— Господин капитан, — обратился он к молча стоявшему в стороне капитану «Клариссы», — поскольку все это произошло на вашем судне, я требую объяснения от вас.
Капитан вынул изо рта сигару и, глядя на ее тлеющий кончик, смущенно проворчал:
— Чертовски неприятно! Я и сам никак не думал… И если бы ваша жертва не опознала вас, я бы ни за что не поверил…
Он протянул Найденову бланк радиограммы. Любекская полиция сообщала, что в купе берлинского экспресса, прибывшего в Любек накануне утром, был найден некто Зуденшельд, кем-то усыпленный и обысканный.
— Вот оно что! — вырвалось у Найденова.
Дальше в депеше говорилось, что если пострадавший Зуденшельд опознает своего подозрительного спутника, такового следует арестовать при содействии полиции ближайшего порта и доставить в Германию.
— К счастью, не пришлось ждать ближайшего порта, — со смехом сказал Венсторп и самодовольно ткнул себя пальцем в грудь. — Тут оказался я. А из моих рук ты уж не ускользнешь.
— Не понимаю, о каком пострадавшем тут говорится, — сказал Найденов. — Если бы он был здесь, этот Зуденшельд, то, наверно, не отказался бы подтвердить…
— Старый прием, приятель, — сказал Венсторп. — Но на этот раз он тебе не поможет. На твое горе господин Зуденшельд здесь. — И Венсторп обратился к капитану: — Разрешите пригласить пастора?
Через несколько минут капитан и офицеры почтительно поднялись навстречу входящему пастору.
Найденов узнал в нем… своего ночного спутника.
«Ловко подстроено!» — подумал Найденов, удивляясь тому, как своевременно его молчаливый спутник по экспрессу Берлин — Любек оказался на «Клариссе».
Между тем пастор, опираясь на руку стюарда, с трудом дошел до кресла и опустился в него с болезненным стоном.
— Узнаете ли вы его, господин пастор? — спросил Венсторп,
Взгляд темных спокойных глаз Зуденшельда показался Найденову проницательным и полным человеческого достоинства. На какой-то момент Найденов даже усомнился — действительно ли перед ним шпик гестапо?
— Это он, — спокойно проговорил пастор.
— Объясните, как все случилось, — сказал Венсторп.
Зуденшельд подумал немного и принялся не спеша рассказывать. Найденов обратил внимание на то, что, с трудом начав говорить по-фински, этот пастор поспешил перейти на немецкий язык.
— Я сразу заметил, что этот человек следит за мною, — говорил Зуденшельд. — Не стану объяснять вам, почему, но у меня были основания опасаться кое-кого. Я вез очень… ценные бумаги. Этот человек несколько раз выходил из купе. Каждый раз, как он возвращался, я ждал, что вместе с ним в купе ворвутся его сообщники и нападут на меня. Вы хорошо понимаете, господа, в той стране, где мы находились, можно было ждать чего угодно. — При этих словах он поглядел на офицеров «Клариссы». Те молча кивнули. — Я готовился к защите, хотя отлично понимал, что ничего не смогу сделать. И вот, незадолго до прибытия в Любек, он, — Зуденшельд указал рукой на Найденова, — снова ушел. А через несколько минут дверь отворилась. Это было сделано так бесшумно, с такой ловкостью, что я не сразу заметил образовавшуюся щель, а когда обернулся, было уже поздно. На лицо мне упало что-то мягкое, похожее на мокрую вату. Я тотчас потерял сознание и больше ничего не помню. Говорят, что меня так и нашли без чувств, когда поезд прибыл в Любек. Мое лицо было накрыто газетой. Купе оказалось запертым снаружи. Интересно и то, что никто не обратил на меня внимания на границе. Немцы столь тщательно проверяют паспорта, но отпереть мое купе немецкая полиция почему-то не сочла нужным.
— Теперь вы не сомневаетесь в том, что перед вами ловкий малый? — удовлетворенно сказал Венсторп капитану.
Тот с хмурым видом пожал плечами, а Зуденшельд добавил:
— Ко всему этому могу добавить: пока я был без чувств, меня тщательно обыскали. Даже подкладка пиджака оказалась вспоротой. Преступник искал бумаги.
— И похитил их?
— К счастью, нет, — сказал Зуденшельд. — Может быть, кто-нибудь спугнул его, а может быть, он убедился в том, что их… при мне нет.
— Надеюсь, капитан, — сказал Венсторп, — что на вашей «Клариссе» найдется надежный уголок, где можно поместить эту птичку?
Посоветовавшись с помощником, капитан приказал показать Венсторпу помещение для пленника.
— У вас есть оружие, капитан? — спросил Венсторп с порога. — А то эти господа способны на что угодно, даже с таким украшением на руках. Ведь он русский!..
От Найденова не укрылось, что при слове «русский» пастор вскинул голову. В его темных глазах, внимательно уставившихся на пленника, загорелся огонек.
— Вы русский? — спросил он, когда Венсторп ушел.
Найденов пожал плечами и промолчал.
— Русский! — повторил Зуденшельд и покачал головой.
Найденову показалось, что в выражении его строгого лица появилось сострадание.
— Когда-то я изучал русский язык, — сказал Зуденшельд. — Разделяю ваше удивление. Вы не из тех русских, которые могут меня понять.
Покосившись на капитана «Клариссы», Найденов спросил по-русски:
— На какой язык вы могли бы перейти, чтобы нас не поняли?
С трудом подбирая слова и коверкая ударения, Зуденшельд отвечал по-русски же:
— Родной для меня язык норвежский, но едва ли вы…
Найденов тут же ответил по-норвежски:
— Я не блестяще владею этим языком, но…
— О! — удивленно прервал его Зуденшельд. — Вы излишне скромны. Отличное произношение! Даже трудно поверить, что вы… не норвежец.
— У нас слишком мало времени, — торопливо продолжал Найденов. — Заинтересованы ли вы в том, чтобы я оказался в руках финской полиции?
— Мне совершенно безразлично, от кого вы понесете заслуженное наказание.
— Перестаньте притворяться! — гневно сказал Найденов. — Все равно я вам не верю. Ваша задача — доставить меня в Германию…
— В Германию? — Зуденшельд рассмеялся. — Ну, нет! Добровольно вы меня туда не затащите. Перед вами уже не заключенный лагеря Дахау, а свободный сын норвежского народа. И если моему организму удастся справиться с последствиями отвратительного снадобья, которым вы угостили меня в вагоне, то…
— Послушайте, — перебил его Найденов, — от передачи меня финским властям гестапо так же мало выиграет, как если бы я вообще был на свободе. Советские власти сумеют доказать, что все происходящее — не что иное, как гнусная игра всей вашей шайки.
По мере того как он говорил, лицо Зуденшельда выражало все большее удивление. Он покачал головой:
— Вашей умелой игрой вы не убедите меня в том, что действовали не по указке гестапо. Никому, кроме черной команды, мои бумаги не были нужны.
Найденов чувствовал, что голова у него идет кругом. Подчиняясь желанию верить этому человеку, он сказал:
— У нас одинаково мало оснований верить друг другу. Идите к моей жене, ничего не бойтесь. Впрочем, вы ведь ничем и не рискуете на этом пароходе. Моя жена сумеет убедить вас в том, что советские граждане не занимаются грабежами в поездах.
Пересиливая слабость, Зуденшельд поднялся с кресла и сделал шаг к Найденову. Его глаза горели. Он хотел что-то сказать, но дверь распахнулась, и появился торжествующий Венсторп.
— Милости просим! — весело крикнул он с порога. — Клеточка готова.
Из-за спины Венсторпа выскочил его помощник Майерс и, схватив Найденова за короткую цепочку наручников, грубо дернул.
Ботинки норвежского пастора
Прошло несколько часов с тех пор, как Найденов оказался в плену. Валя сделала попытку увидеть мужа, но добилась лишь того, что капитан изложил ей причину ареста. Она поняла, что это не простое недоразумение, а ловушка, подстроенная немцами, решившими сделать свое темное дело, — заполучить Найденова руками финнов, не навлекая подозрений на немецкие власти. Поняла она и то, как трудно, находясь здесь, на борту чужого парохода, распутать этот узел.
Решив уведомить о случившемся советских дипломатических представителей, Валя принялась за составление радиограммы. Несколько заполненных бланков уже лежали перед ней на столе, когда раздался осторожный стук в дверь. В каюту вошел пастор. Заметив, что он с трудом держится на ногах, Валя предложила ему кресло. Он некоторое время молчал, уронив голову на руки. Валя терпеливо ждала. Наконец он поднял голову и негромко, но отчетливо сказал по-русски:
— Часть того, зачем ваш муж послал меня сюда, я уже узнал. — Он положил руку на только что написанные Валей телеграммы, адресованные советским послам в Германии, Дании, Швеции. — Мне достаточно этого доказательства: ваш муж не имеет отношения к нападению на меня.
Только тут Валя поняла, что перед ней — молчаливый спутник Найденова, гестаповец. Не сдерживая гнева, она крикнула:
— Вон!.. Сию же минуту вон!..
Зуденшельд не шевельнулся, только брови его строго сошлись.
— Мы еще не выяснили второго обстоятельства, о котором просил ваш муж, — спокойно сказал он, нагнулся и стал расшнуровывать свой высокий ботинок, — такие носят охотники. Не обращая внимания на удивление Вали, пастор разулся и запустил руку в голенище. Послышалось отчетливое щелканье, словно отскочила тугая пружина. Когда подошва вместе с каблуком свободно отделилась от ботинка, Зуденшельд достал из-под нее маленький резиновый бумажник. Из него он извлек несколько листков тончайшей шелковой бумаги.
— Вот за чем они охотились, — сказал он, глядя на Валю. — Я вынужден показать это, чтобы рассеять ваши подозрения. Между нами все должно быть ясно… Прочтите.
Он протянул ей один из листков.
Не веря глазам, Валя перечла его дважды.
— Но ведь вы… не англичанин? — воскликнула она.
— Нет, — с улыбкой сказал пастор.
— Тогда я ничего не понимаю.
— Видите ли, — пастор на секунду задумался, испытующе глядя на Валю, — если бы я был уверен…
— О, я умею молчать! — поняв его заминку, прошептала Валя.
Зуденшельд рискнул. Он и сам бы не мог сказать, почему доверился этой незнакомой русской женщине. С видом, который говорил, что он решил быть до конца откровенным, пастор указал Вале на кресло против себя.