Сфера торговли и услуг представлена небольшим рыночком в полтора ларька на остановке и кафе «Арзу» – потрясающее по колориту место, с холодным залом, засаленной мебелью, устойчивым запахом мокрой мешковины с тонкими нотками мочи и ассортиментом из чебуреков (с облегчением отмечаешь, что они в запаянном пластике), с водкой на розлив – 5 рублей стоил стаканчик 50 граммов. Хозяину заведения вы не интересны – он смотрит телевизор, находясь в зале. Изображение и звук идут с жуткими помехами, но хотя бы канал наш, отмечаю я про себя. Он понимает, что мы не его клиенты, и даже не утруждает себя хотя бы формальным интересом в наш адрес. Местные называли эту точку «наш ТЦ».
У остановки – мраморный обелиск, на котором выбиты под две сотни фамилий. Это жители Октябрьского, погибшие в 2014–2015 годах. Некоторые фамилии идут подряд трижды и даже четырежды – это семьи. Список детей – отдельный, и он утопает в посеревших и размокших мягких игрушках.
Настроения здесь можно встретить самые разные – люди, живущие фактически на передовой, редко этому рады, хотя и не вздрагивают при каждом выходе или входе, но винят в происходящем кто тех, а кто этих.
И здесь, в Октябрьском, мы сталкивались с позицией «как же все было хорошо, пока вы не появились». И как будто во всем виноват лично я (хотя некоторые люди из моего окружения именно так и считают). Это еще одно проявление того, что сложная ситуация не предполагает простых решений, в результате кто-то Русскому миру рад, кто-то не очень. Кто-то не рад совсем, в массе это те, кто уехал на Украину и погрузился там в тот гипноз вывернутых наизнанку ценностей и понятий. Но так же ведь и в адрес Украины – оценки диаметрально разные. Ярко выраженные симпатизанты, если и есть, то помалкивают, а вот тех, кто ее не ждет точно, абсолютное статистическое большинство, что показал не только референдум… И если у кого-то есть задача ему не доверять, то невооруженным взглядом это видно и абсолютно ощущается. Понятно это и самим укроголовым с той стороны. Они принимают, что Донбасс не их и не был их никогда. Но теперь так, чтобы все были довольны и счастливы, уже не будет. Не надо было заводить ситуацию в радикальное противостояние «или – или». Но вот компромисс надо было искать раньше. А теперь – надо быстрее заканчивать уже его поиски. Угодить абсолютно всем невозможно, и это придется принять причем тоже принять всем.
В Октябрьском работает больница, в которую часто попадает. Персонал – героический, один раз мы писали интервью, и старшая сестра показывала, куда прилетели натовские снаряды 155 мм – в пищеблок. Кстати, осколки от них мерзкие, характерные, совершенно не наши, не советские 152-миллиметровые. Прямо в ходе интервью раздается свист – и опять падает, грохает совсем рядом. Естественный порыв в такой ситуации – быстрее зайти в помещение, и получилось, что я сделал это торопливо, а она – спокойно и с достоинством. Ведь десять-двадцать секунд между выстрелами у вас есть точно, бежать смысла нет. Она это знает, а у меня просто пульс бьется в ушах, и адреналин зашкаливает. Перед этим прилетом она говорила хорошие слова, что свой пост они оставить не могут, а к обстрелам, с одной стороны, привыкли, а с другой – привыкнуть к такому, разумеется, невозможно. В этот момент раздается «Ба-бах!», я мелькаю перед объективом и всасываюсь в дверь, а она произносит ту самую фразу, после которой я понимаю все, и произошедшее видится уже как бы замершим фотоснимком. Мне и стыдновато за свою реакцию, с одной стороны, а я еще и в броне и каске стою перед женщиной в халате, но с другой – ясно, что именно этот фрагмент и пойдет в вечерний репортаж. Фраза – вот видите, вы торопитесь, а я спокойно зашла. Вместе с предыдущими словами, взрывом и таким завершением это именно то, что надо для нашего материала.
Вернувшись из того пешего похода на Октябрьский, я стал искать в Ютубе, как же выглядят эти Пески, ведь все летит оттуда, с того направления. Среди прочего нашел видео, которое запомнил – два украинских солдата с крыши одной из пятиэтажек пускают ПТУР как раз в сторону аэропорта и двух копров Октябрьского рудника. В сторону грустной женщины и ее безногого соседа. Делают это задорно, с огоньком, звучат, как говорится, шутки, смех, веселье. Ракета улетает, и где-то вдалеке раздается взрыв. Веселые и довольные солдаты с крыши уходят – ответку ожидать где-то, видимо, в более подходящем для этого подвальном помещении. В кадр попадает та самая «красная» церковь – стоит она рядом с пятиэтажкой. Впервые на этом видео я настолько четко и подробно увидел эту географическую экспликацию, где, казалось, я знаю каждое здание – с обратной стороны.
В самом начале СВО, в первый день, у каждого было множество вопросов, и у меня тоже, ведь я этот день встретил в Донецке. На большинство – ответов не было. Но один из этих вопросов был такой: неужели же я теперь попаду в Пески?
Потом был Мариуполь, потом я уехал с Донбасса, меня сменил коллега, и в его сюжете довольно буднично прозвучало: Пески взяли, поселок наш.
Я разволновался, долго не находил себе места и в конце концов позвонил ему – ну что, как там, что в Песках?
Ответ был абсолютно безэмоциональный. Ему было нечего мне рассказать, и это чувствовалось. Потом я уже сам опять приехал в Донецк, уже на смену ему, и в Пески все никак наша дорожка не прокладывалась, и я, честно, немного забыл о них думать.
Потом нас довольно неожиданно и без долгих рассусоливаний отправили туда на БМП.
Мы проехали с ветерком на броне и «Вольво-центр», и проехали вплотную к красной церкви. Подобно какой-то инсталляции, в развалинах колокольни на погнутых рельсах я отметил висящий боком, но целый колокол. Церковь разбита, в ней так и не провели ни одной службы, причем достроена она была накануне войны почти полностью. БМП, уверенно урча, пробирается между остовами пятиэтажек и частных домов, резко останавливается, водитель машет руками – спрыгивайте быстрее! Из ближайшего подвала к нам уже бегут бойцы – в протянутые руки сгружаются ящики с б/к, мешки с едой, блоки сигарет. БМП срывается задним ходом и, разворачиваясь, как будто на льду, уносится. Проводить здесь даже лишние двадцать секунд опасно, и из Первомайского, за которое сейчас идут ожесточенные бои, действительно начинают накидывать. Мы уходим в подвал. Так я попал в Пески впервые – даже толком не успев это осознать.
В подвале тепло и людно. Нас с интересом расспрашивают: что там? Связь с внешним миром – только по рации, но не станешь же по ней обсуждать новости. Бойцы удивляются новостям про Херсон. Видно, что командир досадует – мы приехали в его мирок, рассказываем его подчиненным непонятные вещи, на которые он, как командир, как-то должен реагировать. Он сидит у печки, смотря на свои сцепленные руки. «Это маневр…» – в итоге говорит он убежденно. Убеждать пытается, видимо, всех нас, солдат, себя. Я поддерживаю его – мы вернемся, обязательно, Херсон будет наш. Бойцы успокаиваются, переводят взгляд с меня на огонь, который подсвечивает намертво сцепленные руки командира. Конечно, вернемся, а как иначе-то?
На улице вроде бы успокаивается. Командир предлагает пройтись с ним – мне одному. Толпой ходить нельзя. Я беру «гоу-про», оператор и инженер остаются в подвале судачить. У меня в голове всплывает, что этого командира кто-то в шутку и с улыбкой называл пионервожатым, хотя позывной у него никак не связан с педагогической тематикой. В его солдатах и правда есть что-то объединяющее – они открыты, в чем-то немного наивны, очень общительны и интересуются всем, хотя возраст самый разный: и двадцатилетние юнцы, и взрослые пятидесятилетние мужики. У всего этого, вертится в голове, есть какая-то разгадка, но я никак не могу ее ухватить.
Мы подходим к одной из пятиэтажек, у которой стены обвалены целыми подъездами. Командир сюда и привел меня, чтобы это показать. «Это все они, ”Градами”…» – он показывает направление стрельбы, и действительно, разрушения и обвалы располагаются таким образом, и хвостовики ракет торчат в ту сторону, от Донецка. Излюбленная тактика ВСУ – населенный пункт, из которого они только вышли, сравнивать с землей, когда в него заходят наши. Поэтому так торопился уехать мехвод БМП, я прочувствовал атмосферу и уже прекрасно его понимаю. Когда наши заходили сюда, поселок был еще относительно цел, по крайней мере, пятиэтажки стояли. Теперь это уже только намек и на дома, и на поселок.
С командиром мы идем по бывшей улице Ленина. Дома не то что повреждены – их нет, это кучи битого кирпича. Из подвала под одной из этих куч мы и вышли. Я пытаюсь писать командира на камеру, идя немного по диагонали от него, но он меня все время возвращает в свой фарватер – за мной, за мной. Идти след в след. Так что на видео у меня только широкая спина в бронике. Вдруг она замирает. «Выход», – и он прислушивается. Я, естественно, замираю тоже. Слышен нарастающий свист мины, от которого хочется бежать. «Не наш…» Командир отворачивается от меня и спокойно идет дальше, мина разрывается в стороне. Я опять задаю какой-то вопрос, на который он начинает отвечать, но я ничего не понимаю, мысли пляшут и прыгают в голове, пока не бьются опять об это слово, произнесенное после далекого и не очень отчетливого хлопка, который тем не менее уже и я услышал. «Выход…» – мы опять замираем. Секунда, нарастающий свист. Я опять явственно вижу себя со стороны бегущим хоть к какому-то укрытию, но я знаю, что бежать нельзя, и изо всех сил стараюсь считать командира, ведь его реакцию мне сейчас придется повторять. «Не наш…» В стороне раздается взрыв, мы идем дальше. В происходящем я не очень отдавал себе отчет в тот момент, понимая, что, если будет не «не наш», а «наш», надо будет следом за ним падать на эту землю, на которой он то и дело показывает мне ВОГ, «лепестки», осколки, торчащие хвостовики – не чтобы я посмотрел, а чтобы не наступил, конечно. Но по видео это был один из самых напряженных моментов не только всей съемки и репортажа, но, не исключаю, что и всей моей телевизионной карьеры – секунда замершей тишины с отчетливым свистом, потом дежурное «не наш», разворот и следующий шаг, как будто вы спросили у прохожего, который час, а он задумался на секунду, помолчал, посмотрел куда-то в сторону и только потом ответил и пошел дальше.