Убедившись, что детекторы показывают достаточное содержание кислорода в воздухе, мы решаемся выйти из вертолета. Бренда достает из рюкзака горшок с желудем. Другого оружия у нас нет, но мы не собираемся оставаться здесь на ночь. Посадим желудь, прочитаем молитву и улетим.
До сих пор я думал, что в мире без химических выбросов и мусорных свалок воздух чист и свеж. Но здесь он тяжелый, давящий и даже немного едкий.
Стоя на краю крыши, мы видим натянутую бельевую веревку, на которой остались только прищепки, и приоткрытую железную дверь. Мы спускаемся по деревянной лестнице, покрытой грибами, свежими ростками и мхом.
Дойдя до поросшей высокими травами лощины, которая когда-то была улицей, мы определяем свое местонахождение и идем к автозаправке. На нашем пути приземляются чайки, вороны и настороженно наблюдают за нами. За пятьдесят лет отсутствия человек потерял свою власть над птицами – они перестали его бояться. Кто мы теперь для этих стервятников, которые взяли на себя роль мусорщиков? Ходячие трупы?
– Ты в порядке, Томас?
– Да, а ты?
Нам нужно слышать наши голоса. Пометить территорию в этой тишине, где слышны только шелест листвы и гудение пчел.
– Бренда, почему здесь нет скелетов?
– Думаю, люди заперлись в домах, когда воздух стал ядовитым. Смотри: все жалюзи опущены и ставни закрыты.
Мы подбираем с земли палки и пробираемся к автозаправке, отклоняя по пути колючие ветки ежевики.
– Можно? – спрашивает Бренда у ежевичного куста.
Она срывает две ягоды и одну протягивает мне. Удивительно, как быстро мы привыкаем к новому! Всего несколько минут мы находимся в этом обезлюдевшем новом мире, а уже ведем себя как вежливые чужестранцы, пытающиеся адаптироваться в незнакомой обстановке. Мы смотрим под ноги, чтобы помять как можно меньше травы, здороваемся с цветами и извиняемся перед ветками, раздвигая их. В точности как делал мой отец в Заветном лесу.
– Ты чувствуешь враждебность растений, Томас?
Я отвечаю, что нет. У меня даже возникло ощущение, будто нас здесь знают. Словно мы уже бывали здесь и оставили по себе хорошие воспоминания. Бренда представила себе эту сцену в голове и перенесла ее на холст, а я представил себя внутри картины, потому что она меня заворожила. Любопытно, что агрессии, которую я в ней тогда увидел, нет и в помине. Я спокойно заглядываю в отверстие водосточной трубы, откуда на меня бросилась лиана, чтобы утащить под землю на съедение корням. Может, я избавился от страха? Или смог его обуздать?
Мы останавливаемся у входа на автозаправку, где огромный дуб, точно как на картине Бренды, раскинул свою тень над насосами, вырванными из автоматов, и над остовами автомобилей, наполовину ушедшими в землю.
– Я его таким и нарисовала, один в один, – тихо говорит она.
Я улыбаюсь, услышав эти слова. Это говорит гордость художника, одержавшего победу. Бренда добавляет:
– Выглядит он неплохо.
– Не только выглядит, Бренда. Нокс врал или ошибался. А я сделал вид, что поверил.
– Не поняла.
– Не знаю, почему он так настаивал, чтобы я пошел к этому дереву. И чтобы считал его врагом. Он или заблуждается, или пытается меня обмануть, или же им манипулирует сестра. На самом деле этот дуб – наш главный союзник.
Пересказав то, что говорил мне отец вчера по телефону, я раскрываю ей тайну, которую хранил в течение всего полета: истинную историю Священного дерева. С незапамятных времен древний дуб при каждом своем возрождении очищает и обеззараживает человеческую жестокость и глупость, обращая их в энергию любви и прощения. Вот почему ему всегда приносились искупительные жертвы, на нем вешали преступников, перед ним на кострах сжигали ведьм. Он все принимает. Он утешает невинно пострадавших, очищает виновных – он берет вину на себя. Поэтому он и внушил Бренде свой образ. Чтобы созданное ею произведение искусства распространило в нашем прогнившем мире послание любви и привело нас сюда.
Я ждал, что она изумится, но она ответила разочарованно и нетерпеливо:
– Но нам-то что теперь делать? Если главный военачальник не он, то зачем тогда сажать под ним желудь мира?
– Это нужно для душевного покоя.
– Чьего покоя?
– Бориса Вигора.
Она смотрит на меня с открытым ртом.
– Постой, мы подверглись опасности и проделали такой путь только для того, чтобы доставить удовольствие этому болвану?
– Чтобы освободить его от мук совести. Тогда от Вигора будет больше пользы. Я говорил тебе, что это дерево обращает души, оно умножает любовь. Для того мы и прилетели сюда, объединив наши силы. Любовь Бориса к его дочери, моя любовь к тебе, твоя любовь к предметам, которые ты рисуешь…
– Что ты там назвал после дочери?
– Речь сейчас не об этом, Бренда. Вчера в диспетчерской Министерства ты сказала кое-что очень важное…
– Со мной такое случается. И что это было?
– Ты спросила, как ты смогла получить отсюда мысленный образ этого дуба, если Аннигиляционный экран тогда еще действовал. Ведь он должен был останавливать все радиоволны на нашей границе, чтобы иностранные деревья не передали нам вирус гриппа.
Она хмурится.
– И что я имела в виду?
– Что если прошли хорошие волны, волны созидания, то и плохие прошли бы тоже. Значит, деревья нам их не посылали. Значит, они не объявляли нам войну.
– Постой, Томас… Но грипп-V существует, ты же сам видел…
– Существует, да. И я видел то, что показывали по телевизору. Но сделать фальшивый репортаж несложно. А болезнь можно передать через мозговые чипы. А детям до тринадцати лет – с помощью вакцины.
– Надеюсь, ты не собираешься снова излагать свой бред о Дженнифер?
– Как раз собираюсь.
Она усаживается на торчащий из земли корень, которому удалось приподнять дизельный насос.
– Томас… ты хочешь сказать, что правительство заражает людей специально, для того чтобы они уничтожали деревья? Превращает подростков в растения-монстры, в опасные чудовища, чтобы изолировать их от родных? Но это же чистое безумие! Да и с какой целью? Посмотри, наконец, вокруг! Ты же видишь, в этой стране нет никаких признаков присутствия человека! Деревья здесь полностью захватили власть!
– Нет. Они просто заняли место людей, которых уже не было. Вот что я вижу. Но не исключено, что именно наша страна посылала сюда бомбы с вирусом, чтобы потом переложить вину на деревья. Белки́, которые используются в борьбе с насекомыми, ученые подвергли генной мутации и, начинив ими бомбы, превратили в смертоносное оружие против человека.
Бренда обхватывает голову руками и морщит губы, обдумывая мои аргументы.
– Но тогда почему мы здесь? Если дуб ничего нам не сделал…
– Мы должны попросить прощения у деревьев.
– За что?
– За то, что обвиняли их в убийстве людей. Мы должны очиститься, Бренда. От мыслей о войне, от страха и безумия, которые охватили нашу страну. И во власти Священного дерева сделать это, если мы его попросим.
Она поднимает голову, и я не вижу в ее взгляде прежнего ужаса. Кажется, я смог ее убедить. А вот себя – нет. Непонятная тревога охватывает меня после моих собственных объяснений. Будто в самих словах таится какая-то опасность. А вдруг отец заблуждался? Что, если ритуал, который я собирался совершить, окажется ловушкой? А истина, которая мне открылась, всего лишь отвлекающий маневр?
Я делюсь своими сомнениями с Брендой. Она раздумывает, раздосадованная тем, что так быстро дала себя убедить. Меня это мгновенно отрезвляет. Подозревать манипуляцию в том, что обрело наконец ясность, – это же чистая паранойя.
– Будь осторожен, Томас. Я не хочу, чтобы ты рисковал из-за меня.
Я беспечно пожимаю плечами, чтобы ее успокоить. Мне не впервой рисковать, и она тут ни при чем.
– Понимаешь, – продолжает Бренда, – Священный дуб принял тебя благодаря моей картине. Поэтому я чувствую ответственность за связь, которую он установил с тобой.
Я не возражаю. Мне даже приятно, если она немножко побудет за меня в ответе. Бренда рассуждает вслух:
– Я знаю, ты прав, это дерево совершенно невиновно и может нам помочь. Но есть риск, что с ним произойдет метаморфоза. Все, что мы знаем об этом желуде, нам известно со слов Оливье Нокса. Борис Вигор посадил его в горшок, чтобы исполнить желание дочери. Но откуда он взял этот желудь? Ты точно знаешь, что его дал Нокс? Вигор был твердолобым болваном при жизни и таким же остался после смерти.
Я киваю. Бренда продолжает:
– Его обвели вокруг пальца. А может, даже хуже: все с самого начала придумал Нокс. Чтобы от жалости к маленькой Айрис мы проглотили его наживку.
У меня в памяти всплывает картина: криво сидя на министерском диване, резиновый Борис ценой неимоверных усилий пытается меня предостеречь. «Не надо… этого делать».
– Что ты такое говоришь, Бренда? По-твоему, Нокс вовсе не хочет остановить бунт деревьев, а наоборот, сам его задумал и спровоцировал? Используя нас? А его желудь мира на самом деле – объявление войны?
– Спроси у Священного дерева. Если ты действительно понимаешь язык растений, как понял Райский тис, то действуй. Мне же доступно лишь художественное переживание, пока я пишу картину. И язык деревьев я понимаю, только когда их рисую. Но на это у нас нет времени. Прежде чем мы примем какое-нибудь решение, ты должен подойти к нему и спросить. Я верю в тебя, Томас. Ты первый человек, которому я это говорю. Я верю в тебя и знаю, что не ошибаюсь.
Я молча киваю. Меня потрясли ее слова. Может, она не любит меня, потому что я маленький, но зато понимает, а это даже лучше. Потому что любовь начинается с ложных надежд, а потом затуманивает тебе мозги или вообще сдувается. Но в нашем случае, если я останусь прежним, она всегда будет верить в меня и понимать. А поскольку я совершенно не собираюсь меняться…
С бьющимся сердцем я подхожу к огромному дубу. Обнимаю его ствол, прижимаюсь лбом к коре и закрываю глаза. Поздоровавшись, представляюсь: «Я – Томас Дримм, люблю искусство и деревья. Мы уже разговаривали с вами на картине Бренды. А теперь я пришел, чтобы познакомиться в реальности. Хотя что под этим понимать… Вокруг сплошной обман, и я хотел бы знать, в чем правда, поэтому прошу вас, позвольте мне войти в вашу память».