Школа имени Штайнмайера
Но в школу я все-таки попал. Когда начались бесконечные пуски белых ракет в честь формулы Штайнмайера, тема Донбасса была очень востребована в эфире, сюжеты надо было делать каждый день, но из чего – непонятно. По картинке – это были сплошные пуски из Петровского. И тогда возникла очень благоприятная для журналистов ситуация, когда в штаб корпуса можно было передавать свои хотелки, что бы такого вы хотели бы поснимать. Догадайтесь, куда попросился я. Правильно, в зайцевскую школу.
Мы приехали туда с заместителем командующего корпусом Эдуардом Басуриным. Машины оставляли примерно там, где в прошлый раз разгружалась машина с углем. Улица была не безлюдная, но ощутимо все-таки уже менее оживленная. Если на расстоянии в двести-триста метров от вас будут стрелять из крупного калибра, из БМП, если в огороды будут ложиться мины, все-таки вы, думаю, рассмотрите возможности переезда, даже если ехать вроде как некуда. Оставались в основном старики, общий посыл в разговоре был такой: куда я, сынок, поеду? Дайте мне уж умереть в собственном доме, в своей кровати.
Одну старушку, от которой я услышал эти слова, помню очень хорошо. Это было крепкое хозяйство, оно чувствовалось во всем, все было обстоятельно – большие тиски в гараже, удобный верстак и наковаленка на устойчивом пне. Но видно, что мужских рук уже нет – постепенно все добротно сделанное захиревало. Хозяин погиб в огороде от осколка. Хозяйка осталась одна, в ходе интервью расчувствовалась, расплакалась. Речь – из причудливой смеси русских и украинских слов. Показала и яму, и направление, откуда прилетело – оттуда, из-за школы. Огород она с тех пор уже и не копала. Ходила с трудом.
Дальше дома уже брошенные и разрушенные, все более и более. В одном из них мы заходим в окоп, который начинается прямо из подвала и уходит под землю, превращаясь в настоящий тоннель. Долго и извилисто идем и подходим к школе с задней стороны. Я вижу ее снизу – тоннель опять превращается в глубокий окоп, ниже уровня фундамента. Она полностью разбита. Вместо окон проломы, стены сохранились лишь частично. Крыши нет даже намека, перекрытий нет, из подвала смотришь прямо в небо, голубое, безоблачное. В вышине летят птицы. Входим прямо в фундамент и попадаем внутрь. Делать тут совершенно нечего, даже нет никаких обжитых помещений, потому что по школе лупят постоянно. Помещений нет вообще никаких. По стенной росписи понятно, что мы попали в столовую, надпись – «Смачного».
Я не очень понимаю, зачем мы здесь, о чем спрашивать бойцов. Впечатление очень гнетущее… Я смотрю по сторонам, и перед глазами та колышущаяся штора и цветы на окнах. Интервью получилось дежурное – враг вон там, мы огонь не открываем, у нас перемирие. А школа как раз и получилась разрушенной именно из-за этих перемирий, в ходе которых ВСУ улучшали свои огневые позиции, подкапывались, подкрадывались – и ничего им противопоставить с чуть ли не опечатанным автоматом было нельзя.
«Не стойте напротив проема… – боец сдвигает меня на метр в сторону. – Вас видно».
А сегодня мы сели в машину и проехали улицу Карбышева насквозь! Вы видели когда-нибудь обратную сторону Луны? Я сегодня видел. Это была обратная сторона Зайцево.
Обратная сторона Зайцево
По улице все ровно в обратном порядке. Середина, условный нуль – это ров, сейчас засыпанный. Потом начинаются разрушенные дома. Потом – уже украинские позиции. Покинутые окопы очень быстро становятся совершенно неинтересными. Еще вчера все здесь было обжитое и крепкое. Как только через них перешагнул вихрь боя, они уже никому не нужны и похожи на какую-то цепочку заполненных не пойми чем помойных ям. Передний край – их передний край. Я стою напротив позиции, в сторону которой раньше даже нельзя было высунуться, чтобы посмотреть. Бревна, мешки, цементные блоки, пулеметные гнезда, брошенная одежда – очень много брошенных штанов почему-то. Указатели с расстояниями – Киев, Белая Церковь, Харьков. Ящики из-под б/к, цинки, полные патронов, заполненные водой. Выстрелы РПГ в целлофане. На одном из ящиков, из которых сделана стена, на входе в блиндаж замечаю фразу на латыни, фотографирую ее. Интернета нет, и как же жаль, что я не могу посмотреть, что же эта фраза значит! Уровня образования не хватает, вот досада, получается, что у кого-то на этом блокпосту он был достаточным для того, чтобы написать это. А я не могу прочитать, а, возможно, мог бы придумать что-то интересное в кадре, если бы понял. Но нет. Я чувствую раздражение в адрес неведомого вэсэушника. Потом взгляд упирается в одни из брошенных штанов. Я мысленно прощаю его.
Начинаются менее разрушенные дома и сожженные автомобили – это уже имущество украинских вояк и дома, в которых они квартировали. Заходим.
Визит к минотаврам
Все стандартно. Матрасы вповалку, сдвинутые кровати и сколоченные нары, опять штаны, боеприпасы, детские рисунки на национально-патриотическую украинскую тематику. Я смотрю, откуда были школьники – все рисунки с подписями, пачкой, явно из одной школы. Это Бахмут, Артемовск. Город, который будет взят со дня на день и который контролируется уже примерно на треть подразделениями «музыкантов»[4]. Этим школьникам предстоит переоценка многих вещей, если они остались в городе, и радикализация всего, что есть в голове, если они уехали в глубину Украины. На наших позициях во множестве мы встречаем такие же письма школьников из России, раньше были от школьников ДНР. Отличаются они только цветами нарисованных флажков, ведь пишут их одни и те же дети, просто оказавшиеся по сторонам того радикального разделения, которое нам было навязано извне. Пачка таких писем на украинской стороне – это всегда тяжелое впечатление, за такой пачкой стоит трагедия семьи, педагога, самого формирующегося гражданина, которого ситуация и окружение подталкивают идти против самого себя, своей истории, своих корней. И зачастую педагоги и родители это видят и понимают, но поделать не могут ничего. Все ведь имеет последствия.
На стене – огромная свастика. Черная, геометрически безупречно прорисованная. Кто это рисовал, зачем? Руководствуясь чем? И знал ли это школьник, который писал письмо украинскому солдату? Рядом стишок про то, что москаль нам не брат. И нарисованные фигурки – большая с поднятой вверх рукой, и лицом к ней маленькие, с таким же образом поднятыми руками. Взрослый дядя учит маленьких детишек нацистскому приветствию, прекрасно. Самая середина «свастона» сорвана – художество это исполнено на обоях. Рядом, предполагаю, что уже нашим бойцом, коряво, видимо в спешке, нарисована звезда с серпом и молотом. Арена битвы символов в пустом, сыром, холодном и разрушенном доме. Жилым и уютным он теперь станет явно не скоро, а может, не станет таковым вообще никогда.
Наш провожатый торопит – на точке зависать не надо. Отснялись и быстро поехали дальше, чтобы не срисовала птичка. Все ведь пристреляно, могут вполне и навернуть. Это тактика отходящих укров – подождать, пока наши зайдут на оставленные рубежи, и начать ровнять их с землей, вместе с поселком, домами и мирянком, разумеется – привет Зеле в Херсоне и Изюме).
Мы подъезжаем к двухэтажке, на подвале надпись огромными зелеными буквами: «Люди, дети». Сопровождающий рассказывает, что несколько семей из этого многоквартирного дома по каким-то причинам отказались уезжать, решив переждать. Не уехали в глубь Украины, не согласились уезжать в нашу сторону, когда их предлагали вытянуть подошедшие передовые разведчики. А укры все время летают здесь птичками – ищут цели для артиллерии. И людей этих они прекрасно знали, так как прожили с ними восемь лет. И с коптера нельзя перепутать – это мирные. Колодец, утки в загоне у сарая. И эти самые украинцы взяли и расстреляли из арты этот дом, уничтожив его полностью. Воронки не оставляют сомнений – били со стороны Майорска и Артемовска, то есть это их артиллерия.
Кучно, не одним залпом. Были и погибшие, и раненые. После этого выехали все, в Горловку, подвал теперь пуст. Утки пасутся, их приезжает подкармливать хозяин на велосипеде. Из подвала выходит огромный черный пес, он явно нам рад и хочет идти с нами дальше куда угодно, ему скучно. Кот на опрокинутой скамейке совершает свой безмятежный туалет. С псом они не обращают друг на друга никакого внимания – пережили, наверное, и не такое. Я замечаю, что у кота неестественно выгнута лапа, когда он решает уйти, хромая. Лапа перебита.
Ищем каких-то людей, чтобы поговорить, улица совершенно пуста, но один дом явно жилой – натоптано и плотно законопачены разбитые окна. Заходим. В прихожей – картошка на полу, выпитый компот с оставленной в банке вишней на столе, у двери – западный зелено-желтый гранатомет и пулемет с трезубцем, выбитым на коробке. Заслышав нашу возню, из дома высунулись обитатели, неприветливые и сонные. Интервью не вышло, но зато я впервые своими глазами увидел тех самых «музыкантов». Я не расстроился, что интервью не получилось. Они, полагаю, тоже. Оно было бы не эфирным.
Бандера уйдет
Местных мы нашли. Среди сожженных, разрушенных домов, с постоянно попадающимися брошенными «располагами» украинских вояк, без света, газа, без стен и нормальной крыши, без ничего… Я заговаривал с опаской, ведь услышать можно разные вещи, особенно учитывая то, что в руке у меня микрофон с надписью «Россия». Так, по-разному, было в Мариуполе. Как тут?..
Женщина везет по дороге пустую тачку. Заходит во двор, где целого нет ничего, но по тому, как она открывает калитку, понятно, что это ее дом, вернее, развалины дома. Могут вам наговорить, предупреждает водитель. Я понимаю, разговор начинается с какой-то почти ощутимой взаимной опаски, с того, что как жить теперь – непонятно. Но постепенно в микрофон начинает нестись: «Мы вас ждали, все восемь лет, все это время». Укровоины все были приезжими, на украинском говорили таком, что продавщица в магазине их не понимала. Видимо, какой-то «карпатский украинский». Не смотрели как на людей, называли в лицо сепарней. Да, родственники в ДНР, в Горловке, и туда, куда езды пятнадцать-двадцать минут, как приехали сегодня мы, ездили через Россию и Белгород, за семь-десять тысяч, больше суток в пути и три границы. В разговор вступает мужчина: и негры тут ходили, и американцы, и поляки – кого только не было! А украинцы все лазили по окрестным домам, из которых хозяева уехали. Я у него спрашиваю: куда ты лезешь? А он: я тебя сейчас застрелю, и мне ничего не будет, вы сепары, валите в свою Россию!