Езды до Артемовска – минут тридцать, которые за этой беседой пролетели незаметно. После быстрых проездок по улицам города мы практически сразу, прямо на машинах, нырнули в туннели соляных шахт.
Город, который я увидел, конечно, значительно меньше Мариуполя, это буквально городок, очень компактный. Успокаивает лично меня еще и то, что до нас там уже побывал Марат Хуснуллин, в голове его видимо щелкнули все вычисления строительного калькулятора, и город он покинул со словами «мне все понятно». Это значит, что Артемовск восстановят очень быстро. К тому же уже есть информация об инвесторах, готовых вкладываться в максимально быстрое возобновление работы градообразующего предприятия «Артемсоль», «Комбината шампанских вин». У вас была дома пачка с надписью «СIЛЬ»? Почитайте, где произведено ее содержимое. Или, быть может, вы когда-нибудь пили Артемовское шампанское? Почитайте, где все это сделано. Кстати, Хуснуллин оставил о себе самое положительное впечатление у своих экскурсоводов-«музыкантов» – говорят, видно, что большой начальник, но «мужик отчаянный, пока своими ногами не пройдет то, что ему нужно, не успокоится».
Одно из немногих относительно уцелевших зданий – это милиция. Туда мы поехали первым делом. Там стояло какое-то подразделение «музыкантов», командовал ими персонаж в бейсболке и клетчатой байковой рубашке, поверх которой надета разгрузка. Когда мы вкатились во двор и стали выходить из машин, другим вооруженным обитателям этого двора он почти беззвучно скомандовал что-то типа «исчезните», и команду они выполнили – рассредоточившись, не мешая нам, что называется, «не отсвечивая», слились с пейзажем, но контролируя окружающую обстановку.
Потом я перекинулся с ними парой фраз – все в балаклавах, но по форме одежды все-таки больше похожие на военнослужащих, чем их командир в клеточку. Получилось, что стояли мы на крылечке хорошо узнаваемого по проволоке ИВС[10] – там были козырек и соответствующая табличка. У всех очень внимательные и цепкие взгляды, которые, кажется, довольно качественно и глубоко, но при этом быстро тебя сканируют. Ну как? – спрашиваю. Нормально, отвечают они. Временами даже интересно, когда еще в ментуре стекла побить доведется – и кивает головой на здание. Целого стекла в нем, и правда ни одного. На спине у одного из них замечаю грудную нашивку с американскими именем и фамилией – John Smith. На мой вопрос ее обладатель отвечает: да, сняли со жмура. Да, американец – документы были. Судя по всему, отставной военный, какой-то инструктор. «Отпускник».
В милицейских кабинетах все достаточно стандартно. Там, конечно, можно найти что-то любопытное, но с другой стороны – ничего любопытного найти там невозможно. Актовый зал с манекеном в форме украинского полицейского наблюдал за нами довольно бесстрастно, но при входе в помещение все равно вздрагиваешь; везде были разбросаны листовки с призывами вступать в ряды нацполиции Украины. На крыше глава республики водружает флаг России, а «музыканты» – свой ведомственный. Событие это не формальное и всегда довольно волнующее, не говоря уже о том, что на высокой точке находиться попросту опасно.
Едем дальше. На улицах большое количество сгоревшей техники, на тот момент и нашей, и украинской. На домах – торопливые граффити с угрозами русским. Интересно, кто это писал, причем по-русски же, а в Артемовске, как, собственно, и во всех городах Донбасса, население полностью русскоязычное. Трафареты с Залужным не помогли, да. Сфотографировались мы и у ставшего знаменитым по украинским съемкам панно «Бахмут – це Украина». Бахмуту не посчастливилось какое-то время быть Украиной, а теперь это Артемовск. Так Денис Пушилин во время интервью и поставил точку в вопросе названия города – Бахмут или Артемовск? До специального референдума по этому вопросу – Артемовск. В шапке документов у нашей, русской мэрии будет именно это название.
У памятника Кондратию Булавину, неизвестно как уцелевшего в украинском водовороте смыслов и их отсутствия, я подскакиваю к одному из сопровождающих нас «музыкантов» – он говорит общие слова по обстановке, которые пойдут в сюжет. При этом я не записываю другого нашего сопровождающего – из-за большой и хорошо читаемой характерной эмблемы, которую, я тогда уже это знал, на монтаже будут закрашивать у нас на работе. Это не ускользнуло от внимания всех, и все это поняли. Я почти ощутимо стал для них своеобразным чужаком в этот момент. Конечно, мне это немного обидно, но я знаю требования редакции, и напомню – все это произошло задолго до марша по М-4 и ростовских событий, перевернувших мое отношение к этой структуре. Тогда я, как и все переживающие за события на Донбассе, искренне болел за эту флибустьерскую клику с флером таинственности и романтики.
Для того чтобы набрать картинки города, я прошусь прокатиться в кузове сопровождающего нас пикапа. Картинка получилась разнообразная и в достаточном количестве – за более чем двадцать лет работы на телеке я впервые снимал весь сюжет полностью сам, и он вполне получился, на монтаже даже не было необходимости пользоваться картинкой личника Индейца. И начальство мне нашло способ выразить благодарность за красный титр в углу кадра «только на ВГТРК». Артемовск тогда был в самом топе новостей.
По итогам этой прогулки нас приглашают попить чай в одном из подземелий «Артемсоли», а надо сказать, помещения там вполне обжитые, с удобствами, по интерьерам как будто находишься в корпусе какого-то огромного завода, с лестницами, коридорами, облицованными белоснежной технологической плиткой, вереницами помещений – только без окон. Во время этого чаепития наши собеседники сняли наконец свои балаклавы, убедившись, что никто и ни на что ничего сейчас снимать не будет.
Я не говорил ничего – только слушал. Мне было очень интересно оказаться в обществе высокопоставленных командиров одной из самых загадочных на тот момент структур. Насколько мне удалось понять, все они были бывшими военными. И всех объединял сильнейший градус горечи, которую они испытывали в отношении нашего Министерства обороны (минка, как это называлось на их сленге). И если у всех нас есть какие-то соображения, как можно было бы улучшить родное МО, но другого МО у нас при этом нет, то у них оно на тот момент было. Другое. Где все сделано логично (на их взгляд), и отсутствуют одиозные проявления неповоротливости и чрезмерной отчетности, о которых не говорил за последнее время только ленивый. И дисциплина – железная.
Ни у одного из бойцов я за все время общения не видел ни разу никакого телефона, кроме одного высокопоставленного командира, которому функционально нужен был телеграм. С помощью которого я через некоторое время спрашивал у него в сообщении: что это, что происходит? Он читал, но не отвечал мне ничего.
Не знаю, увидимся ли мы с ним, но мне кажется, что вполне возможно, он и сам не понимал, что отвечать на мой вопрос. Возможно, он не знал ответа.
Но это было потом. Пока мы сидели в помещении с белыми стенами, залитом светом, за столом с чаем, к чаю предлагались пряники, сыр и колбаса. На полу стоял аквариум – видимо, стол от него для чего-то понадобился, рыбы плавали, и довольно большие, но без какого-либо энтузиазма.
Сюжет этот мы показали в вечернем выпуске в начале недели. У человека с телеграмом я спросил тогда: как попадают на съемку в город без уважаемого главы ДНР? Хотелось побродить, посмотреть по сторонам, попробовать снять обзорный сюжет. Попробовать почувствовать город. Он дал алгоритм, который мы реализовали. И нам одобрили вторую съемку в Артемовске. Уже самостоятельную, без кутерьмы. С оператором. В пятницу в семь утра мы должны были быть в Первомайске. Место знаковое очень во многих смыслах для тех, кто давно интересуется происходящим. К нам подъедет белая машина, и надо выполнять все указания ее водителя. Конечно же, он был в балаклаве.
Зачем мы встречались в Первомайске – для меня так и осталось загадкой, потому что в итоге мы поехали на тот самый Дебальцевский крест, который проезжали два часа назад по дороге сюда же, в Первомайск.
Это первое и единственное встреченное мной проявление такого родного лампового военного идиотизма (к которому мы все привыкли и которого во многих случаях и не замечаем) со стороны структуры, которая декларировала в том числе и его отсутствие как один из главных своих принципов.
В Дебальцево мы пересели к неразговорчивому водителю, оставили нашего инженера спать в нашей машине – про троих в приказе у нашего провожатого речи не было, да и инженер, в общем-то, не очень-то и горел желанием нас сопровождать. Я попытался было спросить хотя бы имя и получил ответ, что «это не имеет значения», больше имен я у них не спрашивал никогда, позывной так позывной. Балаклаву наш собеседник снимал только в одном случае – когда курил, при этом явно сожалея, что мы видим его лицо.
Я специально отворачивался в окно, чтобы он не переживал.
На одном из перекрестков нам в зад въехал «Урал». Водители устают и сильно недосыпают, явление распространенное. Погнули задний борт и крылья, разбили фонари, с моей головы улетела кепка. При этом выяснилось, что служба ГСМ очень интересуется пробегами автомобилей, и у водителей есть что-то типа путевок, так что бюрократия в какой-то степени и здесь есть тоже.
Я уже начал было расстраиваться, что с таким провожатым сюжет будет сниматься довольно мучительно, когда выяснилось, что он везет нас только до промежуточной точки, где нам дадут уже другую машину и других экскурсоводов. Когда мы с ними встретились, от сердца отлегло, ребята адекватные и разговорчивые. Без балаклав. Но купить их все-таки пришлось в ближайшем военторге (а они очень быстро начинают торговлю в самых неожиданных местах) – для съемок они предпочли их надеть, так у них положено. При этом никто из них не знал, что такое «Феникс» или «Лугаком» – телефонов действительно нет ни у кого. Единственный способ получения информации из внешнего мира – это гнусавая рация. Причем телефонов нет ни при себе, ни вообще где-либо, это я понял потом, когда меня просили передавать приветы родным и близким, давая их контакты. И из этих блиц-диалогов при моем посредничестве становилось понятно, что с родственниками они не общаются действительно месяцами, и те не имеют никакой информации – жив, например, муж/сын/ брат или нет. Я спросил про проступки и наказание. Естественно, мне не ответили, но я и так знал, что все довольно сурово, из рассказов представителя другой, в каком-то смысле параллельной структуры, которому я склонен доверять.