домах темные.
И вот мы мчимся на броне по этой темной, абсолютно прямой улице с настолько большой скоростью, которая кажется в полной темноте невозможной. Я все время думаю о водителе – как же он это делает? «Держимся!» – раздается крик спереди, бойцы передают его вдоль брони по цепочке. Я хватаюсь за какую-то антенну и очень вовремя: не сбавляя скорости, БТР ухает в такую поворотную яму, завернув под прямым углом. На дороге впереди я почти интуитивно различаю какую-то громаду и слышу лязг гусениц. Это же БМП или даже танк! Мы едем, повторяю, очень быстро и в абсолютной темноте. Как же мы сейчас будем разъезжаться, что за глаза там у этого водителя?
В этот момент впереди загорается и тут же гаснет огонек. Сразу же загорается и так же сразу гаснет огонек у левого переднего крыла нашего БТР, ему опять отвечает огонек на встречном темном слонопотаме. Водители таким перемигиванием ручными фонариками обозначают друг для друга габариты своей техники, в первую очередь – передний левый угол, и, практически не сбавляя скорости, они разъезжаются. Нам навстречу ехала, как оказалось, БМП с огромным количеством солдат на броне. «Камикадзе, камикадзе…» – бормочет Киллер и смотрит вверх. Он нас предупреждал, что это главная опасность нашего путешествия – украинские беспилотники-убийцы активно догоняют нашу технику, их сбивают, но какие-то и нет. Киллер показывал свою рассеченную бровь – понятно, что последствия могли быть и хуже. Но я понимаю, что, видимо, мысли о беспилотнике ему навеяла встречная БМП. Выходящую технику технически проще догнать и попасть «в яблочко», чем ту, что движется навстречу. И с этой БМП больше шанс, что оператор-камикадзе выберет ту машину, а не нашу. В темноте я различаю, что Киллер держит свой автомат поднятым. Кстати, на передке очень распространены обыкновенные охотничьи ружья, двенадцатого калибра, и патроны с дробью номер 9, все это просто берут из дома. Собственно, на птицу. На коптер…
Дядя Саша с Трудяги
«Приехали!» – кричит из люка водитель и опять осаживает БТР. Все вокруг в клубах пыли, и, если бы я не взял взаймы у нашего хозяйственного и запасливого инженера Гены баф[5], я бы отплевывался килограммами пыли. Южные ночи такие пыльные и теплые. Небо усыпано звездами.
«Добро пожаловать в Марьинку, парни…» – мой сосед по броне спрыгивает и уходит в темноту. Это связист – мы успели поговорить по дороге, он заходит на один-два дня, чтобы наладить связь. «Быстро-быстро, пошли!» – Киллер утягивает нас подальше и побыстрее от БТР.
«Если они будут так же разгружаться, как загружались, точно камикадзе дождутся». Мы уходим за угол, на соседнюю улицу. И уже издалека я слышу, как БТР заводится и уезжает, мы остаемся с Киллером и двумя его спутниками в абсолютной тишине и темноте на улице, по бокам которой угадываются темные и безжизненные развалины. Разбиваемся на цепь с расстоянием метров в пять-семь и начинаем идти, я пытаюсь повторять траекторию Киллера и в такт шагам читаю по кругу «Царю небесный» и «Правило веры и образ кротости». Каждый шаг кажется очень громким – идем по битым кирпичам, ошметкам, рваным железкам, осколкам, гильзам всех диаметров, вплоть до танковых.
Марьинка – небольшой городок, райцентр в довоенных десять тысяч человек. Фактически это продолжение Петровского, самого дальнего района Донецка. Между Марьинкой и Петровкой и пролегала все эти годы линия фронта. Но автостанция Трудовские работала, и из центра города сюда можно было доехать по талончику за десять рублей на государственном автобусе, хотя ехать почти сорок километров и больше часа. Сейчас уже эта автостанция полностью разбита и заброшена, автобус останавливается и разворачивается, не доезжая почти километр, хотя люди на Трудяге живут. Я запомнил безногого старика, дядю Сашу. К нему мы попали вместе с социальным работником до начала СВО, когда на Трудовских еще стоял блокпост, а нам надо было сильно за него. Фактически дядя Саша жил в серой зоне, и только благодаря соцработнику мы туда пролезли – отважная женщина с фиолетовым меховым воротником и таким же маникюром на грани угрожающего вида знала обходные тропинки за блокпост.
В Марьинку прямо сейчас
Это была зима, шел снег, какое-то время до СВО еще было, и я отметил, что дорожка к дому от ворот не протоптана, да и улица не протоптана – большинство домов пусты, и окна заколочены фанерой. Дядя Саша готовил еду, дома у него было тепло, он чистил картошку, чтобы варить суп. Безукоризненно выбритый, без ног, на маленькой тележечке, он был очень опрятно одет. Ноги он потерял в результате какого-то заболевания, всю жизнь проработал электриком на шахте. Дети есть, но где-то далеко и в его жизни не участвуют никак. Рассказал, что летом его ранило осколком в огороде, в спину. Он еще и огородом умудрялся заниматься. От госпитализации отказался. «Само все вылезло».
Интервью мы записали, но он все не мог понять, чего я от него хочу. Стреляют? Ну конечно, стреляют, если ты живешь на линии фронта. Он воздерживался от оценок, сдержанно поблагодарил за пакет еды, который мы ему принесли, но демонстративного удовольствия от общения с нами не испытывал. В комнате громко говорило радио «Новороссия». Правильно все радио говорит? – делаю я еще один заход. Он машет рукой и не отвечает.
У ворот встречаем соседа. Он приехал проведать дом, постоянно тут не живет. Сниматься не хочет (как правило, это объясняется родственниками «на той стороне», и я не настаиваю), но с удовольствием общается. «Хотите свожу вас в Марьинку, прямо сейчас?»
Напомню, что никакой СВО еще и в помине нет. «Там же укропы…» – я сомневаюсь. «Ага… – он очень доволен. – Вот прямо рядом с вами будут разговаривать, и все слышно будет».
Я в итоге отказываюсь – авантюра с неизвестным результатом в редакционное задание не входит никогда.
Эту улицу мы проходили уже осенью 2022-го, почти через год, в разгар всевозможных событий – в частности, мы тогда впервые шли в Марьинку, пешком, в сопровождении бойцов отряда Святого благоверного князя Александра Невского. Дома преимущественно были уже разбиты. Что там с домиком дяди Саши и им самим – проверить возможности не было. А вопрос этот свербит до сих пор, хотя он наверняка опять не будет понимать, чего я к нему приперся.
Чего уронил?
Та зимняя прогулка началась с перехода ручья, который и был «нулем», и потом, на подъеме, уже первые дома Марьинки были похожи скорее на цементные укрепрайоны: все изрыто окопами и блиндажами. Прошли мы и мимо тех коровников, на которые давным-давно смотрели с Эдуардом Александровичем Басуриным издалека, из Александровки, и в которых была лежка украинского снайпера. Мне сложно предположить его мотив, но он стрелял по мирным жителям, не знаю зачем. Например, его целью стал мужчина, который вышел во двор покормить кур. Он так и лежал в темноте с миской зерна, уткнувшись во вскопанную землю, а в огороде суетились следователи, наш брат журналист. История была очень неуютной. И вот я на той стороне этого большого оврага и вижу надпись на воротах: «Побережно, снайпер!» Значит, наш снайпер гонял этого козла с украинской стороны, и погибшие с нашей части оврага, возможно, и отмщены. Но тогда, зимой, поход в Марьинку так и ограничился прогулкой между фундаментами и обрушенными стенами домов частного сектора. Один раз пришлось заскакивать в подвал – 155-миллиметровый прилетел очень близко. В общем-то, зритель должен был тогда поверить мне на слово, что те груды битого кирпича – это и есть Марьинка. Другого видеоряда у нас не было.
И вот по главной улице города – улице Прокофьева (кто не знал, это, оказывается, украинский композитор, как и Куинджи с Репиным – украинские художники) – я, спрыгнув с БТР и идя по возможности след в след за Киллером, зашел настолько далеко на запад, насколько не был никогда. Я скачал офлайн-карту и тихонько подглядываю, где мы, когда слева в одной из руин что-то громко падает, и Киллер тут же орет в темноту: «Чего уронил, эй?» В ответ, после паузы, раздается: «N-ский полк». «Чего уронил-то?» – не отстает от него Киллер, но мы уже уходим дальше, к понтонному мосту. На окрик тут принято отвечать, что за подразделение – это я понял уже потом. На мосту встречная колонна солдат, идут так же с дистанцией, по одному… Они вымотанные, уставшие, даже в темноте понятно, что грязные. Здорово, мужики! Здороваются, но без какого-либо огонька, конечно. Выходят на ротацию.
Что самое противное в Марьинке
Сзади раздается громкий взрыв, от которого в ночной тишине я буквально подпрыгиваю, хотя внутренне, после Мариуполя, был готов к такому. Это «выход» – над головой я слышу шелест воздушных волн, которые энергично собой раздвигает снаряд, и как будто он тянет за собой те самые трепещущие целлофановые полоски. Раз, два, три, четыре, пять – я считаю про себя, через сколько раздастся взрыв, это может дать хотя бы примерное понимание, насколько далеко ты находишься от врага, ну или хотя бы иллюзию такого понимания. Цель же может быть и в тылу противника. Горизонт озаряется яркой вспышкой – в полной тишине. Досчитал я не сильно до большой цифры. Грохот взрыва раздается совершенно отдельно от вспышки, они как будто вообще не связаны между собой.
«Пойду утром на штурм, – Киллер продолжает рассуждать сам с собой. – Командир не пускает меня на штурм, сказал вас привезти и отвезти, и все, а я пойду на штурм с пацанами». – «Почему не пускает?» – «Мне две недели осталось, в отпуск домой поеду. Боится, что со мной что-то случится. А со мной же ничего не случится!»
Он заливисто смеется и упирается в своего земляка, который стоит на очередном перекрестке, которые все абсолютно одинаковые, с геометрически безупречными пересечениями в девяносто градусов. Они явно не понимают, куда идти, и начинают спорить на своем языке так, что слышно, наверное, в Курахово. Из знакомых слов я слышу слова квадрат, проводник и одно матерное. Опять грохает гаубица. В темноте мы переглядываемся с оператором и понимаем, что переглядываемся, хотя и не видим этого. Мы кучкой стоим посреди дороги, в результате бурной дискуссии один отправляется вперед на разведку, я хочу отойти на обочину, чтобы хотя бы встать под остатки дерева. Через какое-то время издалека раздается неизменно задорное: «Корреспонденты, сюда!» Остальные чеченцы молча уходят в другом направлении. Я понимаю, как же дико я устал и как хочу спать.