Оленев разжег шум и сел. И Таня послала ему воздушный поцелуй. А потом из школы они вышли втроем. Андрей, Оленев и Таня.
К моему удивлению, мать Оленева не возражала против их дружбы. Даже одобрила:
— Девочка из хорошей семьи!
А про Андрея сказала суше:
— И этот, поэтик, мил! Правда, среда у них богемная, но интеллигентная…
В результате Таня Степанова легко перенесла головомойку у Марии Семеновны. И не жалела о своем послании в газету.
Еще бы — сам Оленев за нее заступился! Посочувствовал. Не высмеял.
Но я не верила, что у них дружба надолго. Таня не умела быть благодарным человеком. Она могла все хорошее зачеркнуть из-за малейшей провинности: она так равнодушно, так холодно относилась к людям.
Правда, Оленевым она восхищалась. Открыто. В лицо. И она и Андрей.
И меня злило, что Оленев спокойно принимает их поклонение.
Утром я уговорила Оленева пойти в школу, обещая за это время все обдумать, а потом спросила Аллу:
— Ты его всерьез любишь?
— Ой, а вы не верите? Да я ради него хоть сейчас в няньки пойду!
— Причешись! — сказала я ей и, пока она добросовестно дергала свои спутанные волосы, добавила: — Если бы ты любила, ты бы о его будущем подумала! Ему учиться надо, у него такие способности к математике, как ни у кого в школе, а ты его на целину тащишь…
Она застыла, сведя брови.
— В конце концов вы можете дружить несколько лет, но за это время он кончит школу, поступит в университет…
— Значит, вы тоже считаете, что я ему не пара?
В голосе ее уже не было детскости, да и взгляд поражал взрослым, даже трагичным выражением. И я почувствовала, что у этой девушки неплохая интуиция. Конечно, ему нужна не такая. Конечно, ему потом с ней станет скучно. И очень быстро. Конечно, их потянуло друг к другу от душевного одиночества. Но имею ли я право вмешиваться? Грубо, безжалостно!
— Я не говорю, что ты не пара. Просто мне кажется, что спешить вам не надо…
Она вздохнула, причесалась гладко, заплела волосы в одну толстую короткую косичку и сказала тихонько:
— Ведь такого я больше никогда не встречу. А с ним так интересно, каждую минуту… Чего он только не знает!
Ее пушистая, аккуратно причесанная головка была даже миловидна, но лицо омрачило выражение тоски и горечи, недетской горечи. И мне стало больно. Но что, что я могла сделать?
— Ну, прощайте, — сказала Алла чинно. — Спасибо за гостеприимство.
— Ты заходи, и одна и с Таликом.
Но она покачала головой, ничего не ответив, и губы ее жалко дернулись, точно она собиралась заплакать.
— А с мамой его я попробую уладить. Она позволит вам дружить…
Алла явно старалась засмеяться или хотя бы усмехнуться. Но это не получилось у нее. Она только сумела сдержать слезы.
— Я ведь знала, что ничего не выйдет… Знала. А все-таки вдруг размечталась. Вот сели мы с ним в поезд, едем далеко-далеко от всех…
Она всхлипнула и выбежала.
И я твердо решила настоять, чтоб им позволили дружить. Но я недостаточно ценила мать Виталия Оленева.
Оленева подняла на ноги всех — от парторганизации школы до милиции. В кабинете Марии Семеновны шло совещание, и меня немедленно вызвали к ней, как только я появилась в вестибюле школы.
Я даже вздрогнула, когда увидела Оленеву. Такой она была бледной, даже зеленой, так дрожали у нее руки.
— Всё, буквально все я давала этому мальчику… — Голос ее был жалобным, задушевным, непохожим на ее обычный, холодный до такой степени, что от него стыли зубы.
— Не волнуйтесь, найдем вашего сынка, — убеждал ее Игнатов, инспектор детской комнаты при районной милиции.
Оленеву он прямо обожал, считая ее образцовой родительницей.
— Возмутительно! — кипятилась Мария Семеновна. — И опять в этом классе! Прямо рассадник каких-то любовных эмоций!
Светлана Сергеевна усмехалась. Она не любила Оленеву, но предпочитала с ней не связываться, особенно с тех пор, когда Оленева снялась с партийного учета по месту жительства и прикрепилась к нашей школьной парторганизации.
— Наконец! Явилась! — воскликнула Мария Семеновна, увидя меня. — А ведь классному руководителю невредно приезжать и до начала своих уроков…
— У меня сегодня вообще нет уроков, — сказала я.
— Ты уже слышала новость?
Светлана Сергеевна выразительно покосилась на Оленеву.
— Они у меня ночевали.
Хоть я и рассчитывала немножко на эффект, но не думала, что он будет таким сенсационным.
— Боже мой! — простонала Оленева, падая в кресло. — И вы могли мне не позвонить, не сообщить об этом немедленно?! Еще вчера!
С каждым словом голос ее повышался, крепчал и леденел.
Игнатов перестал названивать по телефону и тоже повернулся ко мне. Он хотел посмотреть на меня официально, но у него не получилось. Вот уже два года, как мы частенько с ним сталкивались и после нескольких ссор неплохо ладили. Мария Семеновна начала опускать голову, глядя на меня поверх очков, точно собиралась бодаться.
— Вы сами выгнали сына из дому, — сказала я Оленевой. — Вы должны были отдать себе отчет в своем поступке.
— Но где, где мой мальчик?
— В классе.
Она вскочила с места, рванулась к двери, но тут вмешалась Светлана Сергеевна:
— Сейчас идут уроки, вы не можете войти в класс…
— Так вызовите, вызовите его сюда! — умоляюще сказала Оленева Марии Семеновне.
— Приведи парня! — скомандовала Мария Семеновна, глядя на меня, как на пустое место.
— А зачем? Пусть нормально занимается. Надо всем успокоиться, подумать…
— И это говорит педагог?! — Оленева подобралась, как перед прыжком. — Мой сын попал в руки к авантюристке, к уличной девчонке…
— Я ее видела, — сказала я. — Самая обыкновенная девочка.
— Вызови Оленева! — скомандовала еще решительней Мария Семеновна.
И мне пришлось пойти за Виталием. Никогда не забуду, как он посмотрел на меня, когда я сказала ему, что его просит зайти Мария Семеновна. Он выпрямился, сжал губы, отвердев лицом, точно шел на расстрел, и двинулся легким, спортивным шагом по нашим длинным коридорам.
И я не успела сказать, что все произошло помимо меня, что я пыталась вмешаться, но что и я связана тысячами запретов именно потому, что я учительница. А главное, я не успела подбодрить его, посоветовать держаться стойко…
Когда мы с ним вошли в кабинет, Мария Семеновна мне сказала небрежно, как прислуге, которой барыня недовольна:
— Ну, а тебя я не задерживаю.
— Решается вопрос о моем ученике…
— Это ученик моей школы!
Третье слово она выделила жирно и победно посмотрела на Игнатова.
— Весь этот тарарам глуп!
Глаза ее округлились. Она позволяла, даже поощряла иногда нашу фамильярность, но только наедине…
— Твое мнение не спрашивают! И вообще, Марина Владимировна, у меня сейчас здесь совещание при директоре. Я вас на него не звала…
Игнатов скучающе гладил трубку телефона. Оленева заискивающе смотрела на сына. А он разглядывал носки своих ботинок. Плечи его ссутулились, точно он заранее подставил их под тяжелую ношу.
Пауза увеличивалась, густела.
Светлана Сергеевна вывела меня, сказав тихонько:
— А, оставь, что ты с ними сделаешь?! Если парень твердый — устоит, а если подчинится — грош цена такой любви…
И я ушла в библиотеку и перебирала журналы, не видя их, и мне особенно жалко было не Виталия, а Аллу с ее наивной мечтой о чуде.
Я вспоминала их ночной приход, эту маленькую счастливую замерзшую парочку. И представила судилище, перед которым стоял сейчас Оленев… Бедный парень! А я ничем не могу ему помочь!
Я напрасно прождала весь день Виталия. В класс он не вернулся после разговора с Марией Семеновной. Не приходил он два дня, а потом, появившись в школе, снова стал спокойным и выдержанным, первым учеником. Со мной он был вежлив, безукоризненно вежлив, прекрасно отвечал на моих уроках, даже пошел с классом на экскурсию на кондитерскую фабрику, но как-то оледенел… И поразительно стал походить на мать.
Вскоре я заговорила с ним, когда мы остались одни в коридоре.
— Ну, как ваши дела? Как Алла?
И вдруг услышала:
— Я вас очень прошу, Марина Владимировна, больше о ней не упоминать. Она меня не интересует.
Глаза его смотрели так холодно, жестко и твердо, что я вздрогнула.
— Что случилось, Талик?
— Ничего. — Он пожал плечами. — Все оказалось липой.
— Тебе что-то наговорили о ней?
— Частично. Но главное она сама рассказала…
И он передернул плечами с такой брезгливой миной, что мне захотелось его ударить.
Я как-то забыла, что вначале она меня раздражала. Все заслонил наш последний с ней разговор.
— Дай мне ее адрес!
— Зачем? У вас и так дел много…
Он сжал губы и опять стал похож на мать. Он явно спустил забрало, он уже никому не доверял. И он твердо решил все оборвать. Забыть. Вычеркнуть эту девочку из памяти.
И опять стал ходить всюду с Таней и Андреем. Как ни в чем не бывало. Только теперь его оруженосцы смотрели на него и с обожанием, и с сочувствием, с заботой. Так смотрят на выздоравливающего после тяжелой болезни.
Несколько недель я ждала, что Алла придет ко мне. Я даже на улицах оглядывалась на девочек ее роста, но больше я ее так и не встретила.
Эту историю Мария Семеновна мне не простила. Отныне она относилась ко мне с доверчивой враждебностью. Она ждала моих новых ошибок, промахов. Она хотела подавить тайное возмущение в «ее» школе, которое медленно зрело во мне. И настроение в учительской накалялось.
Я долго не знала, что же произошло в тот день в кабинете Марии Семеновны, отчего так изменился Виталий. И только потом, после окончания учебного года, я случайно встретила его мать в магазине. Оленева была по-прежнему холодна и деловита. И я удивилась, что она подошла ко мне.
— Я давно хочу вас поблагодарить, Марина Владимировна, и извиниться за свою резкость. Если бы не вы, эти дураки многое бы натворили…
— Я?!