Просто глядя в окно от нечего делать, я с удивлением замечаю группу спецназа, которая по-настоящему, лежа и по-боевому, держит под прицелом дорогу, по которой мы только что проехали. Успеваю заметить снайпера и пулеметчика, вдалеке за ними вижу их транспорт. Такого раньше тут не было – потом мы узнали, что это была как раз попытка прорыва с завода Ильича, когда не захотевших сдаваться, но захотевших попробовать уйти ловили по окрестным полям и «шлепали мухобойками», как выразился один мой коллега. Эта группа, получается, и была одной из таких мухобоек. Надо понимать, что это глубокий тыл, и куда-либо добраться на Украину, даже если из окружения и удастся выйти, нереально. Им, как мы знаем, и не удалось, но меры были приняты суперперестраховочные.
Это первый выезд иностранных журналистов в Мариуполь. Их специально привезли из Москвы, собирали пул, и попасть в него было несложно, насколько я понимаю – было бы желание. Естественно, с удовольствием это сделали разные левацкие товарищи, а также коллеги из арабского мира, Латинской Америки и Индии. А также и уважаемые европейские СМИ были замечены тоже. Я общался с журналистами из ТФ1 и «Фигаpо», что, кстати, показательно, ведь во Франции, особенно в преддверии второго тура выборов президента, тема пересмотра отношений с Россией очень и очень находится в повестке. Из немцев – Томас из «Антишпигеля», личность, безусловно, примечательная и яркая. BBC и CNN, разумеется, не было.
Дорогу я знаю уже очень хорошо – напрямую по автостраде нас не повезли, хотя проезд уже давно открыт. После Еленовки сворачиваем на Докучаевск, и становится понятно, что будет долго. Своими машинами ехать запретили, поэтому, собственно, мы и находимся в этом автобусе.
По дороге, уже на Мариупольской окружной, есть интересное место – полотно асфальта проходит между двух холмов, справа и слева. Каждый раз я отмечаю взглядом – совершенно идеальное место для засады. И в этом месте очень много следов, говорящих о том, что здесь что-то было, довольно серьезное. В холмы упираются гусеничные следы, многочисленные развороты видны на асфальте, какая-то «коробочка» ломанулась прямо через деревца, но потом изменила направление, оставив после себя загнутые и сломанные стволы с белыми заломами. Все усыпано гильзами – мы как-то останавливались в этом месте. Пятно вытекшего масла, следы чего-то сгоревшего, разбросанный хлам и тряпье – как будто со старой антресоли на даче вытряхнули самый старый и забытый ящик. Сожженной техники нет, бинтов и крови не видно было тоже, что тут произошло – мне так и осталось непонятным, но здесь было что-то очень резкое, очень интенсивное, очень быстротечное. Очень опасное.
Перед отправлением от «Парк Инна» в Донецке в салон заходит командир спецназа для проведения инструктажа. Его пытаются снимать, но он возражает. Прежде чем он начинает говорить, представитель пресс-службы Минобороны просит через переводчика донести до всех присутствующих, что все вольны автобус покинуть, а если мы остаемся, то этим подтверждаем, что осознаем опасность мероприятия и возможные последствия. Никто не вышел.
Дальше слово берет командир «тяжелых». Если свистит – падать на землю и искать глазами его ребят, которые выведут в безопасное место и скажут, что делать дальше. Голову накрывать руками, открывать рот, можно орать – это облегчит возможные последствия контузии. Из кольца спецназовцев не выходить, не разбредаться. Без бронежилета и каски находиться нельзя. Если говорят бежать – надо бежать. Инструктаж очень короткий, но чрезвычайно насыщенный по энергетике. Коллеги переводили на английский. Один человек в итоге вышел.
В первый день мы всем этим табором ездили в Волноваху. Во второй день – в Мариуполь. Естественно, ведь он сейчас в топе мировых новостей, и попасть сюда – профессиональная удача для любого журналиста. Это совсем не то, что рассказывать о происходящем дистанционно, а о происходящем сейчас так или иначе рассказывают все.
Пунктов для работы предусмотрено три. Это гуманитарный центр на въезде (в просторечии «Метро», по названию бывшего магазина, на базе которого все и происходит, но в Минобороны избегают этого названия, так как компания объявила об уходе из России, и «нечего ее лишний раз пиарить»).
Людям раздают продуктовые наборы и хлеб. Что тут снимать нам, я, честно говоря, не понимаю – накануне мы сделали репортаж о всем этом журналистском Вавилоне, раздачу гуманитарки снимали неоднократно, во Второй больнице были (это вторая точка) и в драмтеатре – тоже (третья точка). Сюжеты были отовсюду. Поэтому я просто слоняюсь с микрофоном, заткнутым за бронежилет, оператор снимает что-то невразумительное: если моя команда предоставлена сама себе, результат получается соответствующий.
Иностранные журналисты выпадают, конечно, в совершенный осадок – ничего подобного они никогда не видели. Это самый выезд в город, где все дома черные, сгоревшие, как раз на этих крышах и сидели первые украинские птуристы-джавелисты, встречая наши танки. С крыш их выкуривали – зачастую с самими крышами. Люди дисциплинированно выстраиваются в очередь, своей деловитостью и обыденностью для них происходящего увеличивая градус сюрреализма. Подходить и общаться можно со всеми, но я уже очень хорошо знаю, что будут говорить эти люди. Как правило, ничего – они слишком замучены и устали ото всего, что ворвалось в их жизнь без всякого предупреждения чуть больше месяца назад. Понятно, что могут наговорить и совершенно некомплиментарных вещей. И я с удивлением и некоторым удовлетворением отмечаю, что иностранцев никто не «пасет» и особо не слушает, что они там снимают. Кстати, негатив резко пошел на спад, как только в городе закончилось спиртное – алкогольный склад, найденный после штурма целым, быстро опустошили, и первое время было непонятно и не очень приятно, как в такой ситуации может находиться такое количество совершенно пьяных людей. Но спиртное кончилось. Пьяных нет.
Женщина с плачем рассказывает что-то испанцам. Я потом аккуратно интересуюсь – о чем была речь. Она рассказывала, что в их районе приходится ловить голубей – настолько ситуация с едой сложная. Мы рассказывали об том тоже, и в нашем сюжете я показывал даже самодельное приспособление для ловли птиц. Хорошо жить рядом с «Метро», но в отдаленные районы, а особенно в которых еще грохочет, гуманитарка добирается, как правило, или плохо, или редко. Люди приезжают сюда на велосипедах. Замечаю женщину с грудничком на руках. Папа стоит рядом с двумя пакетами, довольный. Рассказывают, что живут в частном доме, события пережили в подвале и совершенно неожиданно для себя оказались обладателями богатства – собственного колодца. Называют адрес – мы там были на съемках, район, действительно, сильно на отшибе. Мне там запомнился сгоревший ЗИЛ-131, на двери его кабины кто-то, возможно, утомившийся от буквы «Z», написал белой краской букву «Ы». Кстати, если вы в городе увидите толпу людей, то если это не гуманитарка, то скорее всего – очередь к колодцу. Больше поводов собираться у людей нет.
Рядом стоят две девочки-подростка, тоже с пакетами, это старшие сестры малыша. Получили на всех. Уезжать не собираются – куда? Зачем? Искренне не понимают вопроса. Слава богу, живы, слава богу, есть крыша над головой. Работа, будет, это в городе, который сейчас в таком состоянии, понятно. Тут же пообщаться с нами подъезжает мэр Мариуполя – Константин Иващенко. Это бывший депутат горсовета, бывший директор «Азовмаша». Мы с ним общались еще когда первый раз прорвались к больнице и вокруг все еще дымилось. Тогда он был небритый, закопченный, с грязными руками, как все, и я искренне ему пожелал удачи в начале сложного и кажущегося сейчас невероятным пути возрождения уничтоженного Мариуполя. Из города он не уезжал никуда (предыдущий мэр Бойченко сбежал и до сих пор записывает какие-то видеообращения к горожанам на фоне украинского флага). Конечно, сейчас Мариуполь может возглавить только тот, кто вместе со всеми все это пережил. Мы здороваемся как старые знакомые.
– Вы побрились.
– О да! – он с удовольствием проводит ладонью по щеке.
Я сразу перехожу к главному – ведь передо мной мэр.
– К зиме тепло будет?
– Да.
– Вода будет?
– Вода будет раньше.
– Электричество?
– Уже совсем скоро.
Он уверенно рассказывает об уже подготовленных проектных решениях. Интересно, что такое внимание к Мариуполю сейчас именно со стороны Чечни. Ведь, если вдуматься, восстановление Грозного – это уникальный опыт, который здесь будет невероятно востребован: собственные шишки набивать просто некогда. И, что еще интересно, так это будущее «Азовстали» и «Ильича», и вообще всего мощного промышленного кластера города. Что-то мне подсказывает, что Ахметова, на котором, безусловно, лежит часть ответственности за произошедшее, тут увидят уже вряд ли.
К нам подходит сильно пожилой мужчина. Он с каким-то перевязанным жгутом рюкзаком и длинной палкой, на конце которой насажен большой кусок пенопласта, видимо, символизируя белый цвет (мирный). Он безошибочно идентифицирует командира происходящего и начинает ему что-то объяснять. Я подхожу послушать. Рассказывает, что он из поселка такого-то (называет дачный массив). «От нас били те, и к нам прилетало от этих. Я пошел из города уходить, не могу больше. Но у нас там они сидят. Давайте я покажу где».
Полковник открывает карту в телефоне, дед начинает руками показывать, как там параллельно стоят две горизонтальные емкости и как относится к ним ложбинка. Очень четко структурировав вопросами этот поток объяснений, полковник получает в итоге точку, о которой говорил дед. Пошел в «Тигр», я так понимаю, доложить об этой информации по связи. Дед вслед просит «долбануть посильнее по этим бл…, чтоб уж наверняка».
Приезжаем к больнице. Народу тут уже существенно меньше – она перестала быть единственной точкой решения гуманитарных вопросов в городе, как это было раньше. Проблемы есть, но в целом проблем нет – общий смысл интервью главврача. Он представляется как временно исполняющий обязанности, на вопрос, был ли он тут во время событий, отвечает отрицательно. Понятно, что прошлый главврач сбежал, этот, скорее всего, из Донецка. А героические медсестры и хирурги, которых в вытаращенном состоянии мы видели в первый свой приезд, работали в состоянии какого-то само