– Я не знаю, госпожа министр. Я всего лишь скромный учитель словесности…
– И знаток книг. И обладатель уникальной памяти, в которой хранится масса информации, в том числе и о древних религиях. Все то, что наше государство уничтожало в течение трех поколений. Ваша прежняя должность в Цензурном комитете давала вам доступ к Запретной библиотеке, не так ли?
– Простите, но какое отношение это имеет к ядовитой пыльце деревьев?
– Проблема в недопонимании, – улыбается Лили. – Деревья посылают нам сигнал. Если он вызывает болезнь, значит, наш мозг не знает, как обработать эту информацию, и тогда тело начинает сопротивляться. Но цель деревьев – не вызвать у нас болезнь, а восстановить диалог. Нам надо просто понять их и предпринять правильные ответные действия, ведь так?
– Совершенно согласен с вами, но не вижу, как лично я мог бы…
– Когда я говорю о ваших знаниях, я прежде всего имею в виду знание мифологии. Вы просто кладезь, Робер Дримм. Последний хранитель утраченной культуры. Но никто не пользуется вашими сокровищами, и это очень печально. Поделитесь ими со мной.
Она протягивает руку к его плечу и снимает волосок.
– Действительно, – отвечает он, волнуясь, – мифология – это первый этап взаимодействия между человеком и окружающим миром. Вы правы.
– Надеюсь.
Пытаясь поймать его взгляд, она поправляет виноградный лист из стразов, соскользнувший с груди.
– Мы должны вернуть лесу его душу, Робер. Показать ему, что мы не рассматриваем его лишь как сырье, как часть обстановки, как источник прибыли. И вы как раз тот, кто может это сделать.
Нахмурившись, он проводит рукой по затылку.
– Чего конкретно вы ждете от меня, мадам? Что я буду читать деревьям книжки вслух?
– Постараемся обойтись без книг – они сделаны из целлюлозы, а значит, из них самих… Нет, Робер, чтобы поставить эксперимент, будет достаточно памяти, голоса, прикосновений. Конечно, при условии, что вы оправдаете мои ожидания, – добавляет она хрипловатым голосом.
– Что вы имеете в виду? – спрашивает он, стараясь преодолеть замешательство.
– Если выдержите три испытания, которые я вам предложу, то получите привилегию, недоступную простым смертным. Потерпите немного.
Она допивает шампанское, не отрывая взгляда от гостя, затем отступает и садится на какой-то матовый стальной трон, положив ногу на ногу.
– Расскажите мне миф о Мирре.
Сделав глоток, он удивленно поднимает брови.
– О Мирре?
Но потом отставляет в сторону фужер и спокойно начинает:
– Мирра была молодой девушкой, которая страстно любила своего отца. Так страстно, что хотела соединиться с ним. И однажды, изменив внешность, она совершила это. Но отец обнаружил обман, и его обуял такой гнев и ужас от содеянного, что он попытался убить ее. Она убежала, мучаясь раскаянием.
– Хорошее начало, – сладострастно вздыхает Лили Ноктис, потягиваясь на своем троне. – Вы помните, на что эта история вдохновила поэта Овидия?
Он закрывает глаза и произносит тихо и медленно, будто смакует старое вино:
– «О боги, – воскликнула Мирра, – я заслужила сурового наказания. Но я не хочу осквернять собой ни царства живых, ни царства теней: изгоните меня из обоих. Измените мою природу, чтобы лишилась я и жизни, и смерти».
Лили серьезно кивает, накручивая на палец свой черный локон.
– А дальше? – спрашивает она жадно.
– Пока она это говорит, разверзается земля. Ее ноги превращаются в корни, кожа – в кору, а кости – в ствол, сохраняя в середине свою мягкость…
– Обожаю, – шепчет министр, томно проводя кончиком языка по губам. – Во что она превратилась?
– В мирровое дерево.
– Продолжайте…
– Она плачет, и капли смолы стекают по стволу дерева. Эти слезы драгоценны: мирра, сочащаяся из коры, на долгие века сохранит имя девушки.
Лили Ноктис молча аплодирует.
– Ну вот и все. Мы поняли друг друга, Робер. Надо напомнить деревьям об их человеческих корнях. Ведь столько людей некогда превратилось в растения…
– Простите, но неужели вы думаете, что если я увижу мирровое дерево и расскажу ему, что его смола носит имя девушки, совершившей кровосмешение, то оно откажется уничтожать нас?
Она встает с трона и с вызовом бросает:
– Уничтожить человеческий род – значит уничтожить мечту, которая одушевляла деревья. Разве не так? Без воображения поэтов у лесов не будет души. Эту истину желательно им напомнить, при условии, что мы сами ее не забыли.
– Госпожа министр, правильно ли я понимаю, что вы поручаете эту миссию мне? – спрашивает он дрожащим голосом.
Она не спеша делает глоток шампанского и, испытующе глядя на него, произносит:
– Зовите меня просто Лили. Похоже, нам предстоит много времени провести вместе.
Она встает и подает ему руку. Он ведет ее к столу. Никогда я не видел его таким свободным. Таким уверенным, сильным, почти красивым… Я разрываюсь между восхищением, ревностью и страхом.
Открывается дверь, и появляются два официанта с подносами, прикрытыми стеклянными колпаками; за ними следует слуга с серебряным ведерком в руке, в котором лежит бутылка вина.
– «Шато Нарко» урожая 2024 года, – объявляет министр. – Ваше любимое вино, если я не ошибаюсь?
– Это отмечено в моем досье? – хмурится он.
– Я не упускаю ни одной детали, касающейся мужчин, которые мне нравятся, – отвечает она нежно. – Но вы вправе меня удивить.
– Я бросил пить.
– Знаю. А зачем? Это ничего не изменит в вашем досье. Вы не сможете подняться с социального дна, учитывая ваше прошлое. Вам не светит ни продвижение по службе, ни рост зарплаты, ни пенсия.
Он напрягается, его лицо каменеет.
– Просто я думаю о жене и сыне, вот и все. И больше не хочу, чтобы они терпели меня пьяного.
– Как угодно. Но если вашему нёбу отказано в удовольствии, остается запах. Вдохните хотя бы этот аромат.
Слуга наполняет бокал Робера Дримма на треть. Тот подносит его к лицу и, закрыв глаза, вдыхает запах.
– Действительно великолепно, – говорит он. – Жаль.
И ставит бокал на стол. Слуга наливает вина министру.
– Расскажите о вашем сыне, Робер.
Вздрогнув, он открывает глаза. Лили мягко кладет руку на его ладонь. Робер молчит.
– Томас – чудесный мальчик, – подбадривает она. – И очень похож на вас. Не столько внешне, сколько характером. Какая досада, что его мать вечно встревает между вами… Было бы здорово превратить ее в дерево, правда? Какое ей ближе всего?
Он улыбается, смущенно пожимая плечами.
Лили продолжает:
– Наверное, бревно. Шутка. Я вовсе не желаю ей зла. Но печально, что она всеми силами мешает вам с сыном быть вместе…
– У нее ничего не получится, – уверенно возражает Робер.
– Ошибаетесь. Родительские права принадлежат ей, а не курильщику и алкоголику, даже если он бросил пить и только иногда тайком покуривает. Так уж устроено общество, Робер. Вы всегда будете изгоем, неудачником, жертвой. Если только я не возьму вас под свою защиту. Но это надо заслужить.
Она подает знак официантам снять крышки с подноса. На тарелках лежит зеленоватая масса.
– Пюре из листьев лавра, – поясняет Лили. – Сейчас это самое опасное в мире угощение. Не станете рисковать? Или сможете его обезвредить?
Подперев руками подбородок и пристально глядя на тарелку, Робер произносит медленно и торжественно:
– Дух нимфы Дафны! Спасаясь от преследований бога Аполлона, ты превратилась в лавровое дерево. Заклинаю тебя: примири свою природу с нашей смертной плотью. Вспомни, как милосердный Аполлон, признав свое поражение, сделал тебя символом победы. Будь же достойна лаврового венка, коим коронуют военачальников, и стань съедобной.
Он берет вилку и медленно опускает в зеленое пюре. По знаку Лили Ноктис официант убирает тарелки.
– Не будем подвергать себя бессмысленному риску, – улыбается она. – Я слишком нуждаюсь в вас, чтобы так быстро потерять.
Он бледнеет, берет свой бокал и подносит к носу. Делает несколько вдохов, затем замечает:
– Вы говорили о трех испытаниях, госпожа министр. Это было первое?
– Именно так.
Она приказывает официантам выйти, вынимает из своей черной бисерной сумочки старый заржавленный ключ и кладет перед гостем.
– Второе испытание – забыть на время обо всех, кроме меня, а третье – догадаться, что открывает этот ключ.
Повисает напряженная пауза. Изображение перед моими глазами мутнеет и дрожит.
– То, что я вам сейчас сказала, не всем бы понравилось, – тихо произносит она, подняв глаза вверх, туда, где находится мое сознание.
– Это ключ от ворот? – спрашивает он, умалчивая о втором испытании.
– Не надо торопиться, – советует она, вставая.
Она подходит к нему в своих черепаховых лодочках на высоких каблуках и берет за руки. Он встает к ней лицом к лицу. Их разделяет три сантиметра, и ее грудь касается его груди.
– Если бы ваш сын был здесь, что бы вы сделали, Робер?
– Не понимаю вопроса, госпожа министр.
– Думаю, что, несмотря на юный возраст, он влюблен в меня. Нельзя смеяться над чувствами подростка. Мы должны быть разумными, господин Дримм.
Она отступает.
– Или очень осторожными, – бормочет он, делая шаг вперед и снова сокращая дистанцию между ними.
Она обвивает его руками.
– Я не буду против, если вы проявите инициативу. К тому же если сознание вашего сына и забредет сюда, пока он спит, то, проснувшись, он забудет все, что видел. Правда?
– Это было бы весьма желательно. – Робер обнимает ее за талию.
Она уклоняется от поцелуя, откидывая голову:
– Если бы он нас сейчас слышал, что бы вы ему сказали?
– Не знаю, а вы?
– Спокойной ночи, – отвечает она, глядя на люстру.
Потом Лили щелкает пальцами, и свет гаснет.
ПятницаЛюди-мутанты
11
Из сна меня вырывает жжение в левой руке. В луче солнца, проникшем через чердачное окно, я вижу, как горит на коже телефонный номер, нацарапанный Лили Ноктис. Я снова закрываю глаза. Какое-то тягостное чувство не дает мне встать, словно я не сделал что-то очень важное во сне, словно я должен был что-то предотвратить… Обычно, проснувшись, я не помню своих кошмаров, но сейчас у меня ощущение, что снился мне отец, который был в страшной опасности и не подозревал об этом. Но больше всего меня тревожит то, что при этом он выглядел счастливым. Я пытаюсь снова заснуть, чтобы мое сознание вступило с ним в контакт, но тягостное чувство только усиливается. Будто кошмар продолжается и без моего участия. Будто мне отказано в доступе.