Нас предупреждают, что машина нас привезет в район кладбища, высадит и уедет – оставаться на месте нельзя, потому что дроны и потому что артиллерия. Основное путешествие нам предстоит проделать пешком – ну что ж, мы к этому готовы. Машина прокатила нас по центральным улицам – мы сняли планы, которые я уже видел в прошлый раз, записали какие-то рассказы за рулем. Затем нас высадили у неприметного дома, и машина с буксом умчалась, объезжая квартал, чтобы не разворачиваться.
Под навесом рядом с одним относительно целым домом здесь было устроено что-то типа перевалочного пункта, которым заведовали два очень пожилых, диаметрально разных по телосложению и темпераменту, умудренных жизнью «музыканта». Чем ближе к передовой, тем проще отношения между людьми, это известно. Тут никакого пафоса не было и в помине. Для передвижений эти Бим и Бом использовали найденный где-то мотороллер с маленькими колесиками, на котором – это было понятно – одинаково комично смотрелись они оба. Мы сели переждать обстрел – было невероятно жарко. У ног приветливо завертелся совсем молодой щенок. Наши сопровождающие стали что-то обсуждать про номенклатуру хранящихся на этой точке материальных ценностей, из чего я понял, что, если шальная мина залетит в этот навес, ландшафт Артемовска может сильно измениться. Что-то надо было вывозить с этой точки срочно, они спорили и обсуждали, а я немного по-другому стал смотреть на вход в подвал, куда планировал прыгнуть, если свист вдруг изменит характер и начнет падать не где-то в стороне, к чему мы уже даже немного привыкли, хотя гремело знатно и убедительно, а придется быстро прыгать в сторону, например. От улыбчивых и словоохотливых пожилых обитателей навеса и подвала захотелось уйти, хотя нас угостили паштетом, очень кстати. Из штатного армейского сухпайка.
Вроде стихло – можно выходить. Идем по двое, с расстоянием между двойками. Наш проводник показывает на далекие-далекие многоэтажки на самом верху холма, чернеющие пятнами на фоне неба. Периодически над какой-то из них поднимается дымок – это попадание, и нам надо как раз туда. Как же это далеко – кажется, что дойти туда будет очень сложно. Это самая окраина города, район Восьмерки, Тетриса и Самолета. Все, кто тогда следил за происходящим в Артемовске, знали эти точки, но своими глазами, в жизни, все это выглядит, конечно, по-другому. Тем более, когда смотришь издалека на линию, где обгоревшие контуры панелек образуют далекий скайлайн, вновь, в очередной раз ловишь себя на мысли, что от происходящего возникает абсолютное ощущение фантастического фильма. Но по большому счету ведь все так и есть.
Смотрим на небо, слушаем свист – он продолжается, но прилеты идут куда-то в сторону. Это беспокоящий огонь по номерным целям, поясняет мне мой сопровождающий. Урона он никакого не наносит (все уже разбомблено до нас), но расслабляться нам не дают, и это я подтверждаю.
За нами увязывается щенок. Выясняется, что это девочка, зовут ее Хохлушка («потому что она же хохлушка»), и, несмотря на предков-такс, она очень быстро бегает, наматывая вокруг нас круги.
Идем через кладбище, много попаданий прямо среди могил, и на месте самих могил встречаются воронки. «Не снимайте, откуда мы выходим» – это понятно и так. Жара стоит просто дикая, мы все обливаемся потом. Солнце в зените, и в городе не слышно вообще никаких звуков, кроме методичного: выход и через какое-то время – свист и разрыв. Причем по свисту совершенно непонятно, разрыв будет там же, где и раньше, или вражеские артиллеристы скорректировали огонь по беспилотнику, который, возможно, нас заметил. На небо мы посматриваем все время – и вдруг свист все-таки сместится в нашу сторону.
Подходим к железнодорожной насыпи. Это своеобразный Рубикон, который делит город на две части. Перебегать насыпь надо быстро, потому что за ней противник наблюдает, и незаметным для врага снабжение той стороны быть не может, поэтому в районе путей все время какая-то активность – кто-то что-то привозит и увозит, быстро перегружает, перетаскивает через пути и пытается перевести дух на той стороне под деревьями. БМП на ту сторону железной дороги уже не ездят, все надо нести на руках – генераторы и горючее, оружие и б/к, еду, воду.
Я иду мимо людей, они в полной амуниции – в броне и с оружием, все в касках, что встретишь на фронте не везде и не всегда. Они готовятся поднимать по склону тяжеленные ящики с патронами, баклажки с водой, канистры с бензином. Это подразделения снабжения – по большому счету носильщики. Но без их ежедневного изнуряющего, тяжелого и совсем не романтичного труда не получится вообще ничего на передовой. Мы здороваемся, и они смотрят на нас с интересом: мы единственные во всем городе безоружные, хотя и одетые в камуфляж – эпоха синих бронежилетов с надписью «PRESS» уже давно ушла в прошлое.
От железной дороги мы поднимаемся вверх по склону холма – через вишневые сады. Все деревья в завязях. Опять выходим на улицу частного сектора, в крайнем доме переводим дух и достаем воду из рюкзаков – пьем большими глотками. Собака с удовольствием сидит на руках бойца и снимается, как будто позирует осознанно. Минут пятнадцать или двадцать просто сидим, и никуда дальше идти не хочется, но понятно, что идти надо. Один из вагнеровцев в этот момент записывает в блокнот мой телефон – через несколько месяцев после этой прогулки он проявится и попросит скинуть фото того дня.
Наша дорога идет часто поперек огородов, заборов, домов, бывших дорог, которые стали непроезжими. Один раз мы натыкаемся на дымящуюся догорающую машину – тел внутри не видно, видимо, успели как-то выскочить. Это иллюстрация того, почему тут надо ходить пешком: если ехать, может получиться вот так. У наших проводников, проходящих этой дорогой уже не в первый раз, есть своеобразные вешки, которыми разделен маршрут, часто в их роли выступают трупы украинских солдат. Один завален в ремонтной яме гаража, из обломков торчит только рука в перчатке, как будто приветствуя прохожих. Другой лежит ничком лицом вниз, раскинув руки. Тоже в перчатках – открытых участков тела не видно, голова в шлеме, и вообще весь труп завален каким-то хламом от взрывов, которые произошли позже. Но всегда появление такого объекта в поле зрения предваряется тяжелым всепроникающим запахом, который узнаешь с самых первых ноток и от которого с приближением к его источнику начинает мутить, а потом и выворачивать. Жара делает свое дело, стараемся все это быстрее пройти, но через погибшего в яме гаража буквально надо переступить, и зачем-то я делаю фотографию этой руки в приветственном жесте.
На самом деле вся эта поездка и этот поход запомнятся мне одним-единственным чувством и впечатлением, которое я получу в тех самых многоэтажных домах впереди, куда идет наш путь. Последние зады последних частных домов перед многоэтажками буквально пробегаем, хотя от усталости кажется, что это уже невозможно, и я понимаю, что этим вечером от моего тяжелого инкассаторского бронежилета у меня очень сильно будет болеть поясница.
Здесь воронки в рыхлой земле уже совершенно свежие, мой взгляд падает на валяющуюся эмалированную табличку с номером дома. Я беру ее и тут же, конечно, выбрасываю – убирать ее в рюкзак возможности нет, руки держать занятыми тоже не нужно. Какой именно это был номер – информация стирается из моей головы мгновенно, и вообще создается впечатление, что течение времени очень ускоряется – меня начинают поторапливать и сзади и спереди криками «бегом, бегом». Я пытаюсь бежать, получается не очень, взглядом при этом стараюсь держать переднего провожатого. Он подбегает вплотную к стене разрушенной пятиэтажки, с разбега как будто в подкате ловко падает то ли на бок, то ли вообще на спину и моментально исчезает в узком подвальном окне, которое размером, как мне кажется, чуть ли не с крупноформатную книгу. Полное ощущение того, что я туда не смогу пролезть с рюкзаком и всей амуницией ну никак, а при этом сделать это надо быстро, и убеждать меня в этом не надо – ситуация такая, что это ощущается, что называется, шкурой. Из этого окна меня уже подбадривают – давай-давай, тянутся руки, у меня принимают рюкзак, который непонятно как снялся очень быстро, хотя обычно это не так просто, кидаю вперед каску и лезу сам – тоже головой вперед, в подвальной темноте разглядываю, что принимающие меня и буквально затягивающие внутрь стоят на нескольких матрасах, сваленных друг на друга, и с облегчением я валюсь на них, как тюфяк. У двери несет дежурство пожилой вагнеровец, с ярко выраженным кавказским акцентом приговаривая в отношении всех, кто валится к нему в эту амбразуру, как о малых детях с явной отцовской позиции, а следом за мной передает камеру и сваливается внутрь оператор, а потом и наш замыкающий. Подвал очень оживленный – в каждой его секции что-то типа жилого кубрика, в котором матрасы, снаряжение, оружие, связь, компьютеры, какая-то хитрая аппаратура, вдалеке тарахтит генератор. И флаги конечно же. И ЧВК «Вагнер», и еще я запомнил – Российской империи. С его обладателем мы разговорились, флаг этот прошел со своим владельцем чуть ли не Африку и весь славный путь ЧВК по Украине. Все берут у меня телефон – им интересно, когда и как можно будет посмотреть репортаж: я, пользуясь случаем, рекламирую эти записки, а мне передают записочки примерно с таким содержанием: «Любимые мои (имя, имя), со мной все хорошо, жив-здоров, скоро выйду на связь». От кого и кому – это я фотографировал и потом пересылал по указанным телефонам, в ответ получая слова благодарности. И ни одного лишнего или просто уточняющего вопроса.
Здесь мне подарили нашивку с эмблемой «Вагнера» – череп и надпись: «Лучшие в аду». Такие нашивки продаются, но покупать такую себе я бы не стал по целому ряду соображений – в первую очередь, ты либо имеешь право ее носить, либо это подарок. А этот подарок из Артемовска я храню, и он для меня ценен.
В этом подвале наши провожатые завалились отдыхать, с удовольствием скинув с себя броню и ответственность – дальше нас должны были вести уже другие. Недалеко, это завершающий этап нашего броска, буквально через двор – подняться на верх многоэтажки, откуда видно уже окраину города и точку, где раньше был самолет, который украинские военные подорвали, когда уходили. Чтобы никто на фоне него не фотографировался, кроме них, вероятно. Очередное Геростратово проявление… Но самолет, полагаю, будет восстановлен, получилось же сделать это с его близнецом в Мариуполе, ну и в крайнем случае – может, это будет и не МиГ-21, а какая-то другая модель.