Голос музыканта охрип, губы содрогнулись от боли. Он отвел взгляд и продолжил шепотом, но все равно Теодор слышал в пустынном зале каждый звук.
— Кто захочет полюбить такого, как я… — Он покачал головой, и бубенцы на шляпе залились плачем. — Этому не бывать, Тео… Никогда. Ибо ни один человек не сможет полюбить саму Смерть. Таково мое бремя. И я несу его тысячи тысяч лет, буду нести всегда. Ибо так сказала Истина. Закон суров, но таков Закон.
Кобзарь закусил губу, глядя на вращающуюся стену.
— Запомни, Тео. Самое страшное существо на свете — не то, которое всех ненавидит. А то, которое страстно желает любви и не может ее получить. Ради этого оно способно на самые безумные поступки. Например, на Макабр.
В тот миг, когда ты подарил мне кроличью кость, нас связали особые узы. Узы дружбы. Я сразу понял, Теодор Ливиану, ты — особенный. Пусть ты ненавидел людей, был угрюм, резок и замкнут, но ты был тот самый темный лес, в глубине которого цвела поляна, скрытая ото всех. Я увидел ее. Сразу. Едва бросил на тебя взгляд. И выбрал тебя — лишенного всего, обреченного на смерть — да, да, Теодор, ты бы вскоре обратился в нелюдимца, и твой отец это знал. Я выбрал тебя участником Макабра.
Тебе нечего было терять.
Я всегда беру тех, кому нечего терять.
И предлагаю им сыграть в Макабр.
Игру, целью которой служит вовсе не посеять зло на земле. Наоборот. Моей целью, Тео, было вернуть Любовь. А это сможет сделать лишь тот человек, который прошел самый долгий путь по стезе любви. Тот, кто из ненавистника стал Последним Влюбленным. И когда ты поделился со мной едой, я подумал: на этот раз все будет как надо.
Теодор ошалело глазел на Кобзаря.
Волшебный Кобзарь — не Глашатай Смерти.
Он и есть Смерть!
— Но как… но почему… я ведь видел своего двойника…
— Этого?
Вдруг Кобзарь улыбнулся, волосы его удлинились и почернели, а одежда из пестрой и яркой стала черной. Перед Теодором сидел он сам, и на этот раз смотрел заинтересованно и ласково.
— Таким я являюсь человеку в последний миг. Ибо я есть в каждом. Ты это верно угадал.
— «Везде и одновременно нигде»?
— Да, именно так. Моей задачей было вовсе не погубить вас. Я предложил вам сделку. И те, кто выдержал испытание, научившись любить, дошли до конца. Другие — нет. Таков мой закон. Я говорил вам, любовь — единственное, что поможет вам на этом пути. Вы оступались, но шли. Да, пришлось приложить силы, чтобы все наладить…
— Вы специально помогли мне тогда! — ахнул Теодор. — Значит, вы поймали игроков тогда в Зале, а потом явились ко мне и заставили их спасать?
— Заставил? — удивился Кобзарь и вернул себе прежний веселенький облик. — Отнюдь нет. Ты сделал выбор сам. Я лишь подтолкнул. Разве это не пошло тебе на пользу? Анна Вангели тоже получила от меня сведения, где найти твою память, и твой отец сделал верный выбор. Он выбрал тебя, Тео. И таким образом спас свою жизнь. Я дал ему второй шанс после того, как ты сбросил его со скалы.
Макабр всегда зверски сложная комбинация, знаешь ли.
Мне требуются годы, десятилетия, чтобы найти верных людей. Ведь я предвижу будущее, но не то, что касается меня: а Макабр как раз касается. Стало быть, я мог лишь предполагать, как все развернется. Много раз избранные изгои, лишенные всего, проигрывали, несмотря на мою помощь. И мне приходилось искать заново. Вновь и вновь. Обычно на это уходило сто лет…
Макабр проходил в разных странах: Мексике, Англии, Древней Руси… Где только не искал я игроков, тех самых, которые смогут пройти испытания. Тех, кто сыграет верную роль в истории.
Для меня это все равно что складывать пазл. Пробуешь так и этак, и когда вроде бы все элементы на месте, можно начинать. Я выбираю разные игры для Макабра: кости, го, карты… Но для меня это игра с самим собой.
Кобзарь ухмыльнулся.
— Я устраиваю испытания, призванные проверить вас на доблесть. Раскрыть лучшие черты характера. А чтобы повести вас по верному пути, я являюсь таким…
Кобзарь осмотрел свой наряд, будто впервые видел: длинные рукава, увешанные бубенцами, пружинками, глазами.
— Такому проще поверить, так ведь, Тео? И я сочинил сказку о самом себе — несчастном Глашатае, обманутом Смертью. Правда в том, что и Глашатай, и Смерть в этой истории — одно и то же лицо. — Музыкант выставил ладонь, будто хотел опередить вопрос Тео. — Я, по-твоему, жесток?
Тео не ответил.
— Или… все-таки несчастен?
Теодор откашлялся. Что еще сказать?
Кобзарь смотрел на него с грустью. Он вдруг соскочил с места и быстро спустился, бренча на все лады бирюльками и потирая руки.
— Все думали о том, как бы получить выигрыши. Но я знал, что вам нужно на самом деле. И если бы вы прошли Макабр, то получили бы желанное. Нет, Макабр не призван вас уничтожать. Но игра жестока, не спорю. Таков мир. Ко мне он, кстати, тоже неласков.
— Но зачем? — Теодор покачал головой. — Зачем это все вам? Чтобы помочь нам? Разве вы не убили меня?
— Тебя? — удивился Кобзарь.
Он шагнул с последней ступени и остановился перед Тео. Кобзарь был ниже, но отчего-то впервые за все время Теодору не виделся в нем тот бесшабашный, нелепый чудак. Напротив, Кобзарь казался ему… опасным. И грустным. Другим.
— Ты должен был доиграть мелодию, Тео. Выдержать. Когда это случилось и ты упал в обморок, нелюдимец в тебе умер. Я забрал его и развязал нити, связывающие тебя с тенью матери. Наконец она свободна и может познать Истину. А ты больше никогда не увидишь свою тень. Ты убил Цепеняга в целях самозащиты, но связь, укрепленная с помощью Вангели, распалась. Вдобавок ты потерял мать и вновь окунулся в ярость. Нет, это не моя вина. Все люди, которые погибали, Теодор, включая твоего отца Лазара и отца Санды, уже были обречены. Я не беру лишнего.
Кобзарь покачал головой.
— Потому и жду Макабра целых сто лет. Кто бы что ни говорил, я беру лишь то, что должен взять. Хочу того или нет. Таков закон. Он правит мной, не я им.
Теперь ты свободен. И твоя награда в Макабре — не золотые слитки, Тео. Не роскошный костюм, шитый золотом. Твоя награда — жизнь. Та, которую ты проведешь в любви. Ибо теперь я уверен, что ту поляну, которую ты скрывал от людей так долго, увидят другие… Может, не все. Но те, кто захочет, увидят обязательно. И впервые за многие годы в Полуночи звучат эти слова — столь странные для страны вечной ночи: да будет свет, Тео! Благодаря тебе.
Кобзарь отступил и гордо поднял подбородок. Сквозь черты его лица проступали упорство, стремление и ликование оттого, что он наконец-то достиг желаемого.
Теодор снова поежился и вспомнил слова Двери.
«Но тот, кто бросает кости, всегда один. И потому история одна и та же. В мире нет никого столь упорного, как Смерть. Столь хитрого. Жестокого. Могущественного. И упорного, да. Потому что Смерть устраивает Макабр раз за разом. Век за веком. Всегда».
Дверь клялась панталонами Кобзаря, а он и не понял, что это воистину была самая страшная клятва…
Теодор смотрел в лицо своего друга.
Ведь он назвал Кобзаря другом.
А тот — его.
— Я, Тео, хочу лишь одного. И я всегда тебе это говорил. Не жестокой бойни, не крови… Я хочу того, что мне недоступно.
«Даже Смерть хочет любить, но не может».
— Любви?!
Кобзарь улыбнулся, в уголках глаз снова заискрились слезы. Улыбка вышла печальной.
— Я лишен сердца. Лишь раз в сто лет, если Макабр пройдет удачно, я могу ощутить его биение. — Он приложил руку к груди. — В тот миг, когда игрок возвращает в мир Любовь… Я знаю все мелодии на свете, Теодор Ливиану. Песнь ветра и трель соловья, рыдания умирающей зимы и смех юной весны. Я знаю ритм поступи времени. Знаю мелодии людских сердец. — Он постучал по лацкану плаща Теодора пальцем, на котором красовалось кольцо со знаком золотого месяца. — Но не могу сыграть лишь одну. Ибо существу без сердца она недоступна. Но когда ко мне возвращается сердце, то…
Кобзарь тряхнул головой, рассыпая искрящийся звон, и хлопнул в ладоши.
Теодор лежал на спине. Пальцы заскребли холодные камни мостовой, над ухом кто-то взволнованно гудел, рядом поддавал басок, гомон толпы прорезал крик Змеевика:
— Разойдитесь!
Теодор открыл глаза и приподнял голову. По правую сторону нависала церковная колокольня. Небо над крестом посветлело, окрашиваясь в тона багрянца. Он захлопал глазами и с трудом сел. Ощупал живот. Рубашка пропитана кровью, но ничего не болит.
Подскочил взволнованный Змеевик. Косы разметались, на лице брызги крови. Парень вцепился в Теодора и, тяжело дыша от волнения, помог встать.
— Тео! Ты как? Мы думали…
Теодор ошарашенно осмотрелся.
— Где Кобзарь?
— Только что был тут. Исчез буквально секунду назад, — ответил голос Урсу за спиной. — Эй, погодите, вот же он!
Урсу указал на центр площади. Утренний ветерок играл волосами Волшебного Кобзаря, игриво перебирал бирюльки на разноцветной одежде. Музыкант поправил шляпу, сделал несколько шагов к Охотникам и поднял с мостовой кобзу.
— Тео, я хочу попросить тебя сыграть снова.
Теодор вдохнул полной грудью. Он едва пришел в себя. Прислушался к сердцу и покачал головой. Мелодия в нем уже стихла. Но Кобзарь ждал, бросая на него нетерпеливые взгляды. Тео наклонился и поднял свой флуер.
— Пожалуйста, — мягко добавил Кобзарь.
Тео приложил к губам дудочку, и вдруг то самое чувство нахлынуло вновь. Едва он коснулся флуера, из сердца зазвучала новая мелодия — и это была другая любовь. Таинственная и тревожная, она казалась легкой и светлой и слегка печальной; будто лучи разгорающегося над Албой-Юлией солнца, песня хлынула в цитадель. Свет озарил площадь, позолотил крыши домов. Кобзарь стоял и слушал эту песнь, и слезы бежали по его белым щекам. Он поднял кобзу — струны у той были уже на месте — и принялся негромко играть, повторяя за Теодором. Сначала робко, затем увереннее, будто вспоминал позабытую мелодию.
И когда они заиграли в унисон, к мелодии примешались биение двух сердец — сердца Любви и сердца Смерти, которое вернулось к Кобзарю на пару драгоценных минут.