Помещение это было очень хорошо оборудовано в инженерном плане, подробностей писать не буду, но противник ничего не мог и не может предпринять неожиданно, его действия полностью отслеживаются. У них определенные возможности тоже, конечно, есть, не осталось незамеченным и наше движение по окопам и тропам – они начали накидывать прямо по нам, но с открытых участков мы уже ушли, а в укрытии это были глухие взрывы и бабахи – сверху и в стороне. Началась суета пулеметчиков прямо в момент интервью – звучат команды, номера целей, направления. Они снимают мешковину со стволов, щелкают затворами, открывают бойницы, и в условиях очень небольшого объема помещения начинается бешеная стрельба со всполохами огня, дымом и кучей раскаленных гильз, которые надо отгребать лопатами.
С непривычки, конечно, глохнешь и одновременно слепнешь совершенно. Пулеметчики – все пропахшие порохом, он въедается в поры. В темноте сверкают только глаза и зубы. Они все в наушниках, но на интервью постоянно переспрашивают – что? Это позиции «Пятнашки». Из репортажа многим запомнился глухой и контуженый котенок Гагарин, потому что от взрыва один раз он далеко очень летел, для него на пулемете привешена игрушка, и, когда стрельбы нет, он проводит с ней время часами. Самой стрельбы при этом он не боится, он же глухой. На этих позициях очень удобно нам работать – все нужные элементы есть, все в доступности и быстро. Авдеевка – вот она, противник – вот, движуха – пожалуйста. Бантик и вишенка на торте – глухой и контуженый играющий кот. Раз – и репортаж снят.
А напротив Крутой Балки история другая, там классические укрепления, врытые в землю. А это значит, что сюжет будет трудозатратным, и быстро все сделать получится вряд ли.
Первый раз со Злым вместе мы тут работали еще зимой, в январе, то есть спустя год после начала СВО. Его участок фронта, получается, справа от «Пятнашки», и на своем направлении они довольно уверенно продвигаются вдоль Авдеевки по восточной стороне и выше – уже начинают загибать северный фланг будущего окружения, взяв ту Красногоровку, другую, не которая у донецкой Петровки. Авдеевка, наверное, это самая большая загадка этой войны, ну, может быть, лично для меня. Столько всего уже случилось, столько всего уже произошло и ушло в прошлое, но маленький промышленный городок – спутник Донецка, примыкающий к индустриальному гиганту, в чем-то стал уже именем нарицательным. Отсюда метелят многострадальный Киевский район. Отсюда дальнобойной артиллерией могут доставать до центра, а не совсем до центра – «Градами». Например, Комсомольский проспект, это уже за Ильича. Мы снимали, как по дому прилетели чешские «Вампиры» из Авдеевки. Переезжая по Путиловскому мосту, на Стратонавтов и в аэропорт, фактически смотришь, как там поживает противник, а они смотрят, кто это и куда поехал. Здесь же, в конце Киевского проспекта, одно из самых первых и ярких моих впечатлений о Донецке – в крайних пятиэтажках на окнах были закреплены иконы, ликом на улицу. Дома при этом уже были преимущественно пустынны, сейчас они сильно разбиты, как и весь Киевский район. Иконы не помогли.
Правый фланг авдеевского фронта – это Верхнеторецкое и Красный Партизан. Еще во времена Минских соглашений там постоянно была какая-то нездоровая активность – ходили разговоры, что за определенную сумму можно было пересечь там ЛБС[9] по договоренности с сопредельной стороной, и как результат возникал мутный водоворот сигарет, какой-то санкционочки, алкоголя, подозрительных мятых личностей, в бесконтрольных и незадокументированных перемещениях чувствующих себя как рыба в воде. Я видел только эти непонятные машины, которые кучковались вдоль трассы. Что там было дальше – не знаю. Но вот со Злым мы проехали и затем прошли уже существенно дальше – линия фронта вытянулась вдоль всей Авдеевки, и сейчас можно осматривать бывшие украинские позиции; в лучших традициях тогда там были разбросаны их зеленые сухпаи в целлофановых пакетах, брошенная амуниция, детские рисунки с жовто-блакитными флажками, а сами наши опорники располагались в бывших украинских бетонных дзотах – цементные прямоугольники с массивными бронированными дверями закопаны в землю, там мало места и довольно промозгло, хотя и стоит печка, но, видимо, в большей степени безопасно, чем в выкопанных земляных укреплениях.
Злой – не очень разговорчивый крепкий мужчина примерно моих лет, с очень открытой улыбкой. На боевой выход он одет «по полной программе» – броня, шлем, пистолет, «ксюха» (АКСУ). Это все не формальность, и, когда я вижу, что человек к этому относится серьезно, понятно, что человек как бы вообще серьезный. Есть проблема только – камеру он не любит, старается от нее отворачиваться, и с нами он вообще согласился «работать» только по большой просьбе нашего продюсера, с которым знаком давно. С ним легко разговориться, и он очень интересный собеседник, но с камерой полный затык. Правда, мы его в итоге победили, позже расскажу как.
Основу его подразделения составляют выходцы из одного украинского города, из которого и он сам. Ну как украинского – это город ДНР, временно контролируемый сейчас Украиной. То есть абсолютно наш, русский город, как и все города ДНР. И в этот город мы, Россия, обязательно придем, это не обсуждается. Даже не просто потому, что надо, а в силу развития происходящих событий, как бы там ни пыжились укровоины и их партнеры. И Злой обязательно вернется в свой родной город, в котором он не был начиная с 2014 года. Тогда обычный строительный бизнесмен, имевший свой бизнес, собрал вокруг себя единомышленников, которые категорически не приняли то, что происходило в Киеве, и верили, что все быстро и нормально закончится, ведь они все нормальные, за нормальную жизнь. Кому нужны эти ненормальные скакуасы?
Без улыбки он рассказывал и о соседе – деде с Западной Украины, которого в 2005 году Ющенко приравнял к ветеранам Великой Отечественной войны. И выяснилось, что он воин УПА, сразу раздобывший соответствующую кепочку и ставший общаться со всеми свысока, употребляя какое-то обидное слово, – раньше от него никто ничего подобного не слышал. И вот поди ж ты. Тогда первый раз щелкнуло в голове – что-то происходит не то.
Там еще и всякие сложные аспекты замешаны, о которых можно будет только после войны рассказать. Ну или после того, как мы в этот город все-таки придем. Но ситуация совершенно душераздирающая.
Мы приехали на съемки в их расположение. Злой сразу говорит: «Что же вы мне не сказали, что корреспондент будет Гриша? Я бы на все согласился сразу». Подумал и добавил: «Ну, или наоборот бы…»
О съемках с ним договаривались через пресс-службу бывшей Народной милиции, которой уже нет, а пресс-служба осталась (теперь это все называется 1-й армейский корпус). Мне было очень приятно с ним увидеться, и я видел, что, несмотря на шутливое ворчание, ему тоже все-таки приятно, что корреспондент именно я – между нами давно установились приятельские и хорошие отношения.
Недавно ему присвоили высокое звание Героя ДНР (его до сих пор продолжают присваивать указом главы ДНР, и такое решение принято до окончания происходящих событий, как я понял). Я, когда об этом узнал, кратко поздравил в сообщении, а потом смотрю – в канале Сладкова дядя Саша с ними со всеми стоит на брусчатке Красной площади. Злой – в парадной форме, с золотыми звездами полковника, со звездой Героя ДНР на груди. В таком блестящем, каком-то чуть ли не фаворском обличье я его не видел никогда и даже не сразу узнал. Сейчас говорю: «Где звезда, надевай давай ее». Да что, говорит, разве я ношу ее. Подозреваю, что она даже и была в кабинете, просто ему, в силу природной скромности, не хотелось всего этого. Ну, звезды нет, и интервью было без нее. В одном из помещений натянули маскировочную сетку, на нее повесили старое знамя подразделения – еще в штатке Народной милиции ДНР это был 6-й батальон теробороны, что и указано на полотнище.
Поставили свет на задник, лайт-панель – на Злого. Его посадили на скамейку.
«Тезка, я все, я больше не могу, садись вместо меня давай». Рядом стоит его помощник Леха с таким позывным и, как может, успокаивает командира, который нервничает в свете софитов все больше и больше. Я тоже подбадриваю его: маленький укольчик – и все, это не больно.
«Гриша, вот придумаешь ты фигню». Мы еще не начали писать, а я вижу, что у него на лбу выступают крупные капли пота. Но ничего, справится.
Наконец все готово. Мы начинаем разговор, собеседник постепенно расслабляется, говорит – сказывается мой большой журналистский опыт, да. Ну и профессионализм оператора Димы, конечно, который молча понял мою задумку и, когда я сказал выключить камеру, не сделал этого. Мы условились об этом глазами. И Злой продолжил пояснять свою мысль, думая, что камера выключена. Тут и было записано именно то, что надо.
Он рассказывал еще зимой про 2014 год, как брали первых пленных украинских военных. Как никто не мог понять, что это все такое, что с этим делать. Как берут пленных сейчас, и какая огромная разница между теми и этими. То есть растерянные и случайные люди попадались и тогда, и сегодня, но сейчас в большей степени пленные очень удивлены, что их берут в плен. Ведь кацап должен бежать от великолепного украинского солдата. А тут происходит наоборот, но украинская пропаганда в первую очередь ведь беспощадна именно к своим реципиентам тем, что рано или поздно они сталкиваются с реальностью. В стране жить невозможно, страны по сути нет, есть уродливая кривая и искусственная конструкция, где мужиков ловят на улицах и бросают на фарш, что нет экономики, энергетики, дорог, что Украина – это фактически дорогая содержанка, которая чем дальше, тем дороже стоит, и содержать ее все сложнее и накладнее. Это неизбежно приведет к тому, что спонсоры начнут, что называется, спрыгивать с этой истории. Все это становится понятно в одночасье, как вспышка, когда человек попадает в плен. Снимали мы тут таких в колонии, родственники к ним приехали с домашними котлетками. Пленные эти были из Мариуполя – и с Азовстали в том числе. Я перед собой видел обычных, нормальных русских людей, к которым испытывал даже сочувствие. Но нельзя же забывать, кто они и как попали в такую ситуацию.