— Ты, кажется, не понял, — прошипел рядом чей-то голос. В нем, обычно свинцово-тяжелом, сейчас звучали полуистерические ноты. — Но я объясню еще раз. Наш союз был обманом. Ты провел меня. Я не прощаю предателей.
Слышно было, как кто-то ходит рядом, стуча каблуками по каменному полу. Шорох одежды, тяжелое, сиплое дыхание.
— Вы дали обет.
— Разве можно считать обет нерушимым, если он был основан на лжи?
В ответ — тревожная тишина.
— Это твоя вина.
— Я…
— Ты дал обещание. Последнее, во что я поверил.
Кто-то развернулся на каблуках, голос зазвучал громче — словно человек стоял к Тео лицом и, быть может, даже глядел на спящего.
— Он не останется здесь.
— Это не вам решать.
— Он не останется.
— Посадите в клетку своего сына?
Кажется, во втором голосе — более звонком, но таком же холодном — скользнуло нечто сродни удивлению. Двое молчали. Вероятно, сверлили друг друга взглядами. Молчание перекатывалось по тихому помещению рокотом жерновов. Тяжелое молчание. Нехорошее. Тео попытался встать, но нечто на дне стоячего болота потянуло к себе, цепляясь длинными черными руками.
«Хозяин…»
«Нет, нет! — рванулся он к свету. — Черт возьми, нет».
— Ты никогда, — процедил холодный злой голос, — никогда не узнаешь, каково это — быть на моем месте… Каково это быть отцом. Никогда, мертвец.
Второй помолчал, потом тихо проговорил:
— Вы не защитите его в одиночку.
Усмешка пронеслась дуновением зимнего ветерка.
— Разумеется, с твоей точки зрения, ночевать в окружении дюжины мертвецов, на которых охотится самая большая стая стригоев в Трансильвании, — верх безопасности.
— Нет. Но проблема в том, что этой стае нужны не Охотники.
Мерный стук каблуков.
— Когда на нас напали нелюдимцы, я слышал, что они кричали друг другу. Они искали именно нас. И Тео в том числе. Нелюдимцы напали на Китилу в тот момент, когда мы вышли из гробницы. В Сигишоаре это повторилось. Я думаю, это вовсе не совпадение. У меня ощущение, что он знает, зачем мы отправились на юг… возможно, он будет поджидать на каждом кладбище.
Шаги стихли.
— Он мог догадаться, потому как Макабр уже несколько раз чуть не завершался войной. Это значит, нравится вам или нет, а Теодор должен продолжать путешествие с Охотниками, потому как если он останется один…
— Он не останется один, — ответил холодный голос. — В том-то и дело.
Кто-то развернулся на каблуках так, что скрипнула пыль, и зашагал прочь.
— Погодите… — окликнул второй.
Первый остановился.
— Что еще?
— Вы согласились сражаться со мной в паре, чтобы пойти за ним и следить.
— И?
— Это говорит о многом.
— Вот как?
— Скажите… Вы делаете это все потому, что теперь он точно не склонен к… Что теперь он не опасен. И вы можете принять его обратно, чего не хотели прежде. Но если бы вы не успели? Если бы Теодор прошел по этой дороге дальше, откуда нет возврата? Что бы вы сделали?
— Как будто ты не знаешь. Я бы его убил.
Дверь податливо охнула, а затем грохнулась о косяк.
Над ухом Теодора пронесся тяжелый вздох.
Когда Тео приоткрыл глаза, первым делом он увидел белое пятно. Проморгавшись, понял, что пятно — это рубаха. Ее обладателю явно было жарко: он сбросил жилетку — комок стеганой ткани валялся рядом на лавке, — а сам сосредоточенно перебирал в руках какие-то веревки. От напряжения над верхней губой парня выступила испарина, он то и дело сдувал падающие на нос локоны. Вдохнув пыльный воздух нежилого помещения, Тео закашлялся. Юноша поднял голову и встретился с ним глазами.
— О, ты проснулся!
«Нарочно не сказал „очнулся“?» — мелькнуло в мыслях Тео. Верно, он же упал в обморок. Теодор приподнял голову, и в ней взорвалась тысяча фейерверков. Ох, и тяжелая выдалась ночка. Тео даже не помнил, как его дотащили в часовню — а это явно была кладбищенская часовня в Сигишоаре, где они остановились. Последнее, что он помнил, — как упал на труп Цепеняга в церкви на холме, а это в нескольких километрах отсюда.
Герман подпрыгнул и, отшвырнув коричневый шнурок, схватил со стола глиняный кувшин и протянул Теодору. Тот с жадностью припал сухими губами к холодной воде. Утерев рот, он прохрипел:
— Где все?
— А, все… — Герман вновь уселся на лавку. — Ну, девушки пошли купаться. Змеевик отправился с другими Охотниками за город, остальные у костра травят байки.
— Мм… — Теодор приподнял бровь.
— Меня Вик попросил за тобой приглядеть, а я между делом решил… — Парень со вздохом покосился на свое рукоделие, напоминающее всклокоченную косицу какой-нибудь барышни, которая не расплела волосы на ночь.
— Что это?
Герман потупился, зарылся пятерней в волосы и смущенно засмеялся:
— Понимаешь, у Иляны скоро день рождения… И я хотел сделать что-нибудь своими руками. Что эти безделушки с рынка? И сам сделаю. Может, не так красиво, но говорят, так лучше… Санда предложила сплести пояс, показала как, но я тот еще ученик…
Герман поднял рукоделие, которое больше походило на коричневую змею, сдохшую в период линьки, чем на пояс.
— А что ты дарил Санде?
Тео хрустнул шейными позвонками и сел.
— Ну… мне… еще не довелось. Если честно, мы…
— О, я понял. — Герман сверкнул глазами. — Ладно, придется придумать что-то другое! Хоть бы успеть: день рождения послезавтра!
«Что бы я подарил Санде?»— подумал Теодор. Первое, что пришло в голову — песня.
— Давно вы знакомы?
— Нет, — покачал головой Герман. — Дай подумать… Да, все случилось позапрошлой осенью. Год — слишком мало, чтобы стать хорошим Охотником, но тут дело в практике, а мы с Иляной умудрились в такие передряги угодить, что… По правде, не думал, что она так быстро согласится побрататься.
— А то, что вы называете друг друга сестрами и братьями, не мешает вам?..
— В чем?
— Ну… — Тео запнулся. С его стороны все было ясно. — Ну, вы же… Как бы…
Глаза Германа буквально вылезли из орбит как у придушенного кролика.
— Ты… о том, что мы как бы…
— Э… Да.
Герман глядел на него так, что Тео забеспокоился о состоянии глазных яблок парня — казалось, они вот-вот лопнут. Герман смерил собеседника странным взглядом — было в нем и смущение, и возмущение, и испуг, и чего только там не было!
— Ты хоть сам знаешь, что сказал?
Слова прозвучали резко. Теодор не понимал, в чем же его проступок.
— Что?
— Не шути так. Это не смешно. Если б ты при Иляне такое ляпнул, ей-богу, она бы тебе кишки выпустила. А другие нежители и вовсе… — Юноша содрогнулся. — Они же такие… Правила у них. Им предписано сверху, и только попробуй не повиноваться.
— Какие правила? О чем ты?
— Ну, про живого и нежителя, — пробормотал Герман. — То, что ты сказал… нельзя это.
Теодор растерянно уставился на кувшин. У нежителей были странности, но, пожалуй, насчет такого он не слыхал… Разве что нежители не имеют детей. Ах да, кладбищенские глядели на него вот так же, как Герман, когда он рассказал, что жил в семье нежителей.
— Почему?
Он искренне не понимал. Герман же скривился, словно Тео ткнул прутиком в воспаленную рану.
— Нежители, понимаешь ли, мертвы. Не может у них быть детей. У них после перехода, как бы… ну, пропадает желание. Но если при жизни они были супругами, духовная связь у них останется. Они же люди! А вот то самое, ну, ты понял, — это нет. Нежитель и живой же… — Герман покачал головой и передернул плечами. — В общем…
И вдруг он как-то резко сгорбился, зажал между колен длинные веснушчатые руки, тяжело вздохнул и уставился в пол.
— Нельзя с мертвецом. По их мнению, это нехорошо.
— Что в том нехорошего?
— Мертвый же, Тео. Другой. Не понимаешь? Иляна мне долго втолковывала, я же такой, как ты, сперва был… Эти нежители — у них свои странные правила, привычки… Я и не сразу-то подстроился…
— Значит, если бы я стал нежителем, я бы не смог быть с живой девушкой?
— Да. И хватит говорить об этом. Даже думать не смей.
Казалось, Герману аж тошно от разговора. Теодор насупился. Стало быть, обратись он в нелюдимца-нежителя, даже если бы тень и не взяла верх, с Сандой он бы быть не смог… А что Герман? Теодор бросил взгляд на юношу — тот зашвырнул под стол неудавшийся ремень и потащился на улицу. И взгляд у него был такой тоскливый, что Теодору вновь пришло на ум сравнение с псом, которого хозяин выдворяет из теплого дома под осенний дождь.
Как только смерклось, вернулись Змеевик и другие Охотники, и отряд сразу же выступил в путь. Когда выбрались на тракт, вдали послышалось цоканье копыт, и на пыльной дороге, ведущей от последних скособоченных домов Сигишоары на юг, появился черный силуэт. Вангели следовал за ними молчаливо, будто тень. Не говорил. Не пил, не ел вместе. Лишь изредка перебрасывался парой слов со Змеевиком. Да еще порой Теодору казалось, что между его лопаток прохаживается, точно колотушка, тяжелый взгляд. И тогда вставал в памяти тот разговор. Слова, ударившие точно свинцовые пули: «Я бы его убил».
Что ж, как бы то ни было, а Вангели оказался прав: не возьми игроки с собой охрану, так бы и остались на том кладбище, присоединившись к мертвым сигишоарцам и немецкому священнику. Правда, увидев, что перевес на стороне Охотников, нелюдимцы разом сгинули — даже их тени словно ветром сдуло с холма. Охотники бросились в погоню, но стригои затерялись в городе.
Во время привала их нагнал бледный Тамаш, рухнул возле костра и рассказал, что в городе ночью произошло таинственное событие, как раз перед тем, как Теодор с компанией отправились на испытание. Всех стражников и заключенных сигишоарской тюрьмы, всех до единого перебил неизвестно кто. Утром пришла новая смена и увидела за приоткрытыми дверями кровавую баню: на полу, на стенах и даже на потолке были кровавые лужи и потеки.
Правительство Сигишоары на ушах. Неслыханное дело! Пытались замять, да как тут? Так ничего и не выяснили. Потому Змеевик с Харманом решили, что отряду нужно скорее убираться, дабы не вызывать подозрений — их компания, заселившаяся на кладбище, и так привлекала внимание, а в свете этих событий…