«Как бы» потому, что точной информации о второй, удачной попытке проникновения в Гарм я не обнаружил. Есть рассказ свидетеля — единственный, который я слышал, — азартный рассказ о холодной жидкой грязи, в которой лежали и около суток ждали подкрепления те, кто зашел в Гарм во второй раз. Их обстреливали, а они лежали и ждали. Еще рассказывали про спирт — большие запасы которого обнаружили в городе. Бойцы вылили на землю несколько сотен литров этой чудесной жидкости — подозревали, что спирт отравлен.
Несмотря на то, что я работал в больнице уже около пяти лет и курировал палаты реанимации в нейрохирургии, я по-прежнему считался молодым врачом и претендовать на командировку в Гарм не мог. Зачем мне нужно было в Гарм? Коротко — затем, что в жизни бывает иногда почетный выбор. Затем, что шанс сделать почетный выбор выпадает редко. Затем, что иногда появляется шанс стать больше, чем ты есть. Одним словом, я предложил Хабибу поехать вместо него, и он согласился. Так я поднял свой маленький волонтерский флаг, и вечером мы пили кислое вино, отмечая мое невиданное геройство.
Как я представлял себе опасности предприятия? Никак. Теоретически я понимал, что коль скоро врач не находится на передовой, то вряд ли его и убьют. Но есть ли в Гарме передовая? Убитым я себя тоже плохо представлял. В утро отъезда меня больше всего волновал вопрос, во что одеться. Выбор был сделан в пользу теплой куртки, джинсов и кроссовок. Догадаться надеть теплое белье, увы, в голову мне не пришло.
Во врачебную бригаду вошли три человека. Руководитель Раис — самый старший и по возрасту хирург из больницы скорой помощи, — знакомый мне травматолог Шамсуддин и я — анестезиолог-реаниматолог.
Хирурга я прежде не видел, а травматолога знал — мы работали в одной больнице. Что я про него знал? Что он грубый человек? Это правда — он был грубый человек. Но особо нежных созданий среди нас вообще не было.
День первый
В отделении санитарной авиации родной больницы, где мы встретились с Шамсуддином рано утром в день отъезда, нам выдали бумаги с разрешением находиться на улице во время комендантского часа. И морфий. За эти пять ампул я расписался в нескольких местах и с этого момента стал нести за их сохранность полную ответственность. При утере — вплоть до уголовной. Ампулы я положил в карман. За Раисом заехали домой.
Машина скорой помощи привезла нас на аэродром часам к девяти, когда было уже совсем светло. Вероятно, это был военный аэродром — не знаю. Странной показалась огромная яма в центре бетонированного поля. Обыкновенная, с глинистыми откосами яма.
На поле было несколько самолетов, вертолеты маскировочной окраски и солдаты в хаки. Это было ополчение Народного фронта — сельские парни, которых одели, вооружили и дали китайской тушенки. Ополченцы тушенку жрали — в яме было полно пустых банок, — но лица у них были угрюмые.
Наверное, именно на этом коричнево-желтом аэродроме и началась физика превращения обычной жизни в войну. Полоса отчуждения. Солдаты хаотично двигались, вертолеты гремели лопастями, мы в своей праздничной бело-красной машине метались, разыскивая наше место. Старались встать в строй, приспособиться ко всему этому бетону и неразберихе.
Летчики были русскими по национальности. Места внутри маленького вертолета было совсем немного — его загромождали ящики, на которые нам велели садиться. Мы стремительно взлетели. Я знал, что лечу в Гарм всего на три дня, поэтому с большим любопытством смотрел в иллюминатор — приключение было четко отграничено во времени, это успокаивало. То, как мы летели, напоминало поездку на легковой машине. Поехали!
Не знаю, сколько прошло времени с момента отлета — вокруг были однообразные предгорья заваленные снегом, — как наш вертолет сделал несколько длинных очередей из пулеметов. Внизу никого не было видно, лишь снег — я стал прикидывать, какой он глубины.
В горах снег может быть очень глубоким, я сам как-то видел на Анзобском перевале стену снега высотой метров в пять. Мы летели над предгорьями. Сколько внизу снега — метр? Полметра? И никаких ориентиров вокруг. Ни деревьев, ни дорог, ни домов, ни дыма. Я думал о том, что будет, если нас собьют.
Мы были внутри штуковины, которая рычала и беспощадно летела вперед. Запахло дымом. Больше выстрелов не было.
— Пахнет? — спросил летчик.
— Да.
— Нет, — сказал Раис. — Что случилось?
— Ничего, — сказал летчик. — Проводка где-то горит.
— Это опасно?
— Нормально, — сказал пилот и вернулся в кабину к своему напарнику.
Тут Шамсуддин обнаружил, что мы сидим на ящиках с боеприпасами. Под ним были гранаты. Дымом пахло все более явно.
И мы прилетели.
Горы повернулись другим боком. Стали высокими. Высыпали черные постройки, люди, которые быстро приближались. Из какого-то фильма я помнил, что нужно пригибаться, когда выпрыгиваешь из вертолета. Чтобы голова не попала под винт.
Первое, что почувствовал, оказавшись на земле, — это холод. А потом все закричали и забегали. Какие-то люди, солдаты, мой коллега Боев. Единственное знакомое лицо, которое я увидел, выпрыгнув на землю. Я побежал за ним внутрь двухэтажного побитого здания, рядом с которым мы приземлились. Комнаты, двери, кровати.
— Бушлат! — он сунул мне какой-то черный тулуп, подбитый овчиной. — Я за него расписался! Его нужно вернуть в санавиацию! Не потеряй! Платить надо! Может, забрать?!
— Как хочешь.
— Нет, замерзнешь. Только не забудь!
В комнате тоже было морозно — Гарм находится в глубоком ущелье. В комнате было четыре кровати и стол посередине. Я остался один. Тряпки, объедки на столе, пустые банки китайской тушенки. Сейф. Окно было занавешено покрывалом. Я отодвинул его и выглянул. Оглядел разбитые одноэтажные домики. Потом увидел человека. Я его не сразу обнаружил. Он лежал прямо под окном. Вернее — лежал труп. Полноватый мужчина в синем костюме, белой рубашке и красном галстуке.
Первое, что я увидел, когда вышел из дома, — высокая крутая гора. И самолет, который заходил в атаку. Самолет атаковал гору. Я догадался о том, что это атака, когда стали раздаваться взрывы и на вершине горы поднялись пышные фонтаны снега. Самолет сбросил бомбы, сделал разворот и улетел. Наш вертолет улетел еще до этого.
В комнате, где я оставил тулуп — с ним я не расставался до конца, — собралась компания. Оказывается, кроме нас здесь были еще несколько врачей, из больницы скорой помощи и кардиоцентра. Удивительно, но часть из них потом куда-то пропала — на следующий день я их уже не увидел. До конца с нами был парень из кардиоцентра, он занимался здоровьем генерала.
Оказывается, двухэтажное здание, в котором мы находились, — это основная база Народного фронта в городе. По правую руку от входа — врачебная часть. Комната с кроватями — место ночлега врачей, помещение рядом — склад медикаментов и смотровая. Там кушетки, тумбочки и полки с инструментами и оборудованием. В том же крыле напротив — импровизированные палаты для раненых. Налево — казарма, десяток комнат, где спали солдаты. На втором этаже — штаб, резиденция генерала. Само здание — бывшая городская поликлиника.
В голове у меня была пустота. Это ощущение пустоты, которое возникло в первые же минуты, отчетливо помню до сих пор.
— Наркотики привез? — спросил кардиолог.
— Да.
— Давай ампулу.
— Для кого?
— Для генерала.
— А что с ним?
— Ишемическая болезнь.
— Ладно, — сказал я. — Только распишись и пустую ампулу верни.
— Ладно-ладно, — сказал кардиолог. — Давай быстрее. Генералу плохо.
Следовательно, у нас был генерал, однако я не видел солдат. Почему-то был уверен, что все те сотни бойцов, которых я видел на аэродроме, вот-вот появятся.
Стало слышно, как низко проревел самолет, и снова на горе разорвались бомбы. Сели поесть — разогретая китайская тушенка, хлеб и по полпиалки разведенного спирта.
— Одеяло — это чтобы снайперы нас не видели.
Обращались, конечно, к Раису, как к самому старшему. Он молчал. Он и дальше все время в Гарме был не очень разговорчив.
— Снайперы на горах, везде. Вот, бомбят их. Может быть, убьют.
Снайпер был на вершине той горы, которую бомбили. Генерал — назовем его Нуровым — пару дней назад приказал гору штурмовать. То есть лезть практически отвесно вверх, и по глубокому снегу. Результат — из роты, то есть примерно из ста человек, шестьдесят семь погибших. Снег на горе был как киноэкран, происходившее должно было быть хорошо видным из поликлиники.
Узбеки прислали самолеты — укрытие снайпера бомбили. Самолеты улетали — все начиналось снова. Не то на горе был запас стрелков, не то это был единственный человек, который успевал надежно спрятаться, слыша шум приближающихся моторов.
— А кто это под окном?
— Председатель горисполкома. Его сам Нуров застрелил. У себя в кабинете. Потом в окно выбросил.
Первый убитый, которого я увидел в Гарме.
Первым раненым оказался русский. Русские редко, но жили в кишлаках. Как правило, шабашили и ехали дальше, но в небольших городках были и оседлые. Именно такого и могли забрать в ополчение.
Мужик вывинтил из гранаты запал и, держа его в правой руке, выдернул кольцо. Видимо, он был левшой, иначе взял бы запал в левую руку. На правой оторвало два пальца — большой и указательный. Может быть, это был случай «самострела», но скорее всего — обыкновенное любопытство. Если мужик дожил до мирного времени — мог хвастать «боевым» ранением.
Рану хирурги зашили под местным обезболиванием. Общее обезболивание и наркоз не понадобились. Я очень надеялся, что и не понадобятся, потому что никаких приспособлений, кроме мешка Амбу с масками, кислородного баллона и воздуховодов, я не нашел. Не было ларингоскопа — об этом мне сказал Боев.
— А как же быть, если что?
— По пальцу, — сказал он.
Мешок Амбу — резиновый мешок, по виду и размеру похожий на камеру мяча для игры в регби в наполненном состоянии. Имеет систему клапанов, которая позволяет при сжатии мешка воздух отдавать, при расправлении — набирать. Используется при искусственной вентиляции легких с воздуховодом и маской или интубационной трубкой.