Теперь же обывателям представилась возможность одновременно «удовлетворить» свои художественные и политические амбиции. Свидетели сообщали, что толпа первым делом устремилась на крышу, сорвала немецкий флаг и подняла на флагштоке российский, сбросила с крыши немецкий герб. Погромщики устроили символический самосуд над государственным символом Германии – утопили герб в Мойке. Также пытались сбросить и Диоскуров, но смогли одолеть только одну фигуру возницы, вторая повисла на выступе крыши. Во время погрома во внутренних помещениях обнаружили спрятавшегося германского подданного переводчика Альфреда Катнера. Его приняли за шпиона и убили на месте, нанеся «глубокие кинжальные раны». Впоследствии говорили, что его застали якобы за сожжением секретных бумаг, которые покидавшие в спешном порядке столицу работники посольства забыли захватить с собой (по другой версии, он прятался от громил на чердаке за ящиками, по третьей – был убит, спасая от вандалов статуи Диоскуров на крыше). Также бытовала версия, что Катнера убили сами немцы за то, что он «слишком много знал». Черносотенная «Земщина» выдвинула предположение, что именно Катнер был организатором рабочих протестов в июле.
Полиция тщетно пыталась прекратить погром, пожарные поливали из шлангов разбушевавшихся «патриотов», однако, когда бесчинствующая толпа, разбив мебель и хрусталь, добралась до винного погреба, стало ясно, что погром быстро не остановить. К тому же погромщики не собирались сдаваться полиции: попытки штурма здания отражались градом камней и прочих предметов, попадавшихся под руку. Одному из жандармов разбили голову. Погром продолжался до семи часов утра 23 июля. Разгромив немецкое посольство, толпа отправилась к австрийскому, однако полиции удалось не допустить погромщиков к зданию[227].
Периодическая печать сочувственно отнеслась к подобному выражению народного гнева, частично оправдывая действия толпы возмущением, вызванным оскорбительными действиями немцев по отношению к вдовствующей императрице Марии Федоровне, чей поезд, направлявшийся из Дании в Россию, был задержан в Берлине и отправлен обратно в Копенгаген. Кроме того, газеты упоминали об аналогичных эксцессах, произошедших с русским посольством в Берлине: после отъезда посла С. Н. Свербеева немецкая толпа ворвалась в посольство и разгромила его и находящуюся на территории посольства православную церковь[228]. При этом газеты переносили груз ответственности на представителей низших слоев общества, хулиганов, которые якобы были единственными инициаторами и участниками погрома. Газета «Вечернее время» сообщала, что первоначально стихийный митинг был организован представителями интеллигенции, которые, пропев гимн перед Исаакиевским собором, с криком «бей немцев!» разворотили мостовую и закидали булыжниками окна здания, после чего отошли в сторону, но
в этот момент появились обычные спутники манифестаций – подростки и хулиганы. Раздались крики: «Надо громить! Идем внутрь»… Толпа хулиганов и подростков через ворота миссии ворвалась внутрь и забралась на крышу. Интеллигентная масса, участвовавшая в манифестации [и забрасывании посольства камнями. – В. А.], начала поспешно отходить назад[229].
Другие современники признавали разношерстность публики, участвовавшей в разгроме, отмечали даже роль великосветских дам. Генерал-майор отдельного корпуса жандармов А. И. Спиридович, наблюдавший погром, обратил внимание, что среди погромщиков, выбрасывавших вещи из окон посольства, особенно выделялась суетливостью «какая-то барышня в шляпке».
Впоследствии «патриотическая» общественность пыталась забыть этот погром как постыдный эпизод в процессе консолидации общества, однако многие усматривали прямую связь между «патриотическими» манифестациями 17–20 июля, разжигавшими национальную ненависть, пробуждавшими хулиганские инстинкты толпы, в которой новоявленные «патриоты» чувствовали свою безнаказанность, и погромом 22 июля. «Это последствие допускавшихся все эти дни патриотических манифестаций, принявших несомненно хулиганский вид», – записал 23 июля в своем дневнике городской голова И. И. Толстой о минувших событиях[230].
Показательно, что в один день с петербургским произошел погром в Барнауле, в процессе которого начался пожар, чуть не спаливший деревянный город. Вначале был разгромлен винный склад, а затем магазины иностранных фирм. Причем пьяная толпа по ошибке вместо немецких разгромила шесть датских торговых фирм.
Десятого октября в Москве также случился немецкий погром, в котором участвовали как студенты, «союзники», так и уличная шпана. В этот день на улицах Москвы встретились потоки представителей разных социальных групп, вдохновленных известиями о победах на фронте и решивших подкрепить успех войск успехами внутренней борьбы с немецким засильем. В газетах сообщалось, что главными инициаторами разгрома немецких магазинов были рабочие. Первой пострадала немецкая фирма «Эйнем» в Верхних торговых рядах. Уже в полдень рабочие сорвали с нее вывеску и потребовали закрытия магазина. Нарядом полиции толпа была рассеяна, но к трем часам пополудни собралась вновь, более многочисленная. Невзирая на слабые попытки полиции не допустить погрома, толпа разбила окна, ворвалась внутрь магазина и уничтожила весь товар – варенье, конфеты, шоколад, пирожные и пр. Кроме того, пострадали магазины «Дрезден» на Мясницкой улице, «Мандль» на Софийке и в Неглинном проезде, «Гаррах», «Циммерман» и «Фирман» на Кузнецком Мосту, «Братья Боген» в Неглинном проезде[231]. Из-за погромов в отдельных частях города было прекращено трамвайное движение. Свидетель погрома В. Мошков писал из Москвы 14 октября 1914 года:
Ужасно обидно, что Москва осрамилась: горсть каких-то мерзавцев разгромила магазины «немецких подданных» – не забыв, конечно, и свои карманы. В числе «немецких» магазинов попали и Кутюрье, Сий и Лоок, Кузнецов, Бландов, Сущевский завод и др., не говоря о множестве немцев – русскоподданных.
Другому свидетелю погромов они напомнили революционные беспорядки 1905 года. Он счел их не патриотическим порывом, а прежде всего проявлением хулиганских инстинктов:
Последние дни самое мрачное настроение вследствие ужасных погромов немецких фирм: буквально вся Москва разгромлена и магазины заколочены досками. Хулиганы буйствовали два дня и жутко было смотреть на попустительство начальства. Это так живо напомнило погромы 1905 г., и так больно задело за живое.
Менее масштабные погромы немецких фирм повторились в Москве 24 ноября, вновь не без участия студентов, которые 10-го отмечали «толстовский день», а 23 ноября вышли на улицы с акцией протеста против ареста депутатов из социал-демократической фракции Думы.
Вероятно, самым известным немецким погромом за годы войны стал московский, имевший место в конце мая 1915 года. Его началу предшествовала череда слухов о немецких шпионах. Петербуржцы отмечали, что уже в первые дни войны «как-то странно сильно» стали говорить о шпионах. У всех на устах была фамилия графини Клейнмихель, «у которой, будто бы, был политический салон, где немцы почерпали много нужных сведений»[232]. Рассказывали, что ее арестовали, а также и бывшего градоначальника Д. В. Драчевского (вероятно, поводом к слухам послужила его отставка в июле 1914 года из-за растраты денежных средств), которого якобы тут же расстреляли. Находились очевидцы расстрела. Поэт и писатель М. Кузмин с некоторым пренебрежением встретил начало войны и игнорировал на страницах своего дневника военные и политические сюжеты, но после того, как 14 августа 1914 года его знакомый показал ему немецкие политические карикатуры, записал в дневнике: «Не шпион ли? Слухи самые плохие»[233]. Развитие германофобии и шпиономании привело к тому, что измену стали искать во дворце. Под подозрения попали императрица Александра Федоровна и ее сестра Елизавета – этнические немки. В московском погроме как раз сыграли свою роль слухи о Елизавете Федоровне. Еще в августе 1914 года пошла молва, что занимавшаяся благотворительностью Елизавета якобы все собранные деньги переправляет своим родственникам в Германию, а теплые вещи раздает немецким и австрийским пленным.
26 мая 1915 года полторы тысячи рабочих московской ситценабивной мануфактуры Гюбнера объявили забастовку, выдвинули требование увольнения с мануфактуры всех служащих-эльзасцев и с национальными флагами, портретами царя под выкрики «Долой немцев» попытались прорваться на территорию оружейного завода Прохорова, где недавно произошел взрыв, приписанный молвой немецким шпионам. Одновременно с ними на Тверской улице собралась толпа женщин-солдаток в количестве ста человек, которые рассчитывали получить от Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны свою еженедельную работу – шитье для армии. Но им было объявлено, что нет пошивочного материала. Женщины стали возмущаться. Кто-то крикнул, что работы нет потому, что «немка» великая княгиня отдала все заказы немецкой фабрике «Мандль».
Помимо этого, стимулами погрома стал слух о том, что служащие на военных заводах этнические немцы являются шпионами, устраивают взрывы на складах с боеприпасами, заминировали несколько мостов через Москву-реку, распространяют холеру, отравляя артезианские колодцы (накануне газеты писали о массовом отравлении рабочих Прохоровской мануфактуры), а в кондитерских магазинах, принадлежащих немцам, продаются отравленные сладости (по этой причине во время погрома толпа не разворовывала кондитерские изделия в магазинах «Эйнем» у Ильинских ворот и «Динга»)