С каждым днем мне все меньше надо было зубрить. С каждым днем я все больше увлекалась математикой.
Анна Ивановна оставалась такой же немногословной, тихой. Она не вмешивалась в наши споры на классных собраниях. Не командовала. Не поучала. Она только подавала идеи. Странные, на первый взгляд. То она вела нас в Политехнический музей, спрашивала там, кто какие любит книги по научной фантастике. А потом показывала археологические находки, разрушавшие стройные научные теории.
То вдруг приглашала в университет послушать на механико-математическом факультете лекцию по математике. Мы шли — и ничего не понимали. А она потом все разъясняла своими словами. А когда мы поехали всем классом на лесозаготовки, она в дороге устроила математическую викторину. С премиями: у нее было припасено пять соевых конфет…
Постепенно мы начали видеть цель учебы не только в хороших отметках. Стало интересно приходить каждый день в школу. Гадать, что она еще придумает. И стараться ее обрадовать, удивить, услышать ее молодой голос.
— А знаете, девочки, Марина предлагает оригинальную идею! Почему бы нам и в самом деле не начать выпускать математический журнал?
Ничего особенного, — ведь правда? А эта скупая похвала поднимала настроение на целый день. Да и девочки поглядывали уважительно: «Если уж Аннушка одобрила…»
Даже внешне она преобразилась, особенно когда перестала кутаться в старый платок и бесформенное пальто. Мы увидели перед собой стройную женщину с милым, легко краснеющим лицом и седыми волосами, теперь казавшимися неестественными, как парик…
А может быть, чуда преображения и не было? Просто мы вгляделись в нее, привыкли, полюбили? Некоторые девочки даже стали ей подражать в мимике, сдержанной до суховатости, в лаконичных и по-мужски твердых жестах и даже в походке, невероятно быстрой, но не суетливой.
Она не признавала мелких шажочков… Потом мы случайно узнали, что приехала она к нам из Ленинграда, где пережила всю блокаду, что потеряла двух детей и что лет ей было совсем немного, нашей учительнице без возраста…
Анна Ивановна ни разу не подсказала нам на экзаменах.
Она спокойно выслушивала все ответы, не меняя выражения блеклых глаз. Но мы уже умели читать ее взгляды; в них-то не таилось скучающего безразличия. И это придавало нам уверенность. Мы видели, что она нами довольна, что мы не оскорбляем невежеством ее любимый предмет.
Много лет спустя, вспоминая мое знакомство с этой суровой, не обаятельной на первый взгляд учительницей, я задумалась над тем, почему она обошлась со мной вначале так жестоко. Но поняла ее окончательно, когда сама столкнулась, уже в роли учительницы, с таким же самолюбивым характером. Анна Ивановна меня обломала. Тонко, умно, не унижая и не оскорбляя. Но заставила выпить чашу наказания до дна, а потом растревожила не только мое самолюбие, но и мое человеческое достоинство.
Я проучилась у нее мало, всего год. Встречала я и после нее много разных учителей. Бывали среди них добренькие, всегда потакавшие ученикам или пестовавшие нас, как няньки.
Бывали неплохие преподаватели. Но они обращались со школьниками, как с дикими зверьками: осторожно и слегка боязливо.
У преподавательницы литературы в старших классах я была даже любимицей. Она поручала мне вести уроки по ее плану, когда заболевала, в десятом классе. Чтобы мы не запустили программу…
Но только Анне Ивановне я пыталась подражать, когда впервые пришла учительницей в школу.
Глава 2ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ
Все хорошие учителя счастливы одинаково, а неудачливые — несчастливы по-разному.
Эту перефразировку Л. Толстого я придумала после моих первых уроков в школе. Неудачи любят трусов. А я оказалась трусихой.
Ох, до чего же я боялась вначале войти в свой класс! В восьмой «Б». «Буйный», как небрежно сказала мне директор Мария Семеновна.
Секунду после звонка первого сентября я медлила в учительской. Звонок рассыпался по коридорам, подстегивал опаздывающих, вбирал в себя торопливые шаги, хлопанье парт…
А я представляла мысленно лица своих учеников, представляла, как они встанут передо мной в самых живописных позах.
Я взяла мой журнал, обернутый белой бумагой. Перевела дух. И пошла покорять пятнадцатилетних людей.
Они обязаны меня слушать. У меня диплом учителя. Я старше их на целых семь лет. Обязаны! Но будут ли они меня слушать? Я ведь еще должна завоевать их уважение, симпатию, желание слушать меня.
Я шла на поединок с классом. Да, я не оговорилась: на поединок. И я понимала, что ни хорошие оценки в университете, ни диплом с отличием не определят мою победу в этом поединке.
Первый урок по «Слову о полку Игореве» я провела довольно сносно: ребята молчали и с любопытством оглядывали меня. Только меня не покидало ощущение, что мой класс — аквариум. И ребята сидят внутри, за стеклом, а я — снаружи. И поэтому должна напрягать голос, чтобы он проник сквозь это стекло. Сквозь зеленоватый туман, в котором плавали лица моих учеников. Я старалась поразить их глубокой эрудицией. Я помнила, как ценили мы в юности учителей, чьи объяснения были много полнее школьных учебников…
Эти сорок пять минут полной тишины излечили мою трусость. Я даже решила, что у меня есть обаяние, что я уже покорила ребят.
Но на следующем уроке мои ученики начали проявлять свои многообещающие индивидуальности. Опрос показал, что в их памяти остались самые приблизительные сведения из моего рассказа. Опрос показал, что я не умею держать дисциплину. Опрос показал, что ребята меня раскусили. И теперь демонстрировали себя во всей красе.
Одни ученики свободно прогуливались по классу, присаживаясь к кому хотели. Другие играли в «морской бой». Две девочки на первой парте что-то старательно списывали из одной тетрадки. У окна мальчик читал книгу без обложки, зажав уши руками. Изредка ребята поднимали глаза на меня, на отвечающего у доски. И снова погружались в свои дела и заботы. Правда, наглого, буйного шума, слышного в коридоре, не было. Ребятам не хотелось неприятностей. Просто они превратили мой урок в пустой урок.
Я пробовала воззвать к старосте, комсомольцам. Оказалось, что староста еще не избран, а комсомольцами были только девочки. И они явно не пользовались авторитетом у мальчишеской «вольницы». Положение осложнялось…
Через тридцать минут после этого беспомощного педагогического бултыхания я почувствовала, что иду ко дну. Оставались две возможности. Вызвать директора, пожаловаться. Но тогда мой авторитет скончается, не родившись. И можно было начать кричать, молотить кулаком по столу и ставить двойки. Но авторитет такой ценой не завоевать.
И тогда я начала тихим голосом рассказывать приключения Шерлока Холмса. Шум стал замирать, как костер, политый водой… «Дедуктивный» метод Шерлока Холмса мгновенно заворожил мою «вольницу». Но на душе у меня при этом точно плясали и царапались дикие кошки. И тут моя выдержка подверглась новому испытанию. Дверь открылась. Вошла Мария Семеновна.
— Ну, как дела? — спросила она, поглядывая на ребят поверх очков. — Что вы проходите? — и ткнула пальцем в самого вертлявого мальчика, который за урок уже сменил пять мест.
— «Слово о полку Игореве»! — отчеканил он, выпятив грудь колесом. — Идейное содержание и историческую обстановку.
Она повернулась ко мне:
— Справляешься? Дисциплину держишь пока прилично…
Я пожала плечами. Я не могла смотреть ей в лицо.
— Главное, с ними построже! И чуть что — ко мне в кабинет, на беседу…
Еще секунда, и я честно рассказала бы ей, что происходит, но она тут же повернулась и вышла. И тогда встал один парень, рыжеватый, с круглыми прозрачными глазами.
— Вы не бойтесь, — сказал он ленивым тоном, — мы вас не выдадим… Рассказывайте дальше! — и сел спокойно.
— Как твоя фамилия? — спросила я.
— Иванов!.. Петров!.. Сидоров! — захихикали его дружки, но он властно махнул рукой. И они замолчали. Точно их выключили.
— Ну, Шафаренко…
— Так вот, Шафаренко, — сказала я, — мне покровительство не нужно. За себя я отвечу сама. А вот за класс вам всем придется отвечать. Ведь говорят, что он самый плохой в школе.
Всплеск страстей.
Все загалдели сразу. Они припоминали обиды, несправедливости учителей, придирки Марии Семеновны. И это меня обрадовало: значит, в них еще оставалось самолюбие. Они не спрессовались в равнодушную и сонную массу лодырей.
— В общем, так, — сказала я, — сегодняшний урок пропал. Виноваты и вы и я. Значит, все останемся после уроков на час.
Я подняла руку, пережидая новый прилив шума.
— Приключения Шерлока Холмса вам нравятся? Я тоже люблю эту книгу. И я обещаю после каждого нормально проведенного урока десять минут в день, на большой перемене, рассказывать вам продолжение.
— Ура! — заорал Лайкин. Тот самый, который так самоотверженно врал Марии Семеновне.
— Устраивает вас это условие?
Шафаренко встал и сказал твердо:
— Договорились. Порядок.
Так прошел мой второй урок в школе.
Первые дни я делала все, чтобы надоесть своему классу. Я по неопытности буквально преследовала их своей заботой. С первого урока до последнего. Хотя у меня было всего полставки. И мне необязательно было приезжать ежедневно и сидеть в школе целый день.
Я ходила на чужие уроки. Искала идеального учителя для подражания. Я честно выполняла все заветы, которые нашла в книгах про молодых учителей. Я относилась к ним как к шпаргалкам.
Вероятно, поэтому я и сделала Костю Шафаренко старостой. Хотя он в первый же месяц «поймал» пять двоек. По пяти предметам.
Меня пленило его нахальное поведение. Так позднее комментировала это событие Мария Семеновна.
Когда я при восторженном гуле предложила его кандидатуру на классном собрании, он спросил:
— Макаренку строите?
— И рада бы, да не под силу. Еще есть вопросы?
— Есть, — сказал он вполне серьезно. — А без меня у вас что, нехватка руководящих кадров?