Но едва она распеленала младенца, Терн понял, что ошибался. Кем и чем бы она ни была, в ее материнской любви не приходилось сомневаться.
Он наблюдал, согреваясь красийскими словами, которые выкрикивал малыш, и ответами матери.
Релан внушал своим детям, что они обязаны знать, кем являются и откуда родом. Он учил их родному языку, песням и танцам. Преподавал сыновьям шарусак и мечтал подыскать дочерям хороших мужей.
В последнее время Терн часто слышал отцовский язык, но неизменно в бранной форме. А эта женщина радовалась, смеялась, и это было лучшее, что запомнилось Терну.
Тогда он понял, что человек, способный столь самозабвенно любить и веселиться, не может быть ему врагом. Они, несомненно, направлялись в Доктаун, и он решил оберегать их в пути, пусть даже ценой своего времени. Он будет охранять их сон и отгонять недрил.
Женщина уселась с ребенком и, не успел Терн осознать происходящее, обнажила грудь.
Терна бросило в жар, и он поспешно отвернулся. Поздно. Увиденное опалило его воображение. Образ не отступил даже после нескольких глубоких вздохов. Грудь молодой женщины. Грузность, прибавлявшая ей лет, сообщалась поддевкой – армированным черным одеянием шарума. Зрелище более редкое, чем женщина, несущая родовой щит, но тоже не из ряда вон выходящее. Этим отчасти объяснялось ее спокойствие на закате.
По шороху одежды Терн понял, что кормление завершилось, и осмелился глянуть на них снова в тот миг, когда малыш вцепился в рукав матери и встал. Крепко держась за нее, показывая пальцем и выкрикивая слова, он заковылял по лагерю. Терн придвинулся ближе, не желая пропустить ничего.
Но затем женщина отнесла сына обратно к костру и запела песню, которой Терн не слышал много лет. Песня в честь дня рождения – хвала Эвераму, даровавшему жизнь.
Сколько раз ее пели в семействе Терна? В доме Дамаджа их было семеро.
Голос женщины был самым прекрасным и неземным, что выпадало слышать Терну, не считая дуэта жен Восьмипалого на его похоронах. Терн затерялся в его звуке, закутавшись в него, словно в теплое одеяло.
И вспомнил на миг голоса родных. Как пели хором братья и сестры. Отцовский бас. И мать, всегда направлявшую песню.
Он проглотил комок в горле и сморгнул внезапные слезы. Попытался еще раз ухватиться за воспоминание, услышать их снова, но все растаяло дымным облачком. В груди зарождались рыдания, и он знал, что сдерживаться долго не сможет.
Задержав дыхание, Терн ретировался со всей возможной поспешностью. Отойдя достаточно далеко, он привалился к дереву, соскользнул на сырую почву и расплакался.
Ашия следила за шпионом, полнясь сомнениями.
Он точно не дама – слишком юн и одет в грязные лохмотья. У него имелись копье и щит, но Ашия в жизни не видела такого шарума. Одежда была северного покроя, запятнана соком растений, испачкана землей – все ради того, чтобы стать в подлеске невидимым даже для меточного зрения.
Но теперь, вблизи, Ашия различала в нем мощную магию, особенно в кистях. Лицо было таким чумазым, что разглядеть черты толком не удавалось. Он мог оказаться и красийцем, и темноволосым землепашцем, который пересидел на солнце.
Кто он такой? Чего хочет? И почему, во имя Эверама, плачет?
«Схвати и выясни».
Ашия сжала посох, не выпуская лезвий. Другой рукой высвободила из поясного веретена несколько дюймов шелкового шнура. На шее незнакомца была точка, где сходились линии силы. Нагнувшись и опустив голову меж колен, шпион обнажил эту точку. Верный удар обездвижит его достаточно надолго, чтобы связать шнуром по рукам и ногам. Не успеет всполошиться Каджи, как они с пленником уже вернутся в лагерь.
Бесшумно, словно пикирующий воздушный демон, она прыгнула, но лазутчик каким-то чудом заметил ее. В последний миг он кубарем перекатился вперед, и посох ударил в сырую землю.
Энкидо учил их на пальцах: «Враг не будет ждать, пока ты его поразишь».
Оттолкнувшись при приземлении, Ашия перекатилась следом, метнула петлю и поймала его за лодыжку. Дернула, но он сохранил равновесие, изловчился и пнул ее свободной ногой в лицо.
Ашия отлетела и на миг ослабила хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы он вырвался. Соглядатай мог закрепить преимущество, но вместо этого бросился наутек.
Ашия тотчас пустилась в погоню. Шпион свернул влево, взбежал на два шага по древесному стволу, прыгнул вправо, ухватился за ветку и подтянулся.
Его маневр не обманул Ашию. С такой же легкостью она взлетела на соседнее дерево, выиграв несколько дюймов. В листве на мгновение образовалась брешь, и Ашия ударила беглеца посохом между лопатками, когда он нацелился на следующую ветвь. Его рука повисла, кисть свело, и он свалился на землю.
Ашия приземлилась рядом и перекувырнулась, одновременно разматывая шнур.
Но шпион тоже перекатился и встретил ее лицом к лицу. Он выбросил вперед ногу, и Ашия, без труда увернувшись, попыталась захватить ее петлей. Но он успел сгрести шнур, дернул и ударил.
Ашия отразила его с минимальным контактом и попробовала поймать лазутчика руками, но кожа у него была скользкой от сока. Он вывернулся, не дав поймать себя в захват.
Оба вскочили на ноги, и он двинулся в лобовую атаку. Его пинки и тычки были безукоризненны, но бесхитростны. Шарукины, которым учат детей и чи’шарумов.
Но, уступая в мастерстве, он брал свое быстротой и приспособляемостью. При очередном ответном ударе он поймал руку Ашии ее же шнуром и нырнул промеж ног. Ашия перекувырнулась, чтобы обратить хватку и применить ее против него же, но шпион выпустил шнур и, благо она на миг замешкалась, задал стрекача.
Она вновь погналась за ним, неуклонно удаляясь от лагеря. Каджи захныкал, и Ашия встревожилась. Уже совсем стемнело, и плач мог привлечь алагай.
Но этот человек был слишком опасен, чтобы его отпускать. Она припустила вовсю, подобрала в грязи камень и метнула его, целясь в подколенную ямку, где сходились линии силы. Нога беглеца подкосилась; он перекувырнулся, пытаясь сохранить равновесие, и Ашия сократила разрыв.
На этот раз она не колебалась. Вполне оценив его, она принялась наносить удары, усердно работая коленями и локтями. Если не сумеет связать, не причинив вреда, то подчинит его силой.
Шпион был силен и проворен; сперва он уворачивался и выставлял блоки, но град продолжался, и он подставился, а затем еще дважды. Теряя устойчивость, он пошатнулся. Онемевшие от ударов руки и ноги его подвели.
Он попытался что-то сказать, но она поразила его в горло, и он подавился на полуслове. Не время разговаривать. Она заломила ему руку.
Шпион, не прекращая кашлять, повернулся и плюнул ей в лицо зловонным соком. Глаза ожгло, она отпрянула, и он отшвырнул ее ударом ноги.
Когда зрение прояснилось, вопли Каджи уже раздирали ночь, а шпион скрылся. Она обнюхала липкие пальцы. От них, как от шпиона, разило травой, которую дама’тинг применяли для лечения ран, нанесенных демонами.
«Найди хаффита, – приказала Дамаджах. – И моего пропавшего кузена. Ты узнаешь его по запаху».
Но что это значит? Неужели этот бродяга – пропавший кузен Дамаджах? И если да, что дальше? У него есть ценные для нее сведения? Кто он – друг? Или враг?
Возможно ли это выяснить, если надо оберегать Каджи?
По пути в лагерь она починила посох. Крики Каджи привлекли трясинного демона. Он отирался возле круга, испытывая барьер.
Другие метки, вшитые в одеяние Ашии, сделали ее почти невидимой. Она подкралась сзади, выщелкнула наконечник копья и вонзила твари в спину. Демон заверещал и забился, но Ашия не отстала, накачиваясь магией, которая защелкала по ногтевым меткам. Это придало ей сил. Ускорило. Она в считаные секунды ликвидировала лагерь и повесила за плечи узел с Каджи. Сняла тряпье с бабок Расы, обнажив вырезанные на копытах метки. Она смазывала их ихором алагай, пока они не засияли в меточном видении.
Затем Ашия вскочила в седло, с силой пришпорила лошадь, и та галопом помчалась в ночь. На дороге встречались подземники, и нескольких она умышленно затоптала, активировав метки на копытах Расы и зарядив животное энергией. Запитала и украшения с хора. Каджи, убаюканный мерным стуком копыт, быстро заснул.
За час до рассвета она достигла Водоема Эверама и остановилась, чтобы восстановить камуфляж. Ей опять померещился запах шпиона, но, принюхавшись, она убедилась, что это игра воображения. Никакому пешему воину – и даже конному, на обычном скакуне, – не угнаться за Расой.
С восходом солнца Ашия разбила лагерь. В такой близи от Водоема Эверама на дороге царило оживление – шарумы возвращались из патрулирования, а торговцы готовились к предстоящему дню. Она же была невидимкой – всего-навсего очередной даль’тинг с ребенком.
Но шпион, если пустится за ней следом, будет выделяться. Она либо потеряет его окончательно, либо выманит из укрытия.
Терн мчался во весь опор, петляя между деревьями, одолевая преграды одну за другой и форсируя ручьи в надежде убраться подальше от жуткой женщины.
Стела Тракт напугала его, но она по крайней мере разговаривала, и он понимал ее побуждения. А эта двигалась, как дозорный из кай’шарумов. Может быть, она шарум’тинг? И путешествует с ребенком? Картинка не складывалась.
Кем бы она ни была, он не мог с ней тягаться в честном поединке. Слишком она стремительна, слишком велико ее мастерство.
Поначалу он воображал себя заступником, полный решимости защитить безобидных путников. Теперь его одолевало любопытство. Шпионка? А ребенок – для маскировки? Землепашцы славились сочувствием к красийкам и часто стремились освободить их от уз, с которыми те не желали расстаться.
При случае такая воительница может внедриться в ряды сопротивления и уничтожить вожаков.
Убедившись, что оторвался, Терн срезал путь наискосок и вернулся на дорогу вестников. Ему удалось опередить незнакомку. Вскоре послышался конский топот, и вот она появилась – копыта ее заурядной кобылы светились от меток, щедро напитанных магией.