Я поправляю его, как поправил бы меня он, если бы находился в нормальном состоянии:
– Как же это прекрасно.
– Да, – вздыхает он, думая, что я просто повторил эхом крик его души. – Я знал, что ты поймешь. Наше взаимопонимание, сынок, – самое дорогое, что есть у меня в жизни. И то, о чем я тебе рассказал, никак не повлияет на наши с тобой отношения.
Я прячу слезы, уткнувшись в дерево. Я больше не хочу ничего слышать. Ничего не хочу, ни с кем. Это конец. У меня больше нет настоящего, и мне плевать на будущее, на то, что я могу в нем изменить… Катастрофа, которую я вызвал, – это не моя проблема, пусть выпутываются сами. А если уже поздно – тем лучше! Как мне все надоело! Пусть человечество исчезнет без следа!
Внезапно картина передо мной, мутная от слез, отступает вдаль, будто я смотрю в бинокль.
Что происходит?
Я не потерял сознание. И полностью отдаю себе отчет, где я. Но на моем месте у дерева возникает чья-то фигура. Тощий старик со скрюченными пальцами, одетый в какой-то допотопный костюм, срывающимся голосом кричит, обращаясь к кроне над головой:
– Боже, дай мне сил разрушить мир, чтобы защитить свою страну. Я знаю как, дай мне только смелость сделать это…
Он похож на нашего президента, только не сидит в инвалидном кресле. Нет, скорее это его дед. Тот самый, что изображен на марках и на старинных бумажных деньгах. Самый первый из Освальдов Нарко. Рядом стоит Оливье Нокс, тоже в старомодном костюме, но лицо его ничуть не изменилось. Два этих силуэта, на три четверти повернутые ко мне спиной, словно отделились от дерева, как сохранившееся в его памяти воспоминание.
– Как ответят наши враги? – с тревогой спрашивает старик.
Оливье Нокс равнодушно отвечает:
– Они взорвут в стратосфере наши ракеты и этим вынесут себе приговор, а мы активируем Аннигиляционный экран, который защитит нас от радиоактивных осадков.
Президент медленно склоняет голову, затем спрашивает:
– Вы действительно считаете, что для Четырех Государств это единственный шанс выжить?
– Да, Освальд. Надо покончить с религиозными войнами, бессмысленным терроризмом, перенаселением… Кроме того, надо сменить название.
– Название?
– Символически обозначить приход новой эры. Новый порядок, новая конституция, новое название… Скажем, «Объединенные Штаты» – это хорошо звучит.
Старик опускает голову.
– Но есть ли у меня на это право, Нокс? Есть ли право?
– Это ваш долг, господин президент. Земля стала слишком тесной, на всех кислорода уже не хватает, мы близки к катастрофе. На колебания нет времени. Мы избранный народ, а вы – наш вождь. Отбросьте сомнения. Я хочу сказать: доверьтесь мне. Я всего лишь тайный советник, серый кардинал, невидимая шестеренка в механизме вашей власти, но я работал без устали, чтобы привести вас на ключевую позицию, и теперь этот ключ должен повернуться. Он должен открыть дверь в новый мир.
Высохшая старческая рука вцепляется в запястье молодого человека.
– Я знаю, что недолго буду видеть этот новый мир… Вы позаботитесь о моем сыне?
– Разумеется, Освальд. Моя роль заключается также и в том, чтобы обеспечить долговечность вашей династии.
Президент отступает назад, глядя на Нокса с глубокой грустью.
– Вы совершенно не меняетесь с возрастом. В чем секрет вашей молодости, Оливье?
– Я не боюсь смерти.
Старик медленно ходит взад и вперед, обхватив руками свое тощее тело.
– Как я вам завидую… По крайней мере, я оставлю своим детям и своему народу мир, избавленный от опасностей, войн, насилия, расизма… Мир пока несовершенный, но стабильный. Вы ведь чувствуете, что Бог на нашей стороне, правда?
– Мы находимся в его доме, господин президент. Вы пришли, чтобы услышать ответ, и вы его получили. Но не надо поминать Бога всуе в этом новом мире, который вы создаете. Или хотя бы придумайте ему новое имя.
– Осторожней, Томас!
Я вздрагиваю. Крик отца заставил меня вернуться в мое тело. Я вижу, как с высоты стремительно падает огромный сук, подпрыгивая при ударах на развилках ствола и ломая ветки. Обрушившись внутрь дерева, он разлетается на куски. Меня будто парализовало, я не могу двинуться с места. Удар приходится сбоку, и меня отшвыривает на землю.
Лежа на земле, я вижу обломки сука, разлетевшегося в щепки прямо там, где мерцают образы прошлого. Два силуэта еще мгновение дрожат в облаке пыли, потом исчезают.
– Томас, ты в порядке? Цел?
Отец, навалившись на меня, трясет за плечо. Его волосы падают мне на лицо, и я задыхаюсь под его тяжестью.
– Томас, ответь!
И тут внутри ствола поднимается вихрь, трещат ветки, ревет ветер, ему вторят раскаты грома, и с неба обрушиваются потоки воды. Это выплескиваются накопившиеся во мне боль и ярость, затопляя весь мир.
Я отбрасываю человека, который не дает мне дышать, и кидаюсь вон из дерева.
– Да что на тебя нашло? Томас! Говорю же, дома у нас ничего не изменится! Подожди!
Я бегу навстречу грозе, продираясь сквозь подлесок, не разбирая дороги. Если кому-то нужно, чтобы я выжил, – я выберусь отсюда. Если нет – сдохну в этих проклятых джунглях, где мертвые, живые и деревья снова посмеялись надо мной. Хватит, надоело, я сыт по горло!
15
– Томас Дримм!
На мой крик чугунные ворота открываются. Задыхаясь, мокрый от пота и дождя, я бросаюсь на стоянку. Рядом с нашим лимузином припаркован еще один, где-то на метр длиннее. Сквозь завесу дождя я вижу, что он мигает мне фарами. Задняя дверца распахивается.
Секунду поколебавшись, я забираюсь внутрь. И вижу ту, кого меньше всего на свете хотел бы сейчас видеть. А впрочем, лучше расставить точки над «i» прямо сейчас.
– У нас проблема, Томас.
Коснувшись ногтем кнопки в подлокотнике кресла, Лили Ноктис захлопывает за мной дверцу. Я стараюсь выровнять дыхание и сухо спрашиваю:
– Сломалась вторая машина?
– Нет-нет, на ней вернется твой отец. То, что я хочу тебе сказать, его не касается.
Она делает шоферу знак трогаться. Через затемненные стекла я вижу, как из ворот выбегает отец – жалкий, промокший, в разодранной одежде. Он отчаянно машет руками, зовет меня, неловко мечется из стороны в сторону, пытаясь помешать лимузину уехать.
Я смотрю в заднее стекло, как его фигура исчезает вдали, затем поворачиваюсь к министру игры. Я внимательно разглядываю ее, и мое чувство к ней на глазах испаряется, словно по волшебству. Я вижу просто сильно накрашенную женщину за тридцать, в узком сером плаще, затянутом в талии, который ее совсем не молодит.
– Задание выполнено? – спрашивает она, закинув ногу на ногу. – Я рада, что он взял тебя с собой. Между нами говоря, как ты думаешь, он справится с обязанностями, которые я ему доверила?
– Вам видней.
Она включает висящий перед ней экран. Я поражаюсь своему хладнокровию. Впрочем, ее хладнокровию – тоже. Какую игру она ведет? Она прекрасно знала, что я к ней неравнодушен, и зачем-то охмурила моего отца. С какой целью? Столкнуть нас, заставить меня мучиться от ревности, чтобы влюбить в себя еще сильнее? Или наоборот – чтобы отрезвить, дать понять, что я не дорос, мол, вырастешь – спасибо скажешь?
Она открывает шкафчик между баром и экраном и достает большое полотенце, чтобы просушить мне волосы. Я не сопротивляюсь – хочу убедиться, что больше ничего к ней не чувствую.
– При близком знакомстве твой папа производит куда более выигрышное впечатление. Сегодня ночью он сделал невозможное: убедил правительство, что поэзия может спасти мир. И ему доверили декодер. Результаты оправдали его надежды?
Ладно. Она излагает мне официальную версию – рабочее совещание. Приму ее игру. Не покажу никаких эмоций, будем говорить только о деле.
– Ничего не вышло, – говорю я спокойно, – лес изгнал нас, исхлестав ветками. Он уже заражен. Поэзия оказалась бесполезной, как и ваш декодер.
На ее лице мелькает гримаса, она развязывает пояс плаща и снова затягивает его.
– Важен не результат сражения, Томас, а энергия, которую вы вкладываете в него. Ты недооцениваешь подвиг своего папы: ему удалось сделать культуру боевым оружием. Теперь тебе надо стать таким же сильным, как он… У меня есть для тебя задание.
Я невозмутимо молчу. Она задумчиво сплетает в замо́к пальцы с кроваво-красными ногтями.
– Моя цель – взломать систему. Использовать бунт деревьев для свержения коррупционеров, которые нами управляют. Сейчас самый подходящий момент… Подожди-ка, – вдруг перебивает себя Лили и прибавляет громкость.
– …Где сейчас начинается суд над террористкой Брендой Логан, обвиняемой в уничтожении Аннигиляционного экрана. Кроме того, Высший военный трибунал на закрытом заседании возложил на нее ответственность за саботаж, измену, подрыв государственной безопасности и умышленное распространение вирусной инфекции…
Лили Ноктис выключает телевизор. Совершенно подавленный, я спрашиваю, что мы можем сделать.
– Я – ничего. Ты – всё.
– То есть?
– Возьми вину на себя. Скажи, что это твоих рук дело.
– Но мне не поверят!
– На красной кнопке, вызвавшей разрушение Экрана, только твои отпечатки пальцев. Скажешь, что взял Бренду в заложники, чтобы проникнуть в Центр производства антиматерии, вот и все.
– Но я несовершеннолетний!
– В том-то и дело: по закону о Защите детства ответственность за тебя понесет твой папа. Хитро придумано, согласись?
Я смотрю на нее с ужасом. И одновременно с облегчением. Раз она с такой легкостью готова пожертвовать моим отцом, значит, никаких чувств к нему не испытывает. Лили продолжает:
– Но не волнуйся за отца. Я могу сделать так, что его оправдают из-за нарушения судебной процедуры. Этот хорек Джек Эрмак, считай, у меня в кармане. Со вторника, когда в правительстве были перестановки, кроме Министерства государственной безопасности ему доверили курировать вопросы правосудия и социальной сферы.
Она достает из сумочки помаду и заново красит губы, глядя в экран выключенного телевизора. Я спрашиваю, что такое нарушение судебной процедуры.