— А ведь дневник твой лежал все время у меня, в твоей тетради. Ты его, вероятно, сдала вместе с сочинением.
Лицо Зои не прояснилось:
— Ну и как вам понравился мой дневник?
— Я его не читала.
Губы ее насмешливо дернулись: мол, меня не проведешь. Могли разве удержаться?
Одна из дверей в переднюю заскрипела. Выглянула мать Зои в халате.
— В чем дело? О, здравствуйте! Почему вы в передней стоите? Зайка!
— Мама, это мне дневник вернули, — ответила она, не спуская с меня угрюмого взгляда.
Еще секунду мы постояли. Потом я сказала, с трудом сдерживаясь:
— В общем, Лезгина, дневник я не читала. Так что в школу изволь ходить. Никто твоих тайн не знает.
В школу Зоя пришла. Сидела непривычно тихая. На переменках из класса не выходила, уткнувшись в какую-то книгу. Белый накрахмаленный воротничок подчеркивал желтизну ее лица.
Вечером она встретила меня у ворот школы, когда я возвращалась домой. Маленькая, тонущая в сером плюшевом пальто, сшитом на рост; тени бессонницы под глазами.
— Простите, я… — Она решительно тряхнула головой, словно подгоняя себя. — Знаете, я поняла. Вы бы не приехали сразу, ночью, если б хотели его читать. Да и вообще… Извините меня, но, понимаете, у меня все так скверно, так гадко. — Девочка на несколько секунд закрыла глаза, сгоняя слезы. — В общем, вот! — И она протянула знакомую мне тетрадь. — Прочтите мой дневник. Вам можно. Только… — она немного замялась, — там о вас кое-что неправильно. Можно было вырвать или зачеркнуть, но так нечестно, нехорошо, будто я чего боюсь…
И вот снова передо мной этот дневник.
Первая страница…
«5 сентября.
Что сегодня было! Даже не верится. Прямо сон… Но лучше по порядку. После уроков ко мне подошел Толя Лисянский и сказал, что хочет со мной дружить, что я ему давно нравлюсь. Я так растерялась, что у меня в горле пересохло, и я ужасно хрипло разговаривала, как дифтеритик какой.
Ведь он мне еще с прошлого года запомнился, когда так язвительно-вежливо на собрании выступал. Даже иной раз мимо десятого класса проходила, чтоб на него посмотреть, хоть он некрасивый: длинный, волосы черные, топорщатся, как перья, и голову всегда то к одному плечу опускает, то к другому — ужасно высокомерен! Но глаза прищуренные, острые, такие умные, такие лукавые, будто все в тебе насквозь видят.
Он позвал меня в кино в воскресенье и попросил телефон. Ну, я согласилась. А теперь боюсь, девчонки начнут дразнить…
Рассказала маме, а она и говорит: «Какие-то у вас взгляды дурацкие. Что плохого, если мальчик с девочкой пойдут в кино? Да и вообще я бы на твоем месте меньше фантазировала, а больше за собой следила. Ты же будущая женщина, а можешь в мятом платье пойти, если я не выглажу. Стыдно!»
Сейчас она ушла к себе в техникум. Дома никого; я взяла зеркало. И что Толя во мне нашел? Хоть бы капельку была хорошенькая! Вот у Любы глаза как золотые ромашки, волосы бронзовые и вьются, и даже веснушки на ней — прямо украшение! А я ни рыба ни мясо. Пробовала только что косы сзади уложить, как у мамы, корзинкой. И не понимаю: лучше — нет? Ну их, удобнее, когда болтаются! До чего глупое занятие — в зеркало смотреть!
А вдруг Толя передумает и не позвонит?
8 сентября.
Оказывается, Люба обо всем знает. Она с лета встречается с Валей — Толиным товарищем, тоже десятиклассником. Вот хитрющая! А мне ни слова, хотя мы и подруги.
Она говорит, чтоб не сглазить, пока он не объяснился. Вот глупость!
Люба говорит, что он к ней красиво относится. Когда болела — цветы носил; ходит с ней в музеи, кино; все чертежи обещал сделать…
А мне этот ее Валя не очень нравится. Сладенький, хорошенький, как пастушок на бабушкиной вазе… Зануда, честно говоря.
Скорей бы воскресенье!
10 сентября.
Вчера позвонил Толя и позвал гулять. Я покраснела, замялась. А мама услышала и сказала:
— Мартышка, иди, не разыгрывай спартанца! Шестнадцать бывает раз в жизни.
Я пошла, но туфли демонстративно не вычистила и лент в косы не вплела, хотя без лент они у меня тонюсенькие, как мышиные хвосты. Правда, воротничок чистый подшила, но это же гигиена. Не хочу особо прихорашиваться, пусть видит, какая есть. Иначе нечестно, по-моему!
Погода была необыкновенная, прямо весна. Толя сказал, что после школы решил идти в Политехнический, что конкурса не боится: любые приемники может собрать.
До чего у него глаза красивые: длинные, зеленые и всегда смеются, а белки светятся вроде фонариков!
Мы ходили часа три. Оказывается, вечером очень уютно и весело на улице. Я шла, как на пружинках. Он даже сказал, что у меня походка летящая, точно у горной козы.
Он ужасно много всего знает, а я ничего из себя не могла выдавить умного. Только «да», «нет», как кукла. До чего чудно, когда у двоих одинаковые мысли обо всем! Я раньше думала, так только в книжках бывает. И мне ничего не хотелось — вот ходить и ходить рядом с ним… А потом он мне мороженого купил…
Уроки я, конечно, не успела выучить, и Марина мне сегодня полчаса мораль читала…
12 сентября.
Сегодня утром позвонил Толя и спросил, не буду ли я против, если с нами в кино пойдут Валя и Люба. Я согласилась, и они за мной зашли.
Я шла с одного края, под руку с Любой, а Толя — с другого. Потом сказал, что не слышит мое щебетание, и перешел на мою сторону. Люба сказала, что мы с ней на той неделе в музей собираемся, он стал напрашиваться, а я промолчала, хоть она мне весь локоть исщипала. Знала, что надо что-то сказать, и не могла. Ну как пробка в горле. Стесняюсь я его…
Только в кино мы не попали; разве в воскресенье билеты купишь!
Да, а по дороге много наших девчат встретили. Они так на нас смотрели, будто у них по три пары глаз выросло. А почему? Почему у нас стыдным считается, когда девочки дружат со старшеклассниками?
Сейчас звонила Люба. Она с Валей еще погуляла, когда я ушла (мне же нужно тройку по литературе исправлять). И вот она спросила Валю, серьезно ли я нравлюсь Толе. И он сказал, будто Толя говорит, что я дикарка и детский сад, но все-таки надел сегодня новый галстук. А откуда они знают, что новый?
15 сентября.
До чего я сейчас счастливая! Вот сижу и как балда улыбаюсь.
Ведь эти дни Толя ко мне не подходил. А я не знала, чего он обиделся, и мне было очень обидно.
А тут после уроков подхожу к нашему дому — и вдруг он. Мне сразу жарко стало. У него уже были два билета в кино на ближайший сеанс. Домой я даже не успела зайти предупредить, и мне потом такой нагоняй был! Оказывается, он вовсе не обиделся, а просто приемник делал и не мог оторваться, пока не кончил.
Только в кино вышло нехорошо. Сидим, и вдруг он взял меня за руку. Я как дернусь, а он шепотом:
— Чего вы испугались? Я просто хотел взглянуть, который час.
Обратно шли совсем затемно. Я никогда еще так поздно домой не возвращалась. Но хоть темноты я немного боюсь, с ним ходить совершенно не страшно было, как с папой.
Жалко только, что его мои дела не интересуют. Начала ему про нашу стенгазету рассказывать — я же редактор, — а он: «Ну ее, я уже вышел из детского возраста, когда в игрушки играют. Вы мне лучше объясните, почему вы такая старомодная, почему вы боитесь прикосновений?» Конечно, он шутил, но все же неприятно.
Давала Толе читать свое домашнее сочинение о Гоголе. Он его похвалил и спросил, откуда списала. А когда узнал, что все мое, сказал, что даже не думал, что я такая умница.
А Марина мне четверку поставила. Хоть ни одной ошибки. Я пошла и спросила: за что? Оказалось, видите ли, она не согласна, что я Чичикова с Остапом Бендером сравниваю, но ведь это мое личное наблюдение.
Просто она ко мне придирается, потому что я не подлиза. И вообще она настоящая старая дева по характеру и похожа на селедку: прилизанная, всегда в сером. Мне так смешно, когда она меня по-матерински журит. Сама только-только институт кончила…
24 сентября.
Сегодня была необыкновенная комсомольская группа, без Марины. Просто последний урок не состоялся, и мы заспорили о будущем: как строить жизнь, выбирать в ней что полегче или потрудней? Например, если есть способности к математике, то идти ли учиться математике (будет легко!) или избрать химию, хоть ее и не любишь, зато волю проявишь?
Я сказала, что пойду на медицинский, так как литература для меня слишком легка. А Валерка сказал, что так решать — чушь. Мол, волю надо испытывать на чем поважней. И вот он пойдет обязательно на завод, а учиться будет вечером, чтоб у матери на шее не сидеть.
А Люба сказала, что сначала выйдет замуж, поживет немного для семьи, потом вкусы определятся, и она решит, как жить. Вот не думала, что она такое скажет, скучное…
А потом Рыбак предложил: все одно по плану нужно собрание в этом месяце провернуть; есть предложение — считать, что оно состоялось сегодня. Конечно, все обрадовались. Ведь поговорили здорово: без докладчика, без протоколов, без выговоров Марины за дисциплину.
Интересно, а как Толя думает? Смешно, но я теперь все-все по нему меряю; что ни узнаю, что ни услышу — все в голове складываю, чтоб не забыть и ему рассказать.
27 сентября.
Сегодня получила в ателье новое платье. Оно синее. Мама говорит — в тон глазам. А закройщица несколько раз нечаянно уколола и сказала примету — буду в нем особенно нравиться. И хоть это глупость, конечно, а мне хочется, чтобы было и в самом деле. Это очень плохо?
Правда, из-за платья я поссорилась с отцом. Он увидел меня перед зеркалом, потребовал дневник — а там свежая тройка — и начал пилить. Ну, а я возьми и скажи, что не обязана учиться на отлично. Что тут было!
И что он с двенадцати лет себе на жизнь зарабатывает, и что я лодырь, и что моя учеба — моя единственная обязанность перед родителями, и что у меня только тряпки и мальчишки на уме, и что у меня ни на грош воли…