— Думаете, это нелюдимцы? — спросил Теодор.
— Скорее всего, — ответил Тамаш. — Но если со стражниками все ясно, как убили заключенных? Говорят, двери камер были закрыты.
— Тени, — прошептал Теодор и повторил громче: — Это могли сделать тени. Я видел, как тень проскользнула сквозь зарешеченное окно в церкви! Они как будто дым!
— Так-то оно так, — отозвался Харман, метнув на Тео острый взгляд. — Только зачем Белому Слепцу убивать тюремных? Они ненавидят людей, это верно. Но он скорее уничтожит целую деревню мирных, чем заинтересуется этим сбродом. Коли на то пошло — спасибо им надо сказать. Неужто Белый Слепец решил добро творить? Избавлять мир от порченых людей, так, получается?
Да уж, странное происшествие.
Отряд сумрачной вереницей двигался на юго-восток мимо виноградников и садов, от которых по ночному воздуху струился сладковатый, дурманящий аромат. Казалось, расцветающая природа родного края лишь усугубляет холод, застывший в сердцах Охотников и игроков. Тяжко было Теодору на душе, будто внутри кто проделал дыру в зиму — и ледяной, черный ветер задувает внутрь. То и дело он вздрагивал. Чудилось, будто позади кто-то крадется, — и когда Охотники не смотрели, Теодор украдкой оглядывался. Но нет, лишь Вангели трусил на фоне белеющих в ночи деревьев, выпустивших в небо душистые облака. Перехватив как-то острый взгляд отца, Тео поежился, но оглядываться не перестал.
Пыльная дорога таяла в полумраке, и Тео чудилось, что там, на темной кромке, маячит что-то черное. Следует за ними, будто приставший к каравану призрак. И однажды настигнет.
Ночью снились кошмары. Теодор тонул в мутной воде, полной заразы и гнилья, кашлял и давился чернотой. Раз за разом смотрел во взбешенные, багровые глаза Цепеняга, раз за разом всаживал ему в сердце лезвие.
Это было тошно.
Поутру, когда подъехали к Брашову и решили заночевать в лесу неподалеку от деревеньки — тамошний погост не годился для ночевки, — прискакал гонец. Соскочил со взмыленной лошади и бросился прямиком к Змеевику. Остальные, глядя на взмокшее, красное лицо посланника, быстро подошли ближе. Молодой Охотник суетливо заговорил, и Теодор, стоявший рядом, уловил:
— Только… что из Брашова…
Гонец откашлялся, отбросил мокрую прядь с лица и выпалил:
— Он уже собрал стаю!
Охотники взорвались криками, взволнованно забухали по земле тяжелыми сапогами.
— Что?
— Быть не может!
— Черт бы его побрал!
— Сколько особей?
— Не меньше двадцати пяти.
Повисло гробовое молчание. Воздух задрожал, раскаляясь от нарастающего гнева. Казалось, еще чуть-чуть, и от Охотников можно будет зажигать лучины.
— В Сигишоаре их было всего пятеро, и мы едва выстояли всем отрядом, — покачал головой Харман. — Здесь же… Откуда он набрал столько?
— Есть сведения, что к нему идут еще с десяток.
Охотники завопили проклятия, сжимая в гневе кулаки.
— Нас здесь всего пятнадцать, — заговорил Змеевик. — Со дня на день подойдут северяне: братья Урсу из Алба-Юлии собрали всех тамошних Охотников, чтобы мы не тратили время. Это еще с десяток. — Змеевик покачал головой, голос его был полон безнадежности. — Что же нам делать?
— Северяне прислали весть, — кивнул гонец. — Будут через день в Брашове! Нелюдимцы обосновались на Тымпу, это гора над Старым Городом Брашова, если кто не знает. Но часть пасется на одном местном погосте. Даже странно, что они разделились, зачем им кладбище?
— Могила игрока! — вырвалось у Теодора.
Охотники только сейчас заметили его, но Тео, наплевав на их секреты, выступил вперед:
— Вик, Йонва откуда-то знает, где могилы! Он нас поджидает!
Сердце Тео гулко грохнуло в груди, а на висках выступила испарина. На миг ему почудилось, что рассвет повернул обратно в ночь — тень пронеслась перед глазами. Тео сморгнул. «Держи себя в руках! Тебе лишь кажется!» Левая рука зазудела… или почудилось?
— Стало быть, решение одно, — жестко сказал Вик. — Битва!
Охотники зароптали.
— Собрать всех, кто есть, встретиться с северянами перед Брашовом. И напасть на нелюдимцев! Застанем их врасплох и разобьем!
— Так скоро… — тихо выдохнул Герман.
Какое-то время висело молчание. Тяжелое и гнетущее, будто природа замерла перед бурей — и обреченность пронзила воздух тысячей ледяных стрел, заставляя ежиться и вжимать голову в плечи. Смерклось; казалось, вот-вот из-за горизонта донесется рокочущий гром. Лица осунулись, помрачнели.
— Да будет так, — выдавил Харман.
Здоровяк оглядел отряд:
— Выхода нет. Мы были призваны, чтобы выполнить свой последний долг, и час настал! Долгие годы мы скитались, уничтожая нелюдимцев по одному-двум, теперь же нас ждет битва не на жизнь, а на смерть! То, к чему мы шли эти годы…
Словно тень пронеслась над Охотниками: скулы и подбородки заострились, глаза вспыхнули грозными молниями. Каждый глядел прямо перед собой, думая о затаенном, самом сокровенном. Молчали. Тяжело, нехорошо молчали. Харман схватился за рукоять меча и, кивнув своему Названому, выкрикнул:
— Igni!
— Et ferro! — глухо отозвались Охотники.
Голос юного Германа прозвучал в грубом многоголосье особенно звонко.
Вик отозвал Теодора с девушками в сторону. Вангели стоял неподалеку и вроде бы глядел куда-то на Карпаты, но Тео знал: ловит каждое слово.
— Тео, Санда, Дика… мы вынуждены оставить вас.
— Что?!
— Я и Александру — одни из тех, на кого все надеются. Мы отправимся с Харманом и остальными в Брашов.
Санда округлила глаза, ее нижняя губа задрожала.
— Но… это же опасно.
Вик не ответил.
— А как же мы?
— Укроетесь в городке на подходе к Брашову вместе с нашими людьми, поселитесь в центре. Никаких кладбищ. Быть может, среди людей будет безопаснее — нелюдимцы не рискуют разгуливать там, где полно народу. Да и вряд ли на вас будут охотиться: Йонва собрал стаю и поджидает нас на кладбище в Брашове. Вы даже не представляете, что там будет… Если я не вернусь… Тео, — вы продолжаете наше дело вместе, на тебя вся надежда!
Взгляд Шнырялы сверкнул ледяной молнией.
— Я поеду с тобой.
Глаза Вика блеснули в ответ.
— Нет.
Девушка негромко зарычала, Вик смотрел так холодно и жестко, что даже Теодору стало ясно: не переубедить его Шныряле. Теперь, когда Вик стал Мертвым Господарем, — нет. Он будто накинул десяток лет, повзрослев за одну ночь.
— Завтра выезжаем.
Глава 17О том, кто звал себя Германом
На стоянке витало недоброе, тягучее предчувствие. Точно кокон темноты, окутывало оно Охотников, и даже яркие костры не могли прогнать липкую мглу. Уже забрезжил ясный рассвет, в перелеске защебетали скворцы, ныряя в озеленившиеся ветви и вспархивая к зениту с тростинками в клювах. Небо очистилось и стало прозрачным, точно слюда.
Теодор сидел, прислонившись к корявому корню, и глядел на собственные сапоги. Кабанья кожа выдержала все: острые камни Карпат, топи Полуночи, пыльные дороги. Тео тяжело сглотнул, вспомнив, как отец подарил ему сапоги перед тем, как уйти… «Прости…» Тео прикрыл глаза.
Вангели вынес его воспоминания, которые оказались излечением от нелюдимства. Значит, он все еще считал себя отцом Тео. Странно, что чаша весов со спасением сына перетянула ту, на которой лежало оружие против нежителей. Ведь Вангели так их ненавидел…
Неужто Тео оказался ему дороже?
Они не разговаривали. Но когда Вангели проходил мимо — высокий, строгий, молчаливый, — Тео чувствовал: еще немного, и мэр не выдержит. Подойдет. Лишь найдет повод. И что тогда? Скажет: «Как ты, сын?» Смешно подумать. Или обратится по делу, например, попросит сходить за хворостом? Будет ли называть его Теодором или так же, как у себя дома, когда из его груди вырвалось отчаянное «Кристиан»?
Но больше всего беспокоило не это.
Холодно. Левая рука заледенела, и Тео боялся опустить взгляд на ладонь — чудилось все, увидит красную линию пореза — разбухшую, воспаленную, сочащуюся кровью. Нет, лучше не смотреть.
Что с ним происходит?
Тео вжал голову в плечи. Страх заползал в его горло, точно скользкая змея, скручиваясь в животе тугим комком. Тео подловил себя на том, что мелко дрожит. Послышался шелест травы, звуки шагов. Кто-то подошел и остановился рядом.
— Кхм…
Тео поднял голову. Над ним высился Герман — заячьи глаза распахнуты, надо лбом взвился локон, а пальцы теребят потрепанный край стеганой жилетки. Солнце уже встало, по лесу скользнули первые лучи, и один упал сквозь крону на лицо Германа, позолотив кончики его волос.
— Я хотел спросить…
Парень запустил пятерню в волосы, взъерошил золотистое гнездо.
— Не выходит ничего с подарком. А день рождения завтра. Хочу перед битвой подарить. — Герман помрачнел. — Мало ли что потом… Всякое бывает. Я, знаешь, никогда не бывал в такой бойне, и… — Мысли унесли его далеко, но Герман оборвал себя и вновь улыбнулся. — Слышал, как ты играешь на флуере. Здорово! Знаешь, Илянатоже играет. Только на свистульке. И поет красиво. Любит музыку, всегда тащит меня послушать лэутаров, мы на ярмарки приезжаем в город, прокрадемся к площади, где-нибудь спрячемся в уголке и слушаем. Я-то равнодушен, но подумал, может, она захочет научиться играть на флуере… Я представляю себе, как делают дудочки, но ты, наверное, знаешь лучше меня… Не мог бы ты помочь?
С появлением Германа липкая змея, забравшаяся в грудь, рассосалась. Отчего-то просьба парня тронула Теодора — тому действительно хотелось сделать девушке приятное. Тео глянул за спину юноши: Иляна стояла на пригорке рядом со Шнырялой — девушки-перекидыши, такие похожие и одновременно разные, беседовали. До него донесся ядовитый хохоток Шнырялы, а следом — холодный, легкий Иляны. Она перехватила взгляд Германа и чуть улыбнулась. Парень помахал ей рукой.
— Пойдем, — бросил Тео.
И, поднявшись на затекшие ноги, Тео зашагал к речке. Камышей росло тут порядком. Он и Герман выбирали нужный тростник довольно долго, солнце уже поднялось над Карпатами желтым сияющим колесом, разливая золотистые лучи по нагорьям и тракту, убегающему на юго-восток, в Брашов. Над деревьями позади вилась струйка серого дыма — Охотники, вероятно, завтракали у костра.