Кстати, «Теслу» я в городе встречал неоднократно, дважды разные – на ходу.
У подъезда мужчина варит в кастрюльке гороховый суп. «Супруг вот мой…» – кивает на него школьный директор. Супруг, по профессии водитель, рассказывает: «Она у меня девушка решительная, я с ней не спорю». На всех раздачах и учетах, кстати, сидят школьные педагоги. В случае критической ситуации – это невероятно гибкий кадровый резерв, способный на четкое решение любых, самых нетривиальных задач. И просто очень порядочные люди.
Эвакуация
Директор сама, кстати, учитель русского языка и литературы. В матрице новой украинской государственности – не имевшая профессионального будущего.
Чеченцы привезли в школу медикаменты. Уважаемый аксакал, глава конкретно этой миссии, произносит обязательную мантру: фонд имени Героя России Ахмада Хаджи Кадырова по распоряжению Героя России Рамзана Кадырова… Просто имена и фамилии лидеров Чечни, без регалий, их не называют – своя специфика. Терапевт, назначенная командовать фельдшерским пунктом, перечисляет, в чем самая большая потребность. Именно это чеченцы и привезли. Записываем интервью с еще одним командиром, имеющим отношение к лекарствам, которого с собой подвел, в свою очередь, чеченский командир. Какие там взаимоотношения и политесы – разбираться некогда. Капитан, с морпеховскими нашивками. В процессе этого интервью я понимаю, что он рассказывает что-то невероятное. Морпехи-черноморцы прямо сейчас проводят эвакуацию из больницы номер 4, где идет бой. На бэтээрах вывозят за два-три квартала, где нет стрелкового и прямой наводки, там перегружают в гражданский транспорт волонтеров, которые уже вывозят из города. Неходячие люди, после операций, с ампутированными конечностями, в тяжелом состоянии, застрявшие в больнице с начала марта. Среди них дети, которых с утра вывезли уже шестнадцать, а всего – уже больше ста человек. Весь район, в том числе и где происходит перегрузка, – под сильным минометным обстрелом. «Поехали, посмотришь…» – приглашает меня командир морпехов и замолкает.
И тут наступает достаточно тонкий момент, который есть в работе каждого журналиста. Очевидно, что об этом рассказать нужно. Очевидно, что история нетривиальная. Очевидно, что опасно. И в какой пропорции эти ингредиенты коктейля нашей работы смешаются сейчас, должен решить именно я и именно в этот момент. Смотрим карту (без офлайн-карт не суйтесь никогда в город, в котором идет война, но их наличие, конечно, ничего не гарантирует). Вроде бы район нормальный, насколько он может быть нормальным вблизи «Азовстали». Но гораздо ближе к заводу, чем кинотеатр, где мы были совсем недавно, но, кажется, уже так давно. Я решаю ехать. Наш водитель Дима, впервые для себя попавший вообще в такой тугой переплет, лепечет что-то про «поехали отсюда», ему все не нравится. За морпехом на запыленном «каблучке» Kangoo едем на точку эвакуации – ко второму роддому.
Как понять в воюющем городе, что ты едешь не туда, куда надо? Во-первых, все становится сильно громче. Во-вторых, с улиц пропадают люди. Те редкие из них, которых встречаешь, не идут куда-то, а перебегают. Домашние животные – растерянные и убегающие как раз в обратном направлении от того, куда направляешься ты.
Kangoo с капитаном ускоряется – мы следом, я тоже хочу уже доехать до какой-нибудь стены, за которой можно остановиться и убраться с широкого и совершенно безжизненного проспекта, со свисающими до земли проводами, между которыми надо лавировать, и с сожженными машинами, которые надо объезжать, в конце него – заводские трубы и смог от разрывов. Там – «Азовсталь». Глаз выдергивает угловой магазин – видимо, там торговали одеждой, или это был какой-то склад. Взрывом через выбитое окно из него выбросило гору манекенов телесного цвета, теперь разбросанных по земле в нелепых позах, а у стены – сваленных бесформенной массой. У них стоит пес и смотрит на единственные подвижные в округе объекты – наши машины. С тоской и раздумьем на морде. Пес с ошейником, на коротких ножках, глаза умные. Он явно домашний, и явно он уже очень давно совсем один. В клубах пыли передняя машина заворачивает между домов, и пыли становится еще больше, едем уже поперек каких-то газонов, смятых детских площадок, прямо по земле – сыпучей, как мука.
Великий и могучий
Каре сталинских двухэтажек – когда-то это был уютный дворик. Машины ставим за дом. Посередине двора – наезженные загнутые огромные колеи. Я понимаю, что это разворотный круг бэтээров. У подъезда – очаг, закопченный чайник, люди. Большими буквами на двери подъезда – дети, люди. На земле – носилки с людьми, они в отключке. На стульях сидят тоже. С забинтованными руками, ногами. С ампутациями. По нашим следам прилетают два микроавтобуса. У водителя «газели» полный рот золотых зубов, улыбка в белой бороде – блестящая. Машины свои, бензин и кормежка – откуда придется. Люди мотивированы на помощь очень сильно, хотя история для них совершенно бескорыстная – никакого заработка не то что нет, но можно еще и машину потерять или жизнь.
Невдалеке очень громко. Начинается очень сильный стрелковый бой, что-то явно происходит. Приходит солдат – в толстовке, с автоматом, одетый просто с невероятной небрежностью. Стоим за стеной. Оператор снимает погрузку, я лихорадочно думаю над текстом стендапа, а ему хочется поговорить. Он из девятого полка. Кто следит за событиями – поймет примерное направление нашей дальнейшей беседы, но мне уже некогда – в клубах пыли из-за домов с тихим и уверенным урчанием, почти бесшумным для своих габаритов и в шуме канонады, показываются два бэтээра. Я понимаю, что они как-то очень странно выглядят, и не сразу понимаю почему. На броне, прямо сверху, навалены люди, на вещах, на одеялах. С перевязками. Такие же, как только что сидели у подъезда на стульях и которых только что увезли на микроавтобусах. Бэтээры останавливаются на кругу, который я так безошибочно определил как место разворота. Откидываются боковой люк и ступенька. В проеме появляется миниатюрная бабушка в зимней шубе.
Я даю ей руку, пытаюсь что-то спрашивать, но интервью не идет (много лишнего, а сбить человека на нужное не получается, а на рассказ «от Адама и Евы» времени просто нет, запоминаю только фразу: я видела, как украинцы подорвали вход). Начинают снимать лежачих с брони. Прямо в процессе этого подскакиваю к солдату – рассказывает, что обстановка сложная, сильные обстрелы, и из минометов бьют сильно. Вывозим сколько получается, в первую очередь – женщины и дети. Людей еще очень много. Из-за корпуса БТР появляется командир – отставить никому не нужную в данный момент времени фотосессию и немедленно продолжить разгрузку раненых с другой стороны боевой машины. Эта команда раздается полностью матом, печатного слова нет ни одного. Солдат слушается, и меня больше для него не существует. С противоположной стороны вынимают и вынимают людей – измученных, обессиленных, окровавленных, загипсованных, забинтованных, с аппаратами Илизарова. «Быстрее!» – так же подгоняет командир своих бойцов. Бэтээры уносятся в клубах пыли с таким же негромким и уверенным урчанием, а я еле-еле успеваю на их фоне записать стендап, попытка была единственной.
Дима проветрился
Водитель Дима стоит за стеной совершенно протрезвевший, вздрагивая от каждого взрыва, и тихо говорит, практически сам с собой: поехали, пожалуйста. Пишем интервью ждущих на стульях отъезда на микроавтобусах волонтеров. Истории рассказывают страшные. Азовцы, заходя в больницу, сразу предупредили: вы для нас скот, если будете мешать – убьем. Делайте что хотите. Все.
Люди спустились в подвал. Из врачей осталась только семья Щепетильник – отец, мать и сын, все трое – врачи. Помогали, как могли. Далее дословная расшифровка женщины в розовой куртке (говорит очень эмоционально, срываясь на плач): «Пусть вы прокляты будете, вэсэушники, которые нас якобы защищали! Вы стреляли в нас, сидели на четвертом этаже… Говорите, что вы нас защищаете, да вы стреляли в нас… Пусть вы прокляты будете… Зеленский, если бы ты знал, как они тебя обсирали». (Это уже в сюжет не вошло.) И далее, она же: «Вот, на старости лет…» (Показывает культю ноги.) «Зеленский, пусть твои дети будут в ответе за это за все».
Все – абсолютно все – рассказывают, что приход наших войск был как глоток свежего воздуха. Добрые и отзывчивые, пришли помогать. Первым делом дали воды, многие не пили вдоволь и нормального качества воды с самого начала событий.
Кто желает порассуждать об ответственности за все происходящее, знайте, пожалуйста, что в полностью разрушенном городе наши, русские войска встречают как освободителей. Украинцы вели себя как оккупанты и даже хуже. Я объясню. Обычные оккупанты не ненавидят людей на захваченной территории, они им, как правило, безразличны, и задачи, которые они решают, лежат никак не в эмоциональной плоскости. Эти же ненавидят все русское, и в первую очередь русских людей и русскую землю, которой, безусловно, является истерзанный и уничтожаемый именно ими и именно поэтому Мариуполь. «Донбасс будет украинским – или безлюдным». Ведь были эти слова, мы их помним. И не дай бог им сюда вернуться для воплощения своего черного и пещерного украинства (против которого в здоровом и нерадикальном ключе лично я ничего против не имею). Мариуполь сейчас – город неожиданных встреч. Уже уезжая, встречаем депутата Саблина (Шпагина, как его называют в шутку чеченцы, показывая жестами фехтование). Он сам родился и вырос здесь, сейчас отвечает за межпарламентские контакты с ДНР. И привозит, и привозит сюда тонны еды, воды, лекарств… Лучший друг директора школы номер 5 и всех, кто имеет отношение к гуманитарной помощи и ее распределению. Записываем интервью, говорит он много, но я спрашиваю главное, что интересует лично меня. Как город будет входить в зиму. Ответ получился интересный – в зиму однозначно город будет входить с отоплением, водоснабжением, электричеством, газом, канализацией и прочими благами цивилизации. Я хочу в это верить, очень. Но возможно ли это? Сейчас, отвечает, мы делаем за два дня то, на что обычно уходит два месяца. Время невероятно сжалось.