Аманвах кивнула:
– Но мне сдается, они скорее решат дело в нашу пользу, если мы вернемся в твое племя.
С этим Лиша не могла поспорить, однако в ауре Аманвах сквозило нечто еще. Не лукавство, но…
– Ты говоришь мне не все.
– Конечно! – рассмеялась Аманвах. – С чего мне доверять тебе больше, чем остальным землепашцам?
«Неблагодарная ведьма».
– Чем же я заслужила твое недоверие, Аманвах вах Ахман? – осведомилась Лиша по-красийски. – Почему ты продолжаешь оскорблять меня, хотя я всегда поступала честно?
– Неужели? Кого ты носишь в своей утробе, госпожа? Моего брата или следующего герцога Энджирсского?
Лиша пытливо всмотрелась в ее лицо.
– Кости сказали тебе, что недуг Райнбека неизлечим? – догадалась она.
– Если ты изучила его семя, то и сама знаешь ответ, – отозвалась Аманвах.
– Изучила, – кивнула Лиша.
Покрывало Аманвах скрыло улыбку, но она явственно обозначилась в ауре.
– Ты лично видела, как хисах брала материал, или поверила на слово?
Лиша вздрогнула, чуть не разлив чай. Она быстро поставила чашку и встала:
– Прошу меня извинить.
– Конечно, – кивнула Аманвах, не препятствуя ее уходу.
Уонда и охранницы перешли на трусцу, стараясь не отставать от Лиши, когда травница устремилась по коридорам дворца сперва к себе за флаконом, а затем – к герцогине.
Служанка Мелни отворила ей и ввела к хозяйке.
– Чем могу быть полезна, госпожа? – спросила Мелни, оставшись с Лишей наедине.
Она считалась самой могущественной женщиной в Энджирсе, однако на деле склонялась перед Лишей почти так же, как перед Арейн.
Лиша достала меченый стеклянный флакон:
– Возможно, я нашла средство, но мне нужно, чтобы вы потихоньку кое-чем меня снабдили.
Рожер сидел в своей келье за столом, который приставил к окну, чтобы обозревать город по ходу исполнения скорбной скрипичной партии.
Он прикидывал, слышно ли его внизу. Надеялся, что да, ибо что такое жонглер без публики? Если уж он ее не видит, то пусть хоть она узнает о его муках.
При свете луны других дел и не было. Рачители не дали ему лампы, а меченая маска, позволявшая видеть в темноте, осталась в его покоях, которые сейчас, несомненно, мерила шагами Аманвах.
Да и свечку не попросишь. У кого? Посетители к нему больше не захаживали, являлся лишь безымянный служка, который подсовывал подносы под дверь и забирал их пустыми. Еда была простой, но достаточно сытной.
Окно же – маленьким: можно просунуть голову, но следом пролезет только плечо. Впрочем, это не имело значения. Даже если бы он протиснулся сквозь крошечное отверстие, внизу ждала пустота. Четыре башни взирали на город с трехсотфутовой высоты.
Но это все же лучше, чем пялиться на стены кельи, да и вид открывался поистине захватывающий – весь Энджирс простирался перед ним как на ладони. Рожер смотрел на световые вспышки, с которыми от меточной сети отбрасывало воздушных демонов, и играл для Аманвах.
Достигала мелодия слуха энджирсцев или нет, но он знал, что Аманвах слушала. Он вкладывал в музыку свою тоску по ней, свою скорбь и страх за Сиквах. Любовь и гордость. Надежду и страсть. Все это он нашептывал и в хора, но слова его подводили.
Музыка – никогда.
– Муж мой.
Смычок соскользнул со струн. Рожер притих, озираясь и гадая, не почудилось ли ему. Может быть, Аманвах не только слушала, но и нашла способ общаться через подбородник?
– Ау, – осторожно шепнул он.
Но тут в подоконник вцепилась рука, и Рожер, с криком отшатнувшись, перекувырнулся через стол. Дыхание пресеклось от удара о пол, но годы тренировок сказались, и он, едва упав, перекатился и уселся на корточки в нескольких шагах от окна.
Сквозь маленькое отверстие на него смотрела Сиквах. На ней были черный платок и белое покрывало, но глаза выдавали ее безошибочно.
– Не тревожься, муж мой. Это всего лишь я.
Нахлынули воспоминания. Сиквах поражает Сали в горло. Сиквах ломает стражнику хребет. Сиквах сворачивает шею Абруму.
– «Всего лишь» ты не была никогда, жена моя, – отозвался Рожер. – Хотя мне кажется, что я и наполовину тебя не знал.
– Ты прав, что огорчаешься, муж мой, – сказала Сиквах. – У меня были тайны, хотя и не по моей воле. Сама Дамаджах приказала нам с сестрами по копью не раскрывать, кто мы такие.
– Аманвах знала.
– Она, и больше никто на севере. Мы кровь Избавителя. По крови она дама. Я – шарум.
– Кто-кто ты? – переспросил Рожер.
– Я твоя дживах, – ответила Сиквах. – Молю тебя, муж мой, если ты не поверишь в остальное – поверь в это. Ты мои свет и любовь, и, не запрещай этого Эведжах, я бы убила себя за то, как тебя опозорила.
– Этого мало, – возразил он, скрестив руки. – Если хочешь вернуть мое доверие, скажи мне все.
– Конечно, муж мой. – В ее голосе проступило облегчение, как будто она легко отделалась.
Возможно, так оно и было. Вся ее кротость оказалась личиной. Кто мог поручиться, что и облегчение не игра?
Отчасти Рожеру было все равно. С минуты обетования Сиквах выказывала лишь преданность по отношению к нему. Даже убивала ради него, и, несмотря на случившееся, Рожер не мог от этого отмахнуться. Где-то упокоился дух Джейкоба – его убийцы наконец получили по заслугам.
– Можно мне войти? – спросила Сиквах. – Я обещаю ответить на твои вопросы без утайки и лжи во благо.
«Без утайки и лжи? – подумал Рожер. – Или лжи во благо?» Как хочешь, так и понимай.
Он с сомнением посмотрел на оконце:
– Как ты собираешься это сделать?
Губы Сиквах чуть дрогнули в улыбке, и она просунула голову внутрь. Извернулась – и в келью прозмеилась рука, упершаяся в стену.
Раздался щелчок, от которого Рожера передернуло, и появилось плечо. В гильдии жонглеров Рожер повидал немало номеров из серии «человек-змея», но ничего подобного не помнил. Сиквах уподобилась мыши, которая протискивается в узкую щелку под дверью.
В мгновение ока она очутилась внутри, перекатилась кубарем и замерла в смиренной позе, встав на колени и уткнувшись лбом в истертый ковер. На ней был шелковый наряд шарума: шаровары, туго подпоясанная рубаха и черный как ночь платок, представлявший контраст с белоснежным свадебным покрывалом. Руки и ноги были босы.
– Прекрати, – потребовал Рожер.
Такая демонстрация покорности, приятная красийцам, ввергала его в глубокую неловкость, особенно в исполнении той, что могла убить мизинцем.
Сиквах выпрямилась и села на пятки. Она откинула покрывало и сдвинула платок, показав волосы.
Рожер подошел к окну, высунулся и глянул вниз, на голую башенную стену. Там не было ни веревок, ни других приспособлений. Неужели она цеплялась голыми руками и ногами?
– Тебя Аманвах послала меня вызволить?
Сиквах покачала головой:
– Я могу, если ты прикажешь, но дживах ка не думает, что твое желание таково. Я здесь, чтобы присмотреть за тобой и не дать в обиду.
Рожер оглядел каморку, почти лишенную мебели:
– Если кто-нибудь явится, спрятаться негде.
– Закрой глаза и сосчитай до двух, – улыбнулась Сиквах.
Рожер послушался, и, когда открыл глаза, Сиквах исчезла. Он обыскал помещение, даже заглянул под низкую койку, но она сгинула без следа.
– Где ты?
– Здесь.
Голос донесся сверху, но, даже глянув на звук, Рожер не увидел ее среди балок. Но потом одна тень расправилась, мелькнуло белое покрывало.
Сиквах бесшумно пала на пол и отскочила от удара… куда-то. Рожер потерял ее даже вблизи. Он бродил по келье, пока его не схватила за лодыжку рука, высунувшаяся из-под койки. Он с визгом подпрыгнул.
Сиквах тотчас выпустила его и в следующий миг возникла у двери. Чуть постояв, она встряхнула головой.
– Тремя пролетами ниже стоит стражник. Он небрежен и вряд ли услышал, но нам следует соблюдать осторожность.
На сей раз Рожер завороженно оценил, как Сиквах легко, словно по лестнице, взобралась по каменной, отшлифованной столетиями стене.
– Когда я отсюда выйду, мы изменим все наше жонглерское выступление, – сказал он. – Нельзя разбрасываться таким даром и тратить его на пение.
Они проговорили до поздней ночи. Рожер лежал на койке, заведя руки под голову, и смотрел в темноту, окутывавшую Сиквах.
Она поведала, как ее отдали Дамаджах и направили в катакомбы дворца дама’тинг. О жестокой муштре, которая за этим последовала.
– Ты, наверное, ненавидела Энкидо, – заметил Рожер.
– Какое-то время, – согласилась она, – но жизнь шарума беспощадна, муж мой. Бой не жонглерство, в нем не бывает вторых попыток. Энкидо вооружил нас орудиями выживания. Я поняла, что все, что он делал, совершалось из любви.
Рожер кивнул:
– Очень похоже на нас с мастером Арриком. – Перед женами он всегда старался преподносить мастера уважительно, в радужных красках, но Сиквах поделилась с ним подноготной, и он ответил тем же.
Он рассказал, как Аррик обрек их с матерью на смерть. О его пьянстве и зверстве, которое пробуждал алкоголь. О том, как мастер снова и снова пропивал их сбережения – и собственное «я».
И все-таки он не мог ненавидеть Аррика, после того как тот исполнил смертельный номер, прыгнув за метки на лесного демона, чтобы спасти Рожера.
Аррик был слаб, эгоистичен и мелочен, но по-своему любил его.
Сиквах же откровенничала не колеблясь и говорила о себе больше, чем когда-либо раньше, но ее искренность еще не подверглась настоящей проверке.
– В день, когда мы встретились, – сказал Рожер, – и твоя непорочность не подтвердилась…
– Ты встал на мою защиту, – отозвалась Сиквах. – Тогда-то я и поняла.
– Что поняла?
– Что ты не похож на красийских мужчин. Ты видел во мне не только свою собственность. В тот день я не знала тебя, муж мой. Я не видела твоего лица и не слышала о твоих деяниях. Мне был знаком твой язык, но не были ведомы ни твои правила, ни обычаи твоего народа. Меня не спросили, назначив твоей женой. Я не вызывалась на это. Меня тебе отдали.