Радиотелефонослухи относились к одним из самых тревожных и распространенных. В них нередко выражались характерные для эпохи научно-технической революции технофобии современников. В 1915 году Департамент полиции проводил расследование серии анонимных доносов, в которых сообщалось, что проживавшее на Васильевском острове в доме 25 по Кадетской линии семейство пастора Г. Пенгу является немецкими шпионами, а его сын Герберт – изобретателем аппарата, с помощью которого
можно видеть сквозь стены на далекое расстояние. Посредством своего аппарата он похитил много изобретений, а настоящих изобретателей тайком умертвил на расстоянии. При помощи новых изобретений можно гипнотизировать на расстоянии, распространять болезни, умертвить кого угодно.
В одном случае аппарат назывался электрическим дальномером, в другом сообщалось, что в основе его действия рентгеновский луч. Полиция проводила обыски по указанным адресам, но ничего не находила. В конце концов автор анонимок, распространявший вздорные слухи про аппарат, был обнаружен, им оказался отставной коллежский секретарь Р. М. Сальман. На допросе он во всем сознался и добавил, что сыновья Пенгу сами по ошибке связались с ним по своему аппарату, «причем когда он хотел зафиксировать это событие на бумагу, то из под пола его квартиры при колокольном звоне поднимались газы, во избежание взрыва которых ему пришлось работу прекратить».
Сальман оказался душевнобольным, его заболевание было усугублено распространившейся в годы войны шпиономанией.
Другая категория доносов относится к тем обывателям, которые пытались распространившуюся в обществе шпиономанию и «ярый патриотизм» использовать в корыстных целях. Так, в январе 1915 года на имя министра внутренних дел Н. А. Маклакова был составлен следующий донос (сохранена орфография оригинала):
Простите ваше высокопревосходительство, что я асмеливаюсь писмено доложить вам, так что я невсилах перенести такой обиды по адресу своево высокопоставленного начальства перед праздником пришлость лично мне быть по своим делам у Августа Швабе проживающий в доме Кимель по столбовой улицы в гор. Риги и кансулься разговор о войне России с Германией и внутренним порядком приетом разговори Август Швабе позволил себе оскорбить ваше высокопревосходительство вмоем присутствии и сказал сукин сын мерзавец и много другим нецензурными словами но я в свою очередь сказал замолчи Балван немецкая народа…
Письмо было подписано: «Любящий свою родину чисто русский крестьянин Николай Андреевич Кутузов. Проживаю в гор. Риге». Расследование установило, что «чисто русский Кутузов» работал мастером у этнического немца Швабе, но присвоил себе 30 рублей. Швабе стал требовать вернуть деньги, угрожая судом, но Кутузов не растерялся и в ответ написал на своего работодателя донос.
Этнические немцы, как стигматизируемая категория граждан, довольно часто становились обвиняемыми. В мае 1915 года уволенная за дурное поведение горничная Анна Лукс написала донос на свою хозяйку, мещанку города Ревеля Гульду Шель. Шель была заведующей школой-садом при приюте Эстляндского немецкого общества. Школа-сад была закрыта по распоряжению властей, и из кабинета школы дворник принес в квартиру Шель картину, изображавшую царскую семью. Однако Шель не захотела повесить картину в квартире и приказала дворнику унести ее. Уволенная Лукс донесла об этой истории властям, заявив, что Шель бросила царский портрет под стол со словами «такого хлама я не потерплю в своей комнате». На дознании Шель заявила, что картина была плоха по исполнению и не подходила к обстановке ее квартиры. Полиция согласилась с тем, что горничная оклеветала хозяйку, и министр юстиции прекратил расследование.
Подозревали русских немцев, не сменивших фамилий, а также евреев в прямом вредительстве. В частности, появлялись слухи о врачах-вредителях, которые якобы ампутируют без надобности конечности легкораненых русских воинов. В июле 1915 года крестьянин Московской губернии Андрей Гончаров написал донос на женщину-врача Нехорошевской земской лечебницы А. Г. Гамбургер, которая якобы вела пропаганду против всего русского, хвалила немецкую армию и ругала русскую. Пристав Связавский и урядник Орлов провели негласное расследование, опросили больных и сослуживцев Гамбургер, крестьян близлежащих сел, которые охарактеризовали ее с положительной стороны, не подтвердив ходивших о ней слухов.
В других случаях русские крестьяне писали друг на друга доносы из чувства мести, обиды, под воздействием нахлынувших эмоций. Крестьянами довольно часто использовалась статья 103 Уголовного уложения, предусматривавшая наказание за заочное оскорбление императора или других Романовых. Нередко таким образом сводили между собой счеты церковно- и священнослужители. Подобным образом проявился конфликт между псаломщиком церкви села Перевесья Пензенской губернии потомственным почетным гражданином Алексеем Феликсовым и священником этой же церкви Николаем Тиховым. Священник Тихов донес на Феликсова, что, когда 26 июля 1915 года он зашел в квартиру последнего узнать, готовы ли метрические выписки на подлежащих призыву на военную службу, псаломщик ответил:
На кой они черт нужны, все равно и этих людей переколотят. Варшаву и Ивангород немцы взяли и наших перекрошили. Наставил жопников, например, Фредерикса, вот они и работают. Раз к ним народ относится враждебно, то начерта их держать.
Феликсов заявил, что Тихов возвел на него ложное обвинение, так как давно старается выжить его из прихода, при этом сообщил, что Тихов в мае 1915 года при свидетелях, обвиняя правительство в бездеятельности, сказал: «А наш государь окружил себя министрами-немцами ослами, да и сам-то выходит осел». Вероятнее всего, в данном случае оба персонажа, и священник, и псаломщик, позволяли себе ругательства в адрес верховной власти. Часто обвинители вкладывали в уста обвиняемых те выражения, которые сами употребляли в адрес верховных особ.
В годы войны доносительство стало результатом как общей невротизации общества, так и усугубившихся социальных и политических противоречий. В этом феномене проявилась «война патриотизмов», так как авторы большинства доносов подчеркивали свои верноподданнически-патриотические мотивы. Тем не менее сотрудники Департамента полиции относились к доносчикам с раздражением, так как им приходилось впустую тратить свое время, проводя обязательные расследования по каждому делу.
Поиск внутренних врагов: слухи и погромы как проявления патриотического страха и гнева
В массовых настроениях 1914 года хорошо ощущался страх перед неизвестным, справиться с которым современники пытались с помощью патриотического энтузиазма. Тем не менее социальное поведение отражало истинную природу публичных патриотических изливаний. Характерной приметой времени стала паника, развившаяся в пограничных с Германией и Австрией регионах. Особенно перепугались дачники, которые, штурмуя поезда, бросая вещи на перронах, битком набивались в вагоны. В. В. Шульгин вспоминал, как на одной из станций в его купе, когда он направлялся из Киева в Петербург, ворвались возбужденные женщины и вынудили его отдать им свое место. Пытаясь по возможности охватить разные стороны общественных настроений, не выходя при этом за границы патриотической пропаганды, газеты нередко впадали в противоречия. Так, «Вечернее время» умудрилось на одной полосе совместить заметку «Напрасная паника», в которой шла речь о панике среди русского населения Финляндии, с описанием общественных настроений на соседней колонке: «Решимость и воодушевление, ни тени подавленности или угнетения. И что главное – никакой паники».
Возвращавшаяся 18 июля из Германии М. Л. Казем-Бек с восторгом описывала толпы народа на станции Вержболов Виленской губернии, подчеркивая общность патриотического настроения:
Чувствовалась общность между всеми, чувствовалось, что надвигающаяся война будет желанной, популярной войной, чувствовалось, что мы дожили до великого исторического момента, до выполнения нашей исконной миссии… такого национального подъема, такой патриотической солидарности я не видела никогда[225].
Когда же путешественница благодаря протекции железнодорожного полковника получила место в вагоне следовавшего в Петербург поезда, в который тщетно пытались попасть находившиеся на перроне люди, настроения толпы ей увиделись в ином свете:
Через минуту наш вагон стали осаждать с обеих сторон… Становилось очень жутко… Невольно думалось, что если дверь не выдержит натиска или если начнут вышибать окна и толпа ворвется – наше положение будет ужасное… Эти страхи, очевидно, особенно приходили на ум единственному мужчине (не считая детей), ехавшему в нашем вагоне. Он струсил до крайности и хотел отпереть входную дверь, говоря, что иначе нас убьют. Мне пришлось принять самый авторитетный тон, почти прикрикнуть на него и сказать, что я запрещаю отворять дверь и всю ответственность за это беру на себя.
Казем-Бек, мечтавшая о Великой Всеславянской империи, была вынуждена признать массовую панику среди «населения всей приграничной полосы», но при этом искренне не могла понять, откуда она взялась, если пробил час исполнения панславистских грез.
В столичных «патриотических» толпах происходило брожение ксенофобских настроений, которое, повышая градус напряженности, ненависти, готово было вылиться в немецкие погромы. Одним из первых и самых масштабных стал погром 22 июля в Петербурге. В этот день на Невском проспекте состоялся очередной патриотический митинг «союзников». Как всегда, несли национальные флаги и портреты императора. Толпа разрасталась за счет присоединявшихся к ней зевак. Прозвучало предложение двинуться к германскому посольству. В Москве, Тифлисе и других городах толпы «патриотов» уже предпринимали попытки прорваться к консульствам враждебных держав, однако тогда их сдерживала полиция; в этот раз власти предпочли не вмешиваться, к тому же им было известно, что сотрудники посольства к тому времени успели покинуть здание (как позже выяснилось, не все). Перед тем как добраться до посольства, толпа «разогрелась» на редакции газеты «Цейтунг», забросав окна камнями. На улице Гоголя с ресторана «Вена» манифестанты сорвали флаги. Подойдя к посольству, толпа выломала ворота, высадила двери и ворвалась в здание. Как писала пресса, в первую очередь погромщики устремились на крышу, где располагалась массивная скульптура Диоскуров. Статуи обнаженных «отроков Зевса» скульптора Э. Энке были установлены в 1913 году и вызвали неоднозначную реакцию общества: консервативные обыватели с возмущением заявляли, что языческие персонажи по соседству с Исаакиевским собором оскорбляют их религиозные чувства. Также критиковали и само здание, спроектированное архитектором П. Беренсом в неоклассическом стиле, которое выбивалось из архитектурного облика площади. Подобные замечания высказывали А. Н. Бенуа, Н. Н. Врангель, Г. К. Лукомский и др. Вполне определенно высказался о здании М. Палеолог, как бы оправдывая действия черни, которую обвинил в акте вандализма: «Отвратительное как произведение искусства, строение это очень символично: оно утверждает с грубой и явной выразительностью желание Германии преобладать над Россией»