Аура Кадживах похолодела.
– Каджи исчез?
– Исчез, – подтвердил Джардир. – Только так можно было помешать Асому превратить его в пешку, как превратил он тебя. В орудие для свержения Дамаджах и замены ее глупой старухой, которая ничего не смыслит в правлении.
– Ты никогда не говорил со мной так, – промолвила Кадживах. – Это я произвела тебя на свет. Я подносила тебя к груди. Я растила, когда отец ушел одиноким путем. Чем же я заслужила твой гнев?
– Я сам во всем виноват, – признал Джардир. – Я так сосредоточился на внешнем враге, что не вникал в дела придворных женщин. Я позволил тебе возвыситься над ними и орать на всех, кто смел подать тебе не тот нектар или слишком туго заплести волосы. Воображать, что, раз уж ты во дворце, все должны тебе прислуживать, и никак иначе.
Кадживах съеживалась все больше, и он видел по ауре, сколь его слова мучительны для нее. Но он поднажал. Их отношениям уже никогда не быть прежними, но ничего не поделаешь. Возможно, это последняя возможность до нее достучаться – превратить Кадживах в ту верховную союзницу, которой видела ее Красия.
– Слушай меня, матушка, и хорошенько запоминай, – сказал он. – Ала стоит на краю гибели, и я должен знать, что могу на тебя положиться в мое отсутствие. Ты нужна мне. Нужна Красии.
Кадживах упала на колени:
– Конечно, сын мой. Я только этого и желаю. Скажи, что делать, и я все исполню.
– Всякий раз, когда ты досаждаешь Дамаджах, страдает вся Красия, – продолжил Джардир. – Завтра я уйду снова и, может быть, не вернусь много месяцев, а то и вовсе. До моего возвращения ты будешь повиноваться Инэвере. Не Асому. Не моим сыновьям и внукам. Инэвере.
– А если ты не вернешься? – спросила Кадживах.
При мысли об этом в ее ауре отразилась паника, но у него не было времени на утешения.
– Тогда будешь повиноваться ей до самой смерти, – ответил Джардир.
Он поднял и возложил ей на плечо копье Каджи:
– Клянись. Передо мной и Эверамом.
– Клянусь, – сказала Кадживах.
– В чем ты клянешься, матушка? – понизил голос Джардир.
Она вскинула на него полные слез глаза:
– Клянусь перед Эверамом, перед моим сыном шар’дама ка повиноваться Дамаджах, Инэвере вах Ахман ам’Джардир, во всем, начиная с этой минуты и до твоего возвращения или моей кончины.
Она вцепилась в подол его одеяния:
– Но ты обязан вернуться, Ахман. Я не переживу, если потеряю тебя, как потеряла твоего отца и Джайана.
– Такова инэвера, возлюбленная матушка, – ответил Джардир. – Ты должна веровать в величие замысла Эверама. Я не продам мою жизнь задешево, но, если мне суждено принять мученичество ради Ала, отказа не будет.
Кадживах уже открыто разрыдалась, и Джардир, упав на колено, обнял ее. Когда она затихла, он встал, увлекая ее за собой и ставя на ноги.
– Теперь мне придется тебя покинуть; ты обретешь свободу, когда я уйду. О том, что я здесь побывал, не должен знать никто, даже мои дживах сен.
– Но почему? – спросила Кадживах. – Какая надежда возгорится в народе, если он узнает, что ты жив!
– Потому что даже сейчас за мной охотятся силы Най. Рассказав о моем возвращении, ты подвергнешь себя опасности и привлечешь к себе взоры ее князьков, а я хочу, чтобы они приковались к чему-нибудь другому.
Он подошел к спящим Таладже и Эвералии и поцеловал их:
– Да пребудет с вами благословение, милые жены. – Направившись к двери, он в последний раз оглянулся на мать. – С этого дня ты будешь оказывать моим женам, дочерям и племянницам надлежащее уважение.
– Конечно, сын мой, – поклонилась Кадживах.
Он долго всматривался в ее ауру, сопоставляя обожание детства с умудренностью зрелости. Ему стало больно оттого, что это – не одно и то же.
– Я люблю тебя, матушка. Никогда не сомневайся в этом, хоть я и нисхожу в бездну Най.
– Никогда, – пообещала Кадживах. – Не усомнись и ты в том, что никто из живших не гордился сыном и не любил его больше, чем твоя мать.
Кивнув, он вышел.
Покинув камеру, Джардир Втянул магию, которая держала во сне жен и стражника. Когда они очнулись, дверь Каземата уже закрылась за ним.
Вновь завернувшись в плащ-невидимку, он шел по дворцу, пока не достиг неохраняемого окна. Он вылетел. Энергия захлестнула его, холодный ветер бил в лицо, луна и звезды освещали ночное небо. Ему пришлось напомнить себе, что полет – дар Эверама, священное орудие, а не забава. Он устремился к противоположной стороне дворца – покоям некогда своим, а ныне захваченным самонадеянным сыном.
Окна были надежно помечены и зарешечены от вторжения. Асом, несомненно, боялся убийц, и не без оснований. Своим бесчестным возвышением он разгневал многих могущественных людей в Красии. Джардир выбрал наружную стену, за которой, он знал, скрывался редко использовавшийся коридор. Он начертил серию меток – тех самых, что усвоил огромной ценой в схватке с Алагай Ка. Камень размяк, в нем разверзся довольно широкий портал. Оказавшись внутри, Джардир нарисовал в воздухе новую метку, которая закрыла отверстие от алагай. Он не рискнул оставить брешь даже здесь, в средоточии красийской мощи.
Джардир снова активировал плащ и бесшумно двинулся по коридору к покоям сына. Там, к своей скорби, но не удивлению, он обнаружил то, о чем предупредила Инэвера: прикованного к постели Асукаджи, чья аура была тускла и безжизненна, и Асома, который, все еще в короне-копии, лично ухаживал за любовником.
Несмотря на маскировку Джардира, Асом что-то почуял. Сперва это проявилось в ауре, затем он навострил уши и насторожился. Поворотившись, он медленно осмотрел комнату, корона ослепительно засияла. Мальчик, как опять же предупреждала Инэвера, научился ею пользоваться, и хотя в ободе было меньше силы, чем в короне Джардира, с нею все равно приходилось считаться.
– Кто здесь? – властно осведомился Асом, изучая взглядом стену, возле которой стоял Джардир, и пытаясь на нем сфокусироваться. Он встал и потянулся за копьем – еще одной ярко горящей подделкой.
Не видя причин скрываться дальше, Джардир отбросил плащ:
– Приветствую тебя, сын мой.
Он ожидал удивления, даже испуга. Чего он не ждал, так это нападения. Асом ударил, словно туннельная гадюка, сделав выпад сверкающим копьем.
– Самозванец! Мой отец мертв!
Джардир едва успел отбить острие своим. Асом, непоколебленный, принялся орудовать копьем со слепящей быстротой, нападая опять и опять, каждый раз под новым углом, и выискивая брешь в отцовской обороне.
Не приходилось удивляться тому, что в ночи этот воин сражался с демонами безоружным, а потом проторил себе, выстлал трупами путь по семи ступеням Трона черепов. Джардир лично натаскивал юношу, обучая его с братьями смертоносным шарукинам разных племен. Самым здоровым и сильным после Джардира был Джайан. В детстве это было серьезным превосходством, но Асом в Шарик Хора рьяно взялся за учебу и обрел собственный стиль. Он действовал стремительно, смертоносно и не знал усталости. Копье и корона заряжали его энергией, придавали неимоверную силу.
Шальной удар, отбитый Джардиром, пришелся в мраморную колонну обхвата в полтора и разослал по ней паутину сквозных трещин.
Потрясенный этим внезапным исступлением, Джардир старался лишь защититься, не будучи готов убить второго сына, – тем более что только-только узнал о гибели первого. Асом, как учил отец, избегал повторений; ноги непрерывно двигались, и для обычного воина его действия были непредсказуемы.
Но Джардир – не был обычным воином. Он тоже прорубил себе путь на Трон черепов, а Асом, хотя и добился успеха в коронном видении, не достиг уровня отцовского мастерства. Аура юноши была устойчива, но по ее поверхности шла рябь, когда он направлял энергию в руки или ноги. Приспособившись за секунды, Джардир стал предугадывать движения сына.
Едва Асом ринулся в очередную атаку, Джардир уже снялся с места. Скользнув в сторону, он отнял руку от своего копья и перехватил древко Асома. С силой пнул, и Асом, удержанный на приколе своим же ухватом за копье, принял всю мощь удара в бедро. Сложившись пополам, он отлетел и шмякнулся о стену. Джардир стоял с обоими копьями.
– Асом! – хотел вскрикнуть Асукаджи, но исторг из себя лишь слабый хрип.
Его аура пошла паническими волнами, пытаясь бросить искалеченное тело на помощь любовнику.
– Теперь ты готов к разговору, сын? – осведомился Джардир, но Асом, не ведая страха, ринулся к нему вновь.
Джардир отшвырнул оружие подальше. При надобности он мог через метку призвать копье назад, но если уж драться, то лучше голыми руками и ногами, чтобы случайно не убить мальчишку раньше, чем они потолкуют.
– Изыди, призрак! – крикнул Асом, ударяя. – Не посещай меня впредь!
Джардир не сумел перехватить удар, но последовал за вихрем энергии, не давая сыну превосходства в новой атаке. Слова обеспечили ему секундную передышку, и он, не прекращая борьбы, всмотрелся в сыновнюю ауру, чтобы дойти до истоков. По зову коронного видения восстали картины: Асом, метавшийся во сне, просыпается в бешенстве и слезах. Однажды, пробудившись наполовину, он ударил Асукаджи. После этого они спали врозь. В другую ночь он чуть не убил Джамере – душил его, голого, в подушках, пока юный дама не разбудил его полностью.
И да, Асом был затравлен: осуждающий лик отца являлся ему неизменно, едва он смеживал веки.
«Так и должно быть», – подумал Джардир. Он принял скользящий удар, чтобы подобраться ближе, схватил Асома за рясу, ударил пяткой в бедро, и колено неестественно разогнулось. Не помогло даже безупречное чувство равновесия, и Джардир, воспользовавшись секундным колебанием, повалил Асома на пол. Теперь они сцепились, борясь слишком подвижно и яростно, чтобы читать ауры и учитывать прочитанное. Это была первобытная схватка за верховенство, привычная для Джардира с малых лет. Не был ей чужд и Асом, но он, принц Красии, всегда помнил, что противники боятся его убить.
Джардир не знал такой роскоши, когда боролся за власть. Именно это позволило ему победить стольких дама для воцарения в Копье Пустыни и стало залогом победы здесь. Он продвигался к господству дюйм за дюймом, удерживая корпус сына, дабы тот не пустил в ход ноги; одну его руку придавил туловищем, другую обездвижил и стиснул предплечьем горло.