бросок в сторону и обхватил девушку рукой поперек живота, подняв над землей, но Иляна молниеносно извернулась и врезала ему локтем в живот, а затем, когда он ослабил хватку, оказалась у него за спиной. Рука рыжей нежительницы схватила парня за горло, а другая нащупала какую-то точку на теле — нажав туда, девушка заставила Германа выгнуться и засипеть от натуги. Ноги его подломились как тростник, но Иляна лишь давила сильней, сжимая Герману горло.
— Хва…
— Что-что?
— Хват…
— Не слышу! Ты, наверное, хотел сказать: «Извини, Иляна», да?
— Изви…
Девушка чуть ослабила хватку, чтобы дать Герману сказать те самые слова. Но тот оказался хитрее: вырвался, свалил Иляну на траву перед могилой и уселся на нее сверху, сжав коленями кисти рук.
— Все, не вырвешься!
Улыбка осветила его довольное лицо.
— Ты тяжелый!
— Ага, а то, что ты меня придушила, — ничего, да?
— Жрать меньше нужно! Слезь, иначе…
— Что?
Герман хмыкнул, продолжая сидеть на Иляне и смотреть сверху вниз. На щеки девушки хлынула краска, и даже Тео почувствовал: это слишком уж близкое. Один из Охотников оглянулся и с прищуром оглядел пару.
— Ну, что сделаешь? Я победил! Так что теперь… ааа!
Герман ухватился за колено, Иляна мигом спихнула с себя парня, и Тео приметил, как между ее пальцев блеснуло что-то острое.
— Черт… — Герман зашипел сквозь зубы. — Больно!
— Привыкай.
— У меня в штанах теперь дырка!
— Зашьешь, — фыркнула Иляна и отвернулась, но Тео видел: лицо ее так и горит — а ведь у нее, нежительницы, была синеватая и бледная кожа! Вдруг взгляд ее смягчился. — Впрочем… ты был не так уж и плох сегодня.
Парень, сжимавший колено, уже красное от крови, поднял лицо и выдал такую бешено-ликующую улыбку, что, казалось, вся полянка осветилась. Правда, его напарница этого не видела.
— Коня чистишь и моего тоже.
— Как обычно! — вздохнул он и вдруг перехватил взгляд Тео. Смутился, но все-таки не отвел глаз.
«Не так-то он прост», — решил про себя Теодор.
Они позавтракали и стали ждать возвращения остальных. Охотник по прозвищу Бор объяснил, что Вик с Харманом поехали на поиски кое-кого из друзей — обычно найти Охотников можно через нежителей на кладбище, — а заодно проверить тракт и разузнать новости.
Затем Бор отошел и, сняв рубашку, принялся промывать рану подогретой водой из котла. Тео попался на глаза странный шрам в виде креста на предплечье нежителя. Почти как на его скуле. Нечто подобное Тео вдруг увидел и в вороте расстегнутой рубашки другого Охотника. Что это? Как это понимать?
Шныряла отправилась ловить мышей, а Санда — в часовню, досыпать. Смена режима на ночное бодрствование ее подкосила. Тео сидел, прислонившись к двери часовни, и смотрел, как вечер бросает тени на величественные Карпаты, как скрываются лучи света среди могил и все окутывает темнота. Огонь вдруг вспыхнул ярче и уютней, подбрасывая оранжевые искры в темно-синее, словно платок деревенской красавицы, небо. Кто-то подошел и присел рядом. Тео повернулся и увидел Германа — юноша протягивал ему кружку.
— Мяту любишь?
Тео любил. Даже очень. Но брать кружку не спешил. Дерзость парня его напрягала, но было и еще кое-что… Тео пока не понимал, что именно. Какое-то смутное предчувствие. Все же, помедлив, кружку он взял. Герман, видимо, принял это за знак дружбы и стал расспрашивать, откуда Тео родом и долго ли живет на кладбище, и как он — живой — попал в компанию нежителей. Тео отвечал односложно, чтобы отвязаться. Но юноша не отставал:
— Ты, получается, видящий?
— Чего?
Герман приподнял брови.
— Ну, ты видишь нежителей без труда, так ведь?
— А что в этом такого?
Юноша удивленно крякнул.
— Да что же ты… — Он покачал головой. — В самом деле…
Герман оглянулся на Охотников и, убедившись, что те не обращают внимания на их шушуканье, продолжил полушепотом:
— Ну, обычные люди ведь не видят нежителей. Кроме тех случаев, когда те сами открываются. Или если очень-очень захотят и будут искать мертвых специально, и то… Я слыхал, Вангели такой. То есть… — Парень склонил голову набок. — Он не видит. Все были уверены, что мэр Китилы невидящий. Мне нежители из Китилы рассказывали, будто он ходит вокруг кладбища, но никого не замечает. Говорят, он видит только нелюдимцев. Редкий случай!
— А ты — видишь? — вдруг заинтересовался Тео.
Герман прикусил язык, вновь вгляделся в лицо Теодора, скользнул взглядом по его шраму.
— Ну… да. Я всегда видел. У нас это из поколения в поколение передавалось, понимаешь… Но я не сразу понял, что вижу. И…
Он вздохнул, отвернулся и смолк.
— И что за особенность с видящими? — Тео отхлебнул мятный чай.
Юноша помедлил и еще раз оглянулся, а потом шепнул:
— Только видящий может стать Охотником, понимаешь? А таких раз, два — и обчелся.
— Сколько тебе лет?
Тео сам удивился, что разговорился. Чего он беседует с этим выскочкой? Но отчего-то заткнуться не мог.
— Шестнадцать.
— Мне тоже. И как ты стал… Охотником?
Герман стал отнекиваться, дескать, история долгая. Но в итоге не удержался — видать, язык у него был что твое помело. Правда, он то и дело смолкал и боязливо оглядывался то на Охотников, то на Теодора — и Тео чувствовал: парень что-то упускает.