Дом Пиктона ярко освещен, рядом стоит с десяток автомобилей и даже один старинный катафалк. За окнами мелькают люди в траурной одежде, держащие в руках бокалы, тарелочки с печеньем и носовые платки.
Медведь, привстав на сиденье, разглядывает своих домашних и гостей. Так вот в чем заключалась «безотлагательность», о которой он мне талдычил? Ему не терпелось попасть на собственные похороны!
– Подождите здесь, – говорю я шоферу.
Потом хватаю медведя за заднюю лапу и торопливо выбираюсь из машины.
– Что происходит? – невнятно произносит разбуженная Бренда.
Она озирается. Я слишком раздражен, чтобы отвечать. Все-таки у нас с мертвыми действительно разная шкала ценностей. Я уже голову сломал, пытаясь спасти мир от самоубийственной войны, а покойник Пиктон мечтает только о том, чтобы послушать славословия, которые будут ему расточать над могилой!
– Видал этот жалкий катафалк? Черт знает что! Где же обещанные национальные похороны?
Я даже не удостаиваю его ответом. Разве непонятно, что у правительства сейчас есть более важные дела, чем воздавать почести официально признанному виновнику эпидемии?
Я нажимаю кнопку звонка.
– Зачем мы сюда притащились? – внезапно интересуется Бренда. – Он хочет передать нам документы, какие-нибудь секретные материалы о деревьях?
– Даже не мечтай. Он приехал отдать почести себе, любимому.
– Ясно, – она прислоняется к колонне у подъезда и снова закрывает глаза.
После третьего звонка дверь открывает субъект лет тридцати в очках, с недоверчивым взглядом типичного наследника. Он почти не удостаивает меня вниманием, но удивленно поднимает одну бровь, глядя на Бренду, которая зевает ему прямо в лицо.
– Что вам угодно?
Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать: «Возвращаю вам душу вашего дорогого покойника в этом плюшевом животном».
– Нам надо поговорить с госпожой Пиктон.
Его скорбно поджатые губы мгновенно разжимаются, и он спрашивает с осторожной враждебностью:
– А вы кто, собственно?
Мы с Брендой озадаченно переглядываемся. Чтобы быстрее перейти к делу, я указываю на лимузин, припаркованный у ворот. Наследник вытягивает шею и видит флажок Министерства на капоте. Он сразу нацепляет на лицо угодливую улыбку и замирает по стойке смирно с видом образцового служаки. Все-таки министерская машина – очень убедительный аргумент.
– Я правительственный врач, – уточняет Бренда, которая прилагает неимоверные усилия, чтобы держаться на ногах. – Я лично наблюдала профессора в связи с глубочайшей секретностью его работы. Приношу вам свои соболезнования.
– Спасибо, доктор, весьма польщен. Я Луи Пиктон. Но входите же. Смерть моего дедушки – огромная потеря для всех нас.
– Лицемер, – комментирует в моей голове виновник торжества. – И дурак к тому же. И манера говорить у него такая, что сразу видно: суетливый и бестолковый скупердяй. То, что я больше всего не люблю.
Мы входим в большую гостиную, где, с криками вырывая друг у друга игрушки, носится орава детей. Один малыш в траурных штанишках вырезал дырки в своей защитной маске и изображает налетчика, стреляя очередями из фарфоровой статуэтки, подставка которой служит ему пулеметом.
– Это же эпоха Мин![9] – в ужасе мечется наследник, выхватывая оружие из рук своего отпрыска. – Что ты сделал со своей маской, Виктор, ты с ума сошел? Виктория, скорей замени ему маску, он продырявил фильтр!
Правнук широко открывает рот, чтобы зареветь, но мгновенно передумывает, увидев плюшевого медведя.
– Мишка! – взвизгивает он, выхватывая Пиктона у меня из рук.
– Как мило, – благодарит меня отец. – Это его успокоит. Пойдемте, бабушка наверху.
Я с сомнением смотрю на медведя, которого его потомок уже превратил в аэроплан. Но все-таки решаю оставить ученого в кругу семьи, а сам присоединяюсь к Бренде, которую окружили на лестнице и засыпают вопросами о гриппе-V:
– Доктор, по телевизору говорят, что эпидемия еще не затронула Нордвиль, это правда? Почему вы разрешаете этому большому мальчику ходить без маски?
– Маски бесполезны, – сухо отвечает она. – По телевизору вам скажут, что необходимо делать в ближайшее время. Оставьте меня с вашей бабушкой, это вопрос государственной безопасности.
Наследник останавливается на верху лестницы. Я обхожу его и неохотно присоединяюсь к Бренде, которая идет в комнату Лео. Хоть я и злюсь на него время от времени, мне страшно снова оказаться перед его трупом. Я не видел его с тех пор, как пытался спрятать на морском дне, и это зрелище вряд ли поднимет мне настроение.
– Госпожа Пиктон? – негромко говорит Бренда.
– Доктор Логан! – восклицает высокая старуха с голубыми волосами, порывисто вставая с кресла. – Я так волновалась! Где мой муж?
Эдна Пиктон мгновенно понимает всю неуместность своего вопроса. Она быстро оборачивается к женщинам, которые вместе с ней бодрствуют у тела. Они сидят на диванчике, прижатые друг к дружке, как куски шашлыка на шампуре.
– Вы можете идти! – приказывает она. – И не говорите своим мужьям, что я тронулась умом. Меня просто интересует, что будет с душой моего супруга. Имею я, в конце концов, на это право? Давайте возвращайтесь к фуршету, а я хочу поговорить с нашим врачом.
Траурный шашлык покорно снимается с диванчика, скорбными взглядами призывая врача в свидетели.
– С выздоровлением, – приветствует меня Эдна Пиктон, пожимая руку. – Эти стервятники надумали упечь меня в психушку и занять мою виллу, не хочу давать им лишний повод. Как дела, Джимми?
Учитывая обстоятельства, я не напоминаю ей, что меня зовут Томас. Теперь я понимаю, почему покойник так спешил домой. Его подгоняло не тщеславие, а любовь. По крайней мере, желание защитить бедную вдову от наследников.
Я подхожу к покойнику, одетому в костюм с академическими регалиями. После пребывания на дне морском над ним явно потрудились специалисты. И теперь профессор с довольным видом возлежит на двуспальной кровати со сложенными на животе руками в окружении свечей, словно переваривает хороший обед. Я смотрю на этого Пиктона, и меня немного отпускает. Для меня он почти инопланетянин, просто в человеческом обличии. Случайно встретившись в воскресный вечер на пляже у казино, мы успели обменяться всего двумя фразами: «Нельзя запускать змея в такую погоду! Сломаешь!» и «Мсье, что с вами?» – когда железная рама раскроила ему череп.
Я вспоминаю, как придумал замаскировать это невольное убийство под самоубийство. Набил галькой карманы его пальто, отрезал шпагат от моего змея и привязал труп за щиколотки к отплывающему рыболовному катеру… Благодаря этому Пиктона искали целых четыре дня, чтобы извлечь из него чип, и все это время его душа учила моего медвежонка ходить.
– Где Леонард? – повторяет вдова с тревогой. – Вы его принесли, надеюсь?
Я отвечаю, что он в гостиной. Она бросается из комнаты.
– Мадам, – останавливает ее Бренда. – Мне неудобно просить вас об этом, но у меня больше нет сил. Я не спала двое суток, моя квартира опечатана, и только что…
– Никаких неудобств, – отмахивается Эдна, – будьте как дома.
И, опираясь на палку, она устремляется вниз по лестнице, к плюшевому медведю, который позавчера говорил ей о любви, чего она никогда не слышала от своего супруга.
Я смотрю на Бренду, без лишних слов улегшуюся на свободной кровати в метре от трупа, но, услышав истошный крик старой дамы «Леонард!», бросаюсь прочь.
Нетвердой, но стремительной походкой Эдна Пиктон спускается по лестнице по направлению к правнуку, который с увлечением вырезает кусок из плюшевого медведя. Я обгоняю ее и, вырвав у мальчишки ножницы, вызываю бурю негодования у его родителей: в кои-то веки ребенок спокойно играл…
– Вон! – кричит Эдна Пиктон, вцепившись в перила из кованого железа. – Убирайтесь, все! Леонард вас терпеть не может, мы не хотим вас больше видеть! Попробуйте, если сможете, забрать наследство – он оставил только долги! И не тратьте время на то, чтобы упечь меня в богадельню или в психушку, дом все равно мой! Он заложил виллу с правом пожизненного проживания, поняли? Проживания нас обоих! Возвращайтесь после моей смерти! А сейчас проваливайте!
Женщины и дети отступают. Внук-наследник с видом оскорбленного достоинства замечает, что в условиях военного времени с родными можно быть и поделикатнее. Он едва успевает пригнуться, как палка старухи, пролетев над его головой, вдребезги разбивает статуэтку на каминной полке.
– Мин! – вскрикивает он испуганно.
– Подделка, – успокаивает она.
Хлопает дверь, воцаряется тишина. Старуха преодолевает последние ступеньки и, хромая, спешит к распотрошенному медведю. Прижимая его к груди, она рыдает:
– Мой Леонард… Наконец-то ты здесь!
Слова замирают у нее на губах. Она замечает двух «флегматиков» в темно-серых костюмах, которые, пытаясь быть незаметными, стоят у стола и держат в руках тарелки, полные сладостей.
– А вы кто такие? – набрасывается она на них, машинально пряча медведя за спину.
– Похоронная служба, мадам, – смущенно отвечает один из гробовщиков с набитым ртом. – Нам тоже надо торопиться, пока не наступил комендантский час.
– Приходите завтра.
– Но мы должны соблюдать сроки кремации, – возражает другой. – Из-за эпидемии гриппа теперь не дают никаких отсрочек.
– А мне-то какое дело?! – гремит вдова. – Он останется здесь! Визажисты обещали, что грим и все прочее продержится не меньше трех дней.
– Бальзамировщики, – поправляет старший гробовщик с видом уязвленного достоинства.
– Я сказала, сегодня ночью он останется здесь! Уходите!
Гробовщики оставляют тарелки и уходят, с сожалением глядя на столы с почти не тронутыми закусками. Не успевает за ними закрыться дверь, как Эдна живо подносит медведя к лицу.
– Давай, Леонард, теперь ты можешь говорить, здесь все свои. Как ты? Не волнуйся, я тебя зашью. Как же мне тебя не хватало…
Из деликатности я иду в другой конец комнаты и усаживаюсь перед телевизором. Включаю звук. Государственный информационный канал передает репортаж о судебном процессе над мутантами. Но это не имеет ничего общего с тем, чему я был свидетелем во Дворце правосудия. Я вижу только подростков в стеклянной клетке, которых после заседания спокойно перевозят в больницу под бодрые комментарии полковника медицины, обещающего, что в стерильной обстановке у больных есть шанс вернуть человеческий облик.