Но прежде чем лечь спать, он прилепил скотчем записку на ее дверь. Потрясение лишило его сил, и почерк был нечетким и прыгающим.
«Ты накликала беду на свою задницу», — написал он. Как и она, он не подписался.
Оливер проснулся, обливаясь потом. Каждый мускул его тела болел. Он чувствовал себя разбитым, выпотрошенным, в поврежденной лодыжке глухо отдавались удары пульса. Кондиционер не работал, и в комнате стояла удушливая жара.
Он задал себе вопрос: неужели это я? Затем стал рыться в памяти, пытаясь отыскать признаки безошибочной идентификации. Он произнес по буквам свое полное имя, прошептал в темноту номер своей страховки, дату своего рождения, название своей юридической конторы, домашний адрес, имена детей. Все это не то, решил он, слегка удивляясь, положительно уверенный в том, что этот корчащийся от боли неуклюжий мужчина, который лежал, объятый ужасом и мокрый от пота, в украшенной пологом кровати двухсотлетней давности, не имел к нему никакого отношения.
На самом деле он — сорокалетний Оливер Роуз, у которого двое прелестных детей, Ева и Джош, и любящая, покорная, красивая, чудесная жена по имени Барбара.
Ее имя прозвучало в его голове музыкальным напевом. Барбара. Дорогая Барбара. Что с ней случилось? Где они все?
Он любил человека, с которым прожил вместе почти два десятка лет, и вот оказалось, что существует лишь образ — плод его воображения, которому никто не соответствует в действительности. Теперь он страстно хотел изгнать ее из своей памяти, выжечь воспоминания от всех этих лет, эти фальшивые роли.
Он выбрался из постели и раздвинул занавески навстречу восходящему солнцу. Открыв окно, он разочарованно почувствовал, что воздух был так же горяч. Он уже и забыл, каким жарким бывает лето в Вашингтоне.
В комнате чего-то не хватало. Бенни исчез. Он как-то позабыл о нем посреди суматохи прошлой ночи. Высунувшись из окна, Оливер позвал его по имени, затем прислушался в ожидании знакомого лая. Но все же он не волновался о Бенни. Бенни сумеет позаботиться о себе.
Забыв о ноге, он слишком сильно наступил на нее, направляясь в ванну, и тут же ухватился за стену, корчась от приступа боли. Лишь спустя какое-то время он снова сумел сдвинуться с места. Разглядывая в зеркале свое измученное лицо, он ощутил странное чувство освобождения от себя самого. Он явно чувствовал себя лучше и не мог поверить в это. Он задумался, пытаясь отыскать причину своего нового состояния. В первый раз с тех пор, как Барбара поразила его своим намерением подать на развод, он не чувствовал и тени сомнения в ее искренности. У него больше не осталось иллюзий. Теперь он знал реальный счет в игре. И правила тоже теперь ясны. Эта сука не успокоится, пока не схватит его за яйца. Никогда, никогда, поклялся он себе. Наступил момент истины. Первобытная ненависть. Первобытная война.
Он подмигнул своему отражению в зеркале и, сжав руку в кулак, погрозил им своему отражению. Теперь ярость его больше не расходовалась понапрасну. Он был холоден, как лезвие клинка. Он знал, что ему делать. Он подошел к телефону и набрал номер.
— Я уезжаю на несколько дней, — сообщил он мисс Харлоу.
— Вам необходим отдых, мистер Роуз.
Он помолчал, намеренно заставляя ее слова звучать слишком настойчиво.
— Я сам знаю, что мне необходимо, — прошептал он, вешая трубку.
ГЛАВА 24
Она всегда ненавидела большой шкаф в библиотеке. Громадный, неуклюжий, подавляющий, он являл собой, по ее мнению, типичный пример мужских стремлений к превосходству. Поэтому работу по подпиливанию передних ножек, там где они соединялись с корпусом шкафа, и по замазке дверей цементом она выполняла почти с любовью.
Но она ожидала и надеялась, что ее труды увенчаются большим успехом. Наверное, просто не продумала все как следует и лишь старалась ответить ему с той же энергией и рвением, с какими он понаставил ей ловушек на кухне и испортил званый обед. То, что сделано с «Феррари», не бралось в расчет, это просто акт «импульсивного вдохновения». Конечно, он имел большую сноровку, чем она, в обращении с инструментами. Настало время, подумала она, для решительных действий, по-настоящему решительных. Она была готова целиком посвятить себя стоявшей перед ней задаче. Как и все остальное, эту домашнюю заботу она возьмет на себя. Термонт, решила она, думал только о том, как бы набить свой карман.
Поскольку дети находились в лагере и дом был пуст, она чувствовала пространство для маневра. Она либо она выгонит его из дома, либо умрет, поклялась себе Барбара.
Случай со шкафом, хоть и не оправдал возложенных на него надежд, мог считаться предвестием того, что надвигалось. Она видела из своего окна, как он прыгал на одной ноге к ожидавшему его такси, и определила, что повреждение, которое он получил, сравнительно легкое. Затем она слышала, как он вернулся и проковылял наверх.
Ночь была невыносимо жаркой, и она раскрыла окна, хотя не привыкла к звукам ночного города. Шум вкупе с жарой и ожиданием Оливера прогнали сон. Когда забрезжил рассвет, она поднялась, приняла душ и, к своему удивлению, почувствовала себя посвежевшей.
Осторожно закрывая дверь, она заметила приклеенную записку. Отлепив ее, она написала поперек два слова губной помадой и прикрепила к его двери.
«Начинается ад», — гласило ее послание.
Держа туфли в руках, она прокралась на кухню. Там вытащила из умолкшей морозильной камеры контейнеры со все еще замороженными рагу и паштетом из цыпленка и погрузила их в свой микроавтобус. Решив, что они не должны пропасть, она подарит их тем своим заказчикам, на которых еще можно положиться. Всех ее недавних гостей пришлось из этого списка вычеркнуть. Она все еще не могла вспомнить происшедшее без дрожи унижения. Не дай Бог столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из них. Что касается остальных заказчиков, то она рассчитывала, что они запомнят ее щедрость. Хорошая реклама, как она выяснила, всегда помогает делу.
Ей предстоит несколько томительных, наполненных заботами недель. Большая часть жителей Вашингтона покинет город на лето, по крайней мере с середины июля и до конца августа. Но у нее есть срочные дела, которыми необходимо заняться безотлагательно.
Хотя привычка предугадывать события еще не выработалась, она все же перенесла из холодильника в свою комнату несколько коробок с консервами и скоропортящимися продуктами. На всякий случай, сказала она себе, гордая своей предусмотрительностью. «На случай чего?» — спросила она себя. Но эта мысль не помешала ей наслаждаться новым для нее чувством гордости и самоуверенности.
— Я ненадолго уезжаю, — сказала она хозяйке французского рынка, которая приняла ее рагу, раскрасневшись от удовольствия и расцеловав в обе щеки. Она потратила три часа, чтобы закончить все разъезды.
Вернувшись домой, Барбара вошла через заднюю дверь, осторожно поднимаясь по «черной» лестнице, словно шла через минное поле. Надо научиться быть все время настороже, сказала она себе, спрашивая себя, сидит ли он все еще у себя в комнате.
К ее дверям скотчем была приклеена записка, нацарапанная на обрывке картона, оторванном от подкладки, с которыми обычно возвращают рубашки из стирки. Ее записку со своей двери он уже сдернул.
«Для тебя». Слова были написаны его небрежным «юридическим» почерком. Дверь в ее комнату оказалась приоткрыта, и оттуда тянуло каким-то странным запахом. Это подтвердило ее подозрения. Значит, он сделал еще один ключ к ее замку и таким образом смог подменить ей лекарство.
Пройдя в комнату, она обнаружила, что он превзошел самого себя. А ведь она дала слово не удивляться ничему, что может произойти.
Он методично вскрыл все банки с консервами, которые она перенесла в комнату из кухни, и вывалил их содержимое в раковину, в ванну и в унитаз. Продукты уже начали портиться, издавая отвратительный запах; впрочем, смотрелись они омерзительно. Она рассердилась, что не предусмотрела такого поворота событий, но быстро справилась со своим гневом. Именно гневу ей придется теперь противостоять постоянно. Спокойно, сказала она себе, заметив, что окна в ее комнату закрыты. Она подошла, чтобы открыть их, но не смогла повернуть ручки, удерживавшие рамы. Обследовав их, она убедилась, что он замуровал их цементом.
Тогда, не задумываясь над своими действиями, она сняла с ноги туфлю и, действуя ею, как молотком, выбила все шестнадцать оконных стекол, вставленных в переплет, старательно вытаскивая застрявшие осколки при помощи носового платка и выбрасывая их в кусты под окном внизу. Подчиняясь какому-то изощренному капризу, он положил все опустошенные банки из-под консервов обратно на свои места в коробках, словно не желая портить ковер и мебель. Заметив это, она улыбнулась, так как поняла, что шкаф — это серьезнее, чем его невероятно смехотворный акт мести.
Напевая она прошла в ванную, собираясь покончить с уборкой этого безобразия. И снова она недооценила его изобретательность. Должно быть, он перекрыл воду. Очень умно, сказала она себе. Конечно, она знала, где находится основной распределительный кран, но, спустившись вниз, обнаружила, что он не закрыт. Это означало, что он заблокировал трубы, непосредственно ведущие к ее комнате.
Краны на кухне работали нормально. Она наполнила водой все глубокие кастрюли, какие только смогла найти, и старательно перетаскала их наверх, а затем вылила в ванную. И снова он перехитрил ее. Ну конечно, он перекрыл и сливное отверстие!
Самообладание и целенаправленность, с которыми она трудилась, дали трещину. Несмотря на то что в комнату теперь проникал воздух с улицы, запах стоял омерзительный. Она не сможет оставаться здесь. От работы ее одежда намокла от пота. Она переоделась в джинсы и майку с коротким рукавом. Никакого тонкого белья. Никаких туфель. Теперь это — ее боевое облачение. Она отдала салют своему отражению в зеркале.
Перекинув через плечо полотняную сумку для покупок, она спустилась вниз и принялась набивать ее всем, что, по ее мнению, могло пригодиться в ближайшем будущем: фонарик, свечи, спички, хлеб, сыр, немного печенья. Затем она выбрала самый острый и самый тяжелый секач для разделки мяса. Вооруженная таким образом, она