цию и наблюдать за происходящим со стороны, хотя внутри у нее все кипело от глубокого и отчаянного любопытства.
Каждое мелкое событие в доме превращалось в указатель, каждый неосторожно брошенный взгляд — в намек, каждое небрежно уроненное слово — в символ неминуемого деяния. Теперь по ночам она часто перебирала в памяти все, что сумела заметить в течение дня, пытаясь восстановить мотивы, подсчитывая полученные и утраченные преимущества.
Она встревожилась, не чувствуют ли они, что она скрытно наблюдает за ними, и, когда эта мысль стала не давать ей покоя, еще глубже спряталась под маской полного безразличия. Даже детям, казалось, пришлось оставить всякие попытки воздействовать на ситуацию. Сперва они робко пытались как-то способствовать примирению, но все их усилия быстро сошли на нет перед лицом очевидной неуступчивой враждебности их родителей по отношению друг к другу, и тогда они усвоили себе манеру ворчливо принимать происходящее таким, какое оно есть, а затем и вовсе снизошли до высокомерной терпимости.
— Родители просто сошли с ума, — сообщила Ева Энн как-то вечером. Это прозвучало как богооткровенная истина, и Энн отметила, что теперь Ева больше времени проводит со своими друзьями, чем под ее надзором. Но она давно решила, что ни к чему пытаться повышать дисциплинарные требования к детям во время таких нелегких потрясений. Джош находил утешение в баскетболе и других видах спорта, и поскольку не потерял контакта с отцом, то казалось, что сохраняет присутствие духа, не выходя из обыденного равновесия между удовольствиями и огорчениями.
Порой Энн чувствовала себя неудобно в своей роли тайного наблюдателя. Это требовало усилий и большого внимания. И, конечно же, ей приходилось тщательно скрывать собственные интересы. Может ли так случиться, что именно в ней Оливер когда-нибудь увидит подходящую замену Барбаре? Этот вопрос грыз ее, заставлял чувствовать себя виноватой.
— Вас почти не видно в доме, — заметила как-то Барбара.
— Это не специально, — ответила Энн.
— Наверно, это вполне естественно. Когда в доме все встало с ног на голову…
Это была первая за все время попытка с ее стороны как-то оправдать себя в глазах Энн, которая молча слушала, намеренно отведя глаза в сторону, чтобы они ее не выдали.
— Кто сможет меня понять, кроме женщины, пережившей то же, что выпало мне? Все, что накопилось во мне, не выскажешь в двух словах. Дом, по моему мнению, стал бы подходящей компенсацией за все это. Он вполне может завести себе такой же через каких-нибудь пару лет. Может быть, даже быстрее. У меня никогда больше такого не будет, если только я снова не выйду замуж. Но тогда все это начнется сначала.
Хотя в последнее время Барбаре приходилось много работать, она, казалось, даже похорошела и вообще сияла довольством — довольно неуместным, принимая во внимание ее затруднительное семейное положение.
— Вряд ли я могу судить об этом, — ответила Энн, вспоминая необъявленную войну, в которую ее собственные родители превратили свою семейную жизнь. Ей редко доводилось видеть, чтобы они проявляли по отношению друг к другу хотя бы элементарные признаки уважения. Казалось, они не могут обходиться без ежедневной порции ненависти. — Я мало что знаю о семейной жизни. Моя семья самая обыкновенная, — солгала она.
— Я знаю. Муж носит домой чеки, а жена готовит, убирает и трахается с ним, — Энн очень не любила, когда Барбара становилась грубой, откровенной и непримиримой.
В первые дни войны в доме общения между Барбарой и Оливером не существовало никакого. Но иногда им все же приходилось что-то обсуждать, и тогда до Энн долетали обрывки разговоров, которые всегда заканчивались потоками брани, возраставшими крещендо.
— Я оплачиваю счета за газ и за электричество в соответствии с потребностями для нормального ведения домашнего хозяйства. Но я не собираюсь позволять тебе вести свой бизнес за мой счет. Тебе придется платить за все самой, — как-то вечером накинулся он на нее в кухне. Энн, которая помогала поливать жиром жарившегося гуся, пока Барбара готовила очередной замес теста, быстро исчезла со сцены, так, чтобы оказаться вне поля их зрения, но в то же время хорошо все слышать.
— Как ты собираешься учитывать разницу? — саркастически спросила Барбара.
— Я договорился со служащими из электрической и газовой компании. Если будет надо, мы поставим отдельные счетчики.
— А как насчет расходов на электрооборудование в твоей мастерской и в сауне?
— Я не делаю на этом бизнес.
— Но я все равно помогаю платить за это.
— Ты не собираешься заодно взимать с меня плату за проживание в моей комнате? Или за то, что я пользуюсь электроодеялом?
— Если бы могла, обязательно стала бы.
— И меня не устраивают твои нелепые уловки со счетами за продукты. Термонт согласился, что ты сама будешь оплачивать их. Одна семья никак не может извести шесть фунтов муки и три фунта масла в неделю.
— А апельсиновый сок? У нас пропала одна упаковка. Вряд ли кто-нибудь другой, кроме тебя, взял его, — до этого Барбара с невинным видом опросила всех проживающих в доме, включая и приходящую горничную. Энн тогда еще задумалась, к чему клонится этот интерес к апельсиновому соку.
— Признаю. Я действительно сделал ошибку. Мне захотелось выпить водки с соком, а сок закончился.
— И я давно собираюсь тебе сказать. Эти твои коробки с соком на карнизе портят весь дом.
— Это мой карниз.
— И я не понимаю, зачем тебе запирать шкаф с напитками и винный погреб.
— Кесарю кесарево, — попытался отшутиться он, чувствуя, что его логика сдает перед ее напором.
— А божье богу. Ты ублюдок.
— Я никого не обманываю насчет продуктов, Барбара. И я еще не учитываю расход воды.
— Воды?
— Стоимость воды, — пробормотал он, но Энн расслышала, что в душе он не согласен с тем, что ему приходится говорить. — Все, о чем я прошу, — разумные траты.
— Ты носишься со словом «разумные» так, словно за этим стоит все небесное блаженство.
— Ну вот, теперь ты заговорила по-библейски.
— Ты меня к этому вынудил.
— Ну что ж, пока ты еще от меня не избавилась.
Спорный вопрос, как вскоре выяснила Энн, был решен путем судебного предписания. Барбара подала на Оливера жалобу в причинении неудобств и нарушении соглашения о содержании дома. Гольдштейн отправился в суд и выиграл дело, и судья постановил, чтобы отныне Барбара вела свои личные счета отдельно.
— Ты только увеличила наши расходы на адвокатов, — сказал ей по этому поводу Оливер во время очередной стычки.
— Мне наплевать.
— Нечего бегать в суд каждый раз, когда у нас возникают недоразумения. Достаточно и того, что нам приходится тратить столько времени и денег на ожидание главного решения. Зачем нужны все эти промежуточные слушания?
— Я не позволю отравлять мою жизнь.
— Я не отравляю тебе жизнь.
Долгое время после этого они не разговаривали друг с другом вообще, и ситуация стала походить на вооруженное перемирие. Жизнь Оливера текла без всяких изменений, и Энн заметила, что он значительно сократил число своих командировок, словно опасался теперь надолго оставлять дом, будто это могло дать Барбаре лишнее преимущество.
Обычно он приходил домой к полуночи. До этого, поужинав в каком-нибудь ресторане, он проводил время в кино. Она видела у него программки различных кинотеатров. Он как-то показал ей эти программки с отмеченными галочками датами, чтобы его секретарша могла потом внести их в его календарь. На завтрак секретарша готовила ему кофе с пышками, а очередной бизнес-ланч снимал с него заботу о еде в течение рабочего дня.
Он рассказывал Энн о ходе своей жизни в те вечера, когда Барбары не было дома, и Энн набиралась храбрости, чтобы столкнуться с ним на лестнице, когда он поднимался к себе в комнату. По каким-то причинам, обнаружила она, он вел себя нервно в ее присутствии, и она обрадовалось своему открытию, которое наполнило ее еще большим любопытством.
— Это не жизнь, Энн, — сказал он ей однажды, когда они стояли в вестибюле. — Но кино — замечательный способ убежать от реальности. Есть что-то такое притягательное, когда вокруг темно и рядом сидит столько незнакомых людей. Совсем не похоже на телевизор. Это чертовски одинокая жизнь.
В своих мыслях, куда никто, кроме нее, не заглядывал, она рисовала себе, как с завидной целенаправленностью соблазняет его, и не однажды эти фантазии принимали довольно агрессивный характер. Но будучи рядом с ним, она не могла заставить себя сделать ни одного призывного движения, хотя и самым внимательным образом следила за малейшими проявлениями его интереса к себе. Ей приходилось бороться с собой, чтобы отвлечься от этих мыслей. Кроме того, она не решалась даже надеяться. Страх быть отвергнутой давил ее, и этот страх представлял собой реальную угрозу, что когда-нибудь она просто убежит на улицу, чтобы больше не возвращаться.
Временами вооруженное перемирие супругов начинало переходить в жестокие схватки. Однажды, когда Энн не было дома, он зашел в их старую комнату, чтобы взять там флакон маалокса, который все еще стоял на полке, когда-то служившей аптечкой.
Весь дом был поднят на ноги неистовым грохотом, который Барбара устроила у его дверей. Ярость ее нападения напугала детей, и они съежились за спиной Энн на площадке третьего этажа, как зрители на бое быков.
— Ты был у меня в комнате в мое отсутствие, ты, ублюдок, — вопила она. В тот вечер она уезжала присматривать за проведением довольно позднего ужина и обнаружила следы вторжения в свою комнату лишь по возвращении домой. Он открыл дверь и предстал перед ней со слипающимися от сна глазами.
— Мне нужен был этот чертов маалокс. У меня случился приступ грыжи.
— Ты не имел права входить в мою комнату.
— Он был нужен мне немедленно. У меня не было выбора, лекарство закончилось. Правда, Барбара, мне было очень больно.
— Ты не имел никакого права. Это нарушение нашего соглашения. Нарушение закона.