– Лишняя запятая, неверная цифра или отсутствие подписи на судебном решении.
– А почему нельзя оправдать Бренду, приписав ей лишнюю запятую?
Она вздыхает, завинчивая колпачок помады.
– Потому что на это нужно время, а твой отец – всего лишь интеллектуал. Он убедительно смотрится в кабинете, но в практических делах – полный ноль. Ты видел сам, ему не хватает выдержки. Мне нужна Бренда Логан, и немедленно. Моя революция началась, Томас. Для нее я отобрала самых лучших, и среди них вы с Брендой. Пора переходить к действиям.
Я мысленно возвращаюсь назад, чтобы понять ее стратегию. Худшая гипотеза: она специально завлекла отца, чтобы я ухватился за возможность устранить его с пути как соперника. Потому что речь идет именно об этом. Ведь даже если его оправдают, морально он никогда не восстановится. В тот самый момент, когда он начал новую жизнь, победил алкоголизм, снова обрел контроль над собой, он узнает, что войну с деревьями развязал я и что он должен отправиться в тюрьму из-за меня.
Но даже если Лили Ноктис искренне увлечена моим отцом, я ни за что не поступлю с ним так. Если же она манипулирует нами обоими, как утверждал Лео Пиктон, то – тем более. Ведь мы попали в одну западню.
Остается оптимистическая гипотеза: она специально загоняет меня в угол, чтобы я придумал лучшую стратегию. А может, она узнала, что Оливье Нокс велел мне уничтожить пресловутое Священное дерево в обмен на жизнь Бренды, и хочет украсть у него заложницу?
Не знаю, в какую игру она играет со своим сводным братом. Хочет ли она действительно с ним разделаться, как утверждает, чтобы совершить свою демократическую революцию? И что такое для нее эта «демократическая революция»? Спросить у народа посредством референдума, одобряет ли он государственный переворот, за которым наблюдал по телевизору?
– Так что? – нетерпеливо спрашивает Лили. – Решать надо быстро. Бренду судят без предварительного следствия: в пятнадцать часов начнется слушание свидетельских показаний, затем обвинительный акт, выступление стороны защиты, вердикт, и, если будет вынесен смертный приговор, его приведут в исполнение немедленно. Теперь я вижу, что ты струсил. Впрочем, она ведь просто твоя соседка.
Глядя ей прямо в глаза, я холодно отвечаю, что Бренда Логан – гениальная художница, прекрасная женщина и все такое. Я говорю долго и сбивчиво, пытаясь скрыть свою ревность. А в сердце поднимается настоящий ураган. Теперь мне кажется, что я люблю и Лили, и Бренду одновременно… Госпожа министр резко прерывает поток моих излияний:
– Значит, ты согласен взять вину на себя?
– Нет. У меня есть другое предложение.
Стратегия сразу возникла в моей голове, словно для цельной картины не хватало только этого кусочка пазла.
– Какое же? – Лили поджимает губы.
– Выдать настоящего виновника: Лео Пиктона.
Она пожимает плечами и запахивает плащ.
– В это время он был уже мертв. А закон Объединенных Штатов не позволит военному трибуналу судить плюшевого медведя.
– Его можно допросить как свидетеля.
– Он ничего не скажет. И вообще, ты единственный, кто слышал его голос. Это призрак, Томас, у него нет правового статуса.
Сделав глубокий вдох, я откидываюсь на спинку сидения и важно заявляю:
– Я, наверное, недостаточно ясно выразился, Лили. Это не обсуждается. Если вы хотите, чтобы я снял с Бренды вину, то виновным я объявлю Пиктона. И точка!
Она смотрит на меня с любопытством. Потом не спеша поправляет локон и слегка хмурится.
– Ты понимаешь, что с тех пор, как Аннигиляционный экран разрушен, его сознание находится в другом мире?
– Я заставлю его вернуться в наш.
– Чтобы вызвать его в суд? И кто же передаст ему повестку?
– Я.
Она нервно накручивает на палец прядь волос и растягивает губы в подобие улыбки.
– Мне нравится, что ты такой упрямый…
Я смотрю на небо. Гроза прекратилась так же быстро, как началась. Я добавляю, что если она хочет поскорее освободить Бренду, то лучше воспользоваться вертолетом. И что по дороге мне надо купить новую одежду: я вымок до нитки, и простуда была бы сейчас совсем некстати.
Лили молча смотрит на меня и наконец произносит, что я становлюсь совсем взрослым. При этом в ее голосе слышится как восхищение, так и беспокойство. Не сводя с меня глаз, она подносит к губам свои часы-видеотелефон и говорит в микрофон:
– Дримм, Робер.
С замиранием сердца я наблюдаю, как Лили слушает гудки. Когда голос моего отца с тревогой произносит «алло», ее лицо озаряется радостью.
«Изображение недоступно», – предупреждает мигающий экран.
Она воркует в телефон:
– Да, дорогой, прости, что не подождали тебя, но Томаса нужно немедленно поместить в карантин…
Искоса взглянув на меня, она продолжает:
– Он в полном порядке, да-да, согласна, конечно, Робер… У нас проблема с вирусом. Цифры еще засекречены, но восемьдесят процентов вакцинированных несовершеннолетних стали переносчиками растительного гриппа. Твой сын – единственный из известных нам детей, кто не подвергся заражению. Министерство здравоохранения хочет выяснить почему и разработать новую вакцину на основе его антител. Первым делом его клетки поместят в культуру с зараженными клетками. Ни о чем не беспокойся. Он, может быть, всех спасет. Гордись им, а я тебя целую, до встречи.
Она отключает связь и оборачивается ко мне с явным облегчением.
– Неплохое я придумала тебе прикрытие, правда? А почему ты дуешься? Ах да… Но в любом случае рано или поздно ты бы узнал. Любовь с первого взгляда – это как удар молнии – от нас не зависит. Я обожаю мужчин с интеллектом, особенно когда за ним скрывается огненный темперамент. Тебе надо быть очень нежным с матерью. Мы будем скрывать от нее правду как можно дольше. И в качестве компенсации я реализую все ее мечты о карьере. И она сразу станет к тебе гораздо добрее, вот увидишь.
Лили глубоко вздыхает и кладет руку на мое колено. В точности как это делал Робер Дримм сегодня утром в машине, когда еще был главным человеком в моей жизни.
– Единственно, о ком я жалею, Томас, это о тебе… Но нельзя же получить сразу все, правда? Я мечтала бы иметь такого сына, как ты…
Я отодвигаюсь от нее и холодно напоминаю, что идет война, завтра мы, возможно, все умрем, не время разводить сантименты.
Она с насмешливой улыбкой усаживается в углу.
– Ты еще слишком маленький, чтобы понять, как это приятно: думать о любви, когда идет война. Эти мысли словно отталкивают смерть.
Я отлично понимаю, о чем она говорит. Но не собираюсь выслушивать ее признания о любви к моему отцу. Надо выкинуть весь этот бред из головы. И вообще, если я слишком мал, то она – слишком стара. И точка.
– Надеюсь, ты не обиделся, Томас?
Не отвечая, я достаю из кармана нетерпеливо вибрирующий телефон. Нет нужды смотреть на имя, которое высвечивается на дисплее.
– Как дела, сынок? – с тревогой спрашивает отец.
– Государственная тайна. Поцелуй маму.
И я разъединяюсь.
16
Хотя я и пытался подготовить себя к тому, как выглядит район боевых действий, увидев его воочию, я испытал потрясение.
Местность вокруг Зюйдвиля пострадала больше всего. Наш вертолет пролетал здесь позавчера, но сейчас я ничего не узнаю. Дома проломлены упавшими на них деревьями, крыши, улицы – все покрыто слоем пепла. Вместо леса, который тянулся вдоль границы, – обугленные, дымящиеся остатки побоища: череда воронок и обломки бульдозеров и танков.
– Теперь ты понимаешь, почему надо срочно переходить к тактике психологической войны, – замечает Лили Ноктис.
Посреди этого ужаса меня тревожит одно обстоятельство. Нигде не видно того, чем нас пичкали по телевизору: асфальта, вздыбившегося под стремительно растущими корнями. Может, те кадры были подделкой, направленной на то, чтобы нагнать страху? На самом деле то, что я вижу, больше свидетельствует о расправе над деревьями, чем об их нападении на людей. Подозрения, которые я высказал утром отцу, вспыхивают с новой силой. А что, если вирус гриппа-V никак не связан с деревьями? И все это – заговор, сплошная инсценировка? Но кому это нужно и зачем? Вертолет Министерства приземляется перед полностью разрушенным Центром производства антиматерии. Солдаты в противорадиационных костюмах и противогазах проверяют наши пропуска и отводят к грузовику, где нам выдают такую же экипировку. Моего размера нет. Когда Лили снимает плащ, я отворачиваюсь.
С трудом передвигаясь в широченном комбинезоне, я направляюсь туда, где Бренда похоронила моего плюшевого медведя. Мне трудно сориентироваться среди вырванных с корнями деревьев и рытвин от бульдозерных гусениц, изуродовавших землю. Я останавливаюсь посреди этого хаоса. Закрываю глаза и пытаюсь услышать голос, который не оставлял меня в покое со вчерашнего вечера. Ничего. Видно, Пиктон ждет, что я сам его найду. Мог бы по крайней мере подсказывать: «тепло», «холодно».
Лили наблюдает, как я втыкаю в землю лопату, одолженную у солдат. Ей даже не приходит в голову мне помочь. Орудуя лопатой, я с горькой усмешкой вспоминаю последние слова Пиктона, сказанные перед тем, как его сознание покинуло молекулы плюша: «Не забывай о своем могуществе, Томас. Оно тебе скоро понадобится. Абсолютное могущество… И при этом самое хрупкое. Могущество любви».
Бренде Логан по моей вине грозит смертный приговор. Лили Ноктис разрушила мою дружбу с отцом. А Дженнифер Грамиц пыталась меня задушить, потому что я к ней равнодушен. Могущество любви пока не принесло в мою жизнь ничего хорошего.
Лопата натыкается на плюшевую лапу. Я встаю на колени и выкапываю руками все остальное. Совершенно неожиданно для себя я чувствую, что волнуюсь. Словно призрак, поселившийся в игрушке, вдруг стал моим духовным отцом. Приемным отцом. Единственным, кому я теперь могу доверять.
Но медведь лежит неподвижно на дне своей могилы. И у меня в голове больше не звучит его голос. Наверное, это была просто слуховая галлюцинаци