Но главное – самому понимать истоки и условия, в которых сложилось это положение смыслового и национального паноптикума. Нашего паноптикума, с которым еще долго придется разбираться всем нам.
Но у Злого опыт общения с пленными, конечно, совершенно иной и гораздо более обширный, чем у меня. Один из лейтенантиков попадался ему даже дважды – в 2014-м и сейчас в Красногоровке. Помнишь, говорит, меня? «Вспомнил я его, и правда, – рассказывает Злой. – Тогда давно это был испуганный птенец, фактически ребенок, не понимавший, куда он попал и почему».
Курсантам какой-то украинской военной академии раздали автоматы и бросили оборонять ДАП. Ну, тогда им дали пинков под зад, сдали в соответствующие органы, и его по крайней мере Злой и забыл. Их обменяли. И тут вот он опять. Заматеревший, отъевшийся, в превосходном обмундировании и с богатым обвесом на оружии, с холодным и ненавидящим взглядом, только и шипящий: «Мы вас давили и дальше давить будем, весь мир с нами». Но что же ты делаешь в таком случае у нас в плену, дружок? Что вот такому объяснять, как с ним работать? Какое его будущее ждет в формате нового государственного образования, предположим? Кем он будет для нас через десять-двадцать лет? Директором колхоза, как выпущенные из лагерей оуновцы, которые и сформировали в итоге – причем еще при глубоком СССР – почву для произрастания нынешнего националистического украинского ренессанса. Очень благодатную почву причем.
В интервью Злой рассказал еще очень любопытные вещи. Например, про коптеры. Они на авдеевском направлении висят постоянно и круглосуточно в огромном количестве – все мониторят друг друга со всех сторон линии фронта. Выкатывается на позицию стрелять вражеская артиллерийская установка, например. Наши ее засекают, начинаются соревнования команд и целеуказания, какая цепочка пройдет быстрее, кто первый выполнит задачу – враг отстреляется и уедет, или наши успеют в контрбатарейку и поразят это орудие до отхода.
Коптер висит и смотрит, кто кого. Так вот, украинское орудие наводится по определенной цели и делает первый выстрел. Пошла корректура – соответственно, их коптер тоже висит в месте, куда «падает», и отслеживает, насколько точно падает. Все уже давно примерно понятно – кто куда стреляет и от кого здесь и чего ждать. Кроме того, что делают дальше украинские артиллеристы: отстреляв положенное по цели с наводкой и корректировкой, перед тем как сваливать, они не жалеют драгоценных минут и рискуют, но разворачивают ствол просто в город и стреляют бесцельно, просто по направлению домов – три-четыре снаряда, потом быстро сворачиваются и только тогда уезжают.
Стрелять с авдеевского направления можно много куда – веером перед тобой находятся Ясиноватая, Макеевка, Донецк. Получается, куда бог пошлет. А это оживленные улицы, транспорт, остановки, прохожие. И это вполне могут быть какие-то те из необъяснимых прилетов, когда убило женщину на остановке, убило мужчину в огороде, не дай бог, убило ребенка с бабушкой, которые шли на танцы, – мы же помним все эти дикие случаи разной степени громкости, но неизменной степени дикости.
И в Донецке, и в Макеевке, и в Ясиноватой до сих пор очень много детей. Когда их видишь на улице, в автобусе, сжимающих ручкой мамину ладонь, с интересом смотрящих по сторонам, держащих за руку сестру или брата, сердце сжимается, и невольно думаешь: Господи, води рукой этого артиллериста! Пусть он никуда не попадет. Но ежедневно в Донецке таким образом гибнет человек. Иногда не один человек, а двое. Иногда не двое, а несколько, и это может быть в разных частях города. Дома, во дворе, в магазине, в машине, в автобусе, на остановке. Непонятно откуда прилетевший снаряд, непонятно – зачем прилетевший? Вернее, понятно. Чтобы убить этого случайного человека, вышедшего на балкон или зачем-то севшего в свою машину и так и оставшегося на сиденье, откинувшись назад, с ключами в безжизненной и быстро ставшей бледной руке.
Злой дает распоряжение, и нам тащат огромную груду западного вооружения, взятого на отбитых позициях. Пулеметы, в том числе и крупнокалиберные, огромные, которые нужно носить вдвоем, даже без станины. Гранатометы, минометы. Спец по вооружению батальона, с позывным «Кулак», уже давно все разобрал, смазал и собрал обратно – полное говно, говорит. Наше советское лучше. Почему? Во-первых, очень большое количество деталей в оружии – это всегда плохо. Во-вторых – слишком плотно они прилегают друг к другу, пороховым газам некуда деваться, а если попадет грязь, то все заклинит, вот у нас специально между деталями оставлено дополнительное пространство. Короче, опять все как во Вторую мировую.
Едем к «злым» артиллеристам, а все в этом подразделении, по позывному командира, говорят: мы злые и страшные люди, – и широко улыбаются. С этим расчетом мы уже работали в тот приезд, зимой. Тогда меня поразил выкопанный под землей город – они практически все могли делать, не выходя на поверхность. Из жилого помещения сразу по-боевому по подземному проходу можно было попасть к пушке – она тоже была под землей и накрыта сеткой. Снаряды и порох сложены в специальных земляных коробах, как на ВДНХ. И вот ребята на новом месте. Тоже все закопано, еще сильнее, чем там, ведь ту их позицию нащупали и стали просто засыпать снарядами. Все выжили и остались целы, включая пушку, именно из-за старательно сделанных укрытий. Заряжающий орудия – настоящий чех. За что вы тут воюете? – спрашиваю. Как за что? За справедливость. Русский выучили? Ну так! – он говорит с сильным балканским акцентом. А мат? Мат, говорит, в первую очередь, к сожалению. Он так и сказал: к сожалению. На своей родине он в розыске, и светит ему пятнадцать лет тюрьмы. А тут он уже давно получил сначала паспорт ДНР, затем уже на его основании – русский паспорт. Он смотрит на меня очень внимательно, но он уже привык к состоянию умиления и ощущению некоторой забавности происходящего, которое испытываем мы, русские, узнавая его историю, которую рассказывает со своим характерным акцентом и, конечно, вворачивая сальные словечки. Взгляд его при этом чуть смеющийся, но совершенно спокойный и уверенный.
И все это сейчас – на новом месте. «Боженька нас тогда прикрыл…» Командир орудия – аккуратист, все это и затеявший, невероятный умница, чинит всю гидравлику в полевых условиях сам, с восторгом объясняет мне свои сделанные технические усовершенствования. Из этого разговора очевидно, что у человека с руками и мозгами в техническом плане все в порядке. С надеждой он у меня спрашивает: а ведь наше мнение, как эксплуатантов, кто-то выслушает? У меня столько есть мыслей для производителя оружия, я могу все оформить в письменном виде. Что ему могу сказать? Где я – и где «Ростех»? Но при случае, если мы когда-то вдруг будем писать интервью большого начальника, я ему обязательно скажу, что у орудия Д-30 1976 г. под Ясиноватой есть расчет с командиром, позывной «Ник». И он бы вам хотел передать замусоленную тетрадочку. Чистая лесковщина, конечно. Но что делать.
Новость последнего дня: в Авдеевке под наш огневой контроль взята последняя дорога, которой хохлы могли до этого момента пользоваться для подвоза всего в этот укреп – между Ласточкино и Орловкой. Примерно оттуда, кстати, и летит РСЗО по Донецку. То есть и этот фактор, хочется надеяться, наконец уйдет. Ну и когда Авдеевка все-таки состоится, а она состоится так или иначе, Донецк перестанет быть прифронтовым городом. Я и все, кому это не безразлично, вздохнут с облегчением такого долгого ожидания. Конечно, враг от города не отстанет, как он не отстает сейчас от Луганска или Мариуполя, находящихся в тылу, где люди начинают нормально и хорошо, наконец, жить без войны. Когтистая мертвяцкая лапа с западным оружием все равно тянется туда и тянется, и в Крым в том числе.
Но знающий, что такое артиллерийский обстрел, что такое приход пакета РСЗО, умной и длинной натовской ракеты уже не боится. Неприятное оружие, да, но с ним можно жить, его можно сбить или обмануть, можно хорошо маскироваться и не давать возможность найти и нащупать цель. Всего этого нельзя сделать с артиллерией и РСЗО, с ними ничего нельзя сделать вообще, кроме как отшвырнуть их на пятьдесят или лучше на сто километров от крупных городских агломераций, и в первую очередь – города-героя Донецка, десять лет живущего в условиях, когда в любую минуту могут раздаться свист и сразу взрыв. Скоро уже это случится – Авдеевка Шредингера перестает таковой быть, дела там у противника все хуже и хуже. И в этом есть непосредственная заслуга подразделения Злого и его самого.
Каждый раз в интервью я забываю у него спросить, почему же он Злой, ведь он на самом деле добрый, и вспоминаю его широкую улыбку. Потом вспоминаю историю про пленного украинского спецназовца со злым и острым взглядом, обещавшего убивать всех «нас», то есть и вас, уважаемый читатель, читающий эти строки. И как-то вопрос остается незаданным. Ведь лицо Злого может быть и без улыбки. Что подтверждается уверенным и результативным продвижением его подразделения по восточному авдеевскому флангу. Одна половина будущих уже читаемых клещей – посмотрите на карту – это будет его, удушающая оккупанта, пришедшего на его землю, уверенная в своей правоте рука.
Бахмут нельзя Артемовск. «Музыкантам» нужное подчеркнуть
Бахмут – это всегда было что-то далекое и очень абстрактное. Майорский блокпост на окраине Горловки находился как раз на этой дороге, ведущей в этот город с соответствующими указателями, когда я впервые попал сюда в далеком 2016 году. Тогда это были длиннющие очереди из машин на узкой двухполосной дороге, практически без обочин, к которым сразу плотно подступали густые кусты, через которые не было видно ничего. Дорога при этом была совершенно прямой, и создавалось такое впечатление, что очередь из машин бесконечная, до самого горизонта. На самом деле впереди был первый КПП для пересекающих ЛБС, и дальше – кабинки с сотрудниками МГБ, МВД, таможни, пограничной службы, чтобы потом после часов ожидания в очереди и процесса оформления, через километр идеально прямой и пустой дороги, начать проходить все то же самое в обратном порядке, только уже с украинским военным в окошечке.