От стрельбы из пушек, винтовок и пулеметов повреждены были многие телефонные столбы, и телефонные провода в большом количестве застилали улицы. Лошадь одного молодого офицера так запуталась в проволоку, что упала на передние ноги; офицер, не отдавая себе отчета о происшедшем, выстрелил из револьвера. Выстрел послужил поводом к всеобщей панике; опять началось обстреливание окон домов, некоторых открытых магазинов и расстрел людей, случайно проходивших по улицам. Стреляли из пулеметов по всему городу.
В ноябре 1915 года появился очередной «памфлет», обличающий немецкие зверства, авторства известной «исследовательницы» мирового масонского заговора (иудейско-английского происхождения) графини С. Д. Толь (урожденной Толстой) «Причины осатанения немцев: историческая справка». Теперь к англичанам и иудеям присоединялись немцы, а истоки немецкого масонства Толь обнаружила в Реформации. Идя дальше Головинского, писательница приводила самые жуткие истории о немцах, ходившие в обществе: как расстреляли семилетнего бельгийского мальчика за то, что он пригрозил немецким солдатам деревянным игрушечным ружьем, как у бельгийских мальчиков отрезали правую руку, чтобы они, когда вырастут, не могли держать ружье, как на глазах матерей подбрасывали на штыках грудных младенцев, как насиловали маленьких девочек и затем отрезали им обе руки и пр. По мнению Толь, растлевающее влияние масонства привело к развитию у немцев «сатанинской гордыни», а самого Вильгельма II оно сделало параноиком и неврастеником.
Примечательно, что в условиях всеобщего возбуждения газетным заметкам о «немецких зверствах» верили многие, включая русских немцев. Последним казалось естественным, что в условиях распространившегося массового психоза их сородичи вмиг сбросили с себя культурные одежды и отдались архаичным инстинктам. Показательно отношение к теме зверств молодого военного врача, этнического немца Фридриха Краузе. 23 августа 1914 года в письме своей невесте он осуждал произошедшие в обществе психологические изменения на почве отношения к немцам и призывал не поддаваться этому:
Люди стали говорить совсем другим языком. То, что казалось нерушимым, разлетается в два дня. Все культурные устои – насмарку, повсюду одичание и озверение. Где же наша хваленая европейская культура? Какое взаимное ожесточение! Какая ненависть друг к другу, к людям, которые тебе никакого зла не сделали, которые случайно принадлежат к другой национальности! Мы, Шурочка, с тобой не поддадимся! Мы найдем в себе достаточно твердые устои, верно?![209]
Однако под воздействием печатной пропаганды спустя три дня Краузе уже готов был поверить в жестокость немцев (толпы) и писал с возмущением будущей жене:
Читала официальные сообщения о жестокостях германского населения по отношению к русским? Целый ряд проверенных фактов! Как гнусна везде бывает толпа! Плевки в лицо, удары палками беззащитных людей! Какая гнусность!
При этом важно отметить, что пропаганда о немецких зверствах в большей мере влияла на тыловое население, запугивая его, нежели на солдат, которые на личном опыте сталкивались со «зверствами» обеих воюющих сторон. Один из раненых, читая очередную статью в газете, так ее прокомментировал: «Ну, это и у нас бывает, когда наши к ним в плен попадутся, они им говорят, что мы вас за то, что ваши казаки наших мучают, добивают, – это есть и у них, и у нас отдельные такие».
Помимо условно рациональной пропаганды немецкой жестокости применялось внушение через архетипические образы, посредством эсхатологических понятий. Вильгельм II в этом случае преподносился в качестве Антихриста, что соответствовало отношению к русской армии как святому воинству, а войне как решающей битве праведников с грешниками, добра и зла. Особенно это касалось визуальной пропаганды, рассчитанной в первую очередь на неграмотные и малограмотные слои населения. Осенью 1914 года была выпущена серия стилизованных картинок под лубок из собрания Д. Ровинского, на которых Вильгельм II изображался чернокнижником, а также волынкой, на которой играет дьявол. На другом лубке под названием «Черт няньчает своего сына из Берлина» Вильгельм представлялся в виде спеленатого младенца в руках черта. На плакате «Германский антихрист» немецкий император скакал на борове с саблей наголо, за его спиной сидел бес, а вокруг летали летучие мыши. Известен плакат Н. К. Рериха, выполненный в лубочной стилистике, под названием «Враг рода человеческого», на котором Вильгельм представал с хвостом и копытами, в руках он держал черепа, а по обе стороны от него располагались разрушенные города: французский Реймс и бельгийский Лувен.
Героическая мифология великой войны: К. Крючков и Р. Иванова
Другим направлением пропаганды, которое условно можно определить как «позитивное», было конструирование образов «своих» – воспевание героизма, доблести русских воинов, чему посвящались рассказы в газетах и журналах, лубочные плакаты и даже художественные кинофильмы. Журналисты не скупились на средства художественной выразительности: очень часто в своих историях прибегали к гиперболизации, что-то додумывали, создавая нужный фон и контекст. Одним из самых распропагандированных героев стал донской казак Кузьма Крючков – первый георгиевский кавалер Великой войны, – чья история обнаружила смесь правды и вымысла.
Свой подвиг Крючков совершил 30 июля, но подробно о нем начали писать с 20-х чисел августа. 23 августа 1914 года журнал «Нива» опубликовал относительно короткую заметку о подвиге казака:
Находясь вместе с четырьмя своими товарищами в разведке, он заметил немецкий разъезд в 22 всадника. Выждав время, донской казак Козьма Крючков с гиком бросился на неприятеля и, сидя на хорошем резвом коне, раньше всех врезался в сбившихся в кучу немецких кавалеристов. Ловко владея шашкой, вертясь волчком среди врагов, он первым ударом свалил офицера, начальника разъезда, а затем, несмотря на полученные раны, продолжал рубить направо и налево. Когда у него, уже слабеющего от ран, выбили из рук шашку, он вырвал у кого-то пику и, то защищаясь, то нанося ею удары, продолжал этот неравный бой. Подоспевшие товарищи с неменьшим натиском обрушились на многочисленных противников Козьмы Крючкова и после непродолжительного боя обратили немногих оставшихся в живых в бегство. Сильно израненного героя товарищи казаки без всякой помехи доставили на место стоянки своей сотни.
В вышедшем на следующий день журнале «Искры» количество врагов с 22 увеличилось до 27, а также появились точные цифры полученных ранений: сам Крючков получил 16 ранений шашками, пиками и одно пулевое, а его конь – 11 ранений. При этом Крючков лично убил 11 немцев, а его четверо товарищей – 12. Четверо немцев спаслись. По финальной версии, товарищей у Крючкова было трое (расхождение в цифрах объяснялось тем, что одного казака отправили с донесением, хотя встречается версия, что казаков изначально было шестеро и тогда уже двоих отправили с донесением в часть) и спаслись также трое немцев. Эти цифры стали «каноническими» и озвучивались позже самим Крючковым. Ходили и тиражировались лубком другие версии, причем количество немецких кавалеристов и количество полученных Крючковым ран увеличивалось. Например, по одной из версий немцев было 30 человек, а Крючкову нанесли 13 ранений:
Небольшой казачий разъезд в шесть человек, перейдя прусскую границу, неожиданно наткнулся на неприятельский кавалерийский отряд, состоявший из тридцати всадников. Два наших казака отправились с донесением по начальству… Четыре казака вскочили на коней и с гиканьем помчались прямо на немцев. Среди пруссаков произошло смятение, они закричали: «Кашланы! Кашланы!» (так немцы называют русских казаков) и все тридцать всадников в ужасе обратились в бегство. Кузьма Крючков на своей резвой лошади, обогнав товарищей и, далеко впереди, один врезался в неприятельский отряд. Он колол пикой, рубил шашкой и топтал конем немцев. Таким образом храбрый казак Кузьма Крючков один уложил на месте одиннадцать человек врагов, а остальные были поголовно добиты подоспевшими товарищами (в этой версии никто из врагов не спасся. – В. А.). Сам же Крючков получил тринадцать легких ран.
Выпущенный плакат «1-й герой» описывал подвиг Крючкова в поэтических строках и ради рифмы увеличивал число неприятелей: «Четыре русских казака, / А немцев было тридцать два». Были и менее героические варианты этой истории: вражеских кавалеристов был «всего» 21 человек, а Крючков убил «всего» 10 немцев.
В геройской арифметике бросается в глаза подозрительная парность: двадцать семь немцев, двадцать семь ранений (Крючкова и лошади), четверо или трое товарищей Крючкова, четверо или трое спасшихся немцев (также обнаруживается некоторая фонетическая связь тридцати немцев и тринадцати ран), что может свидетельствовать об ограниченной фантазии штабных офицеров или редакторов печатной продукции, придумывавших все эти цифры для конструирования патриотического мифа. Последующие пересказы подвига имели некоторые расхождения: в одном случае Крючков первым нападал на немцев, в другом русские казаки были застигнуты врасплох немцами и вынужденно приняли неравный бой, Крючков то стрелял из винтовки, то ее выбивали у него ударом сабли и пр. Удивление вызывало и то, как после удара саблей по кисти руки он успел выхватить свою шашку и продолжить бой, несмотря на то что был окружен одиннадцатью вражескими всадниками (по другой версии, получив ранение пальцев рук, он бился не шашкой, а отобранной у немцев пикой). Едва ли в реальных боевых условиях попавшему в окружение воину удалось бы выстоять против такого количества врагов. Наименее пафосная, но более вероятная версия передавала, что Крючков определенно убил лишь одного врага, но им был немецкий унтер-офицер. Оставшись без командира, немецкий отряд кавалеристов ускакал почти в полном составе. Все эти нестыковки, разночтения, числовые повторы вызывали подозрение у современников и по мере распространения скептического отношения к официальной военно-патриотической пропаганде усиливали сомнения в подлинности истории.