После вступления консулов в должность сенат занимался обычными для начала года делами, утверждая новых командующих, продлевая власть прежним (среди них, разумеется, был и Публий Корнелий Сципион), определяя численность набора и потребность государства в деньгах для дальнейшего ведения войны, назначая умилостивительные молебствия богам. Но все занятия были приостановлены появлением в Риме локрийских послов.
Локрийское посольство в Риме. Сенатское расследование в Локрах и Сиракузах.
Однажды, когда консулы находились на Форуме, десять человек в траурном платье, нестриженые, нечесаные, небритые, держа в руках ветви оливы – в знак того, что молят о защите, – с жалобными криками простерлись ниц перед трибуналом. Консулы просили их подняться и осведомились, кто они и откуда. Пришельцы отвечали, что они греки из Локр и что под властью легата Квинта Племиния и римских воинов терпят такие муки, каких народ римский не желает и карфагенянам.
Без отлагательств послы были представлены сенату, и старейший среди них произнес длинную речь, в которой подробно изобразил и бедствия своих сограждан, и раздоры внутри гарнизона. В Племинии, говорил он, нет ничего от человека, кроме внешнего обличья, и ничего от римлянина, кроме платья и латинской речи. Это гнусный зверь, чудовище, и, что самое ужасное, всех своих людей – и рядовых воинов, и младших начальников – исхитрился он превратить в зверей той же породы, в Племиниев. Все, как один, крадут, секут, грабят, рубят, ранят, все убивают, похищают юношей и девушек, отнимают жен у мужей, вырывают детей из родительских объятий. Особенно настойчиво обращался посол к известному в целом мире благочестию римлян. Вы столь ревностно чтите и своих, и чужеземных богов, говорил он, как же можете вы оставить безнаказанным оскорбление, нанесенное Прозерпине? Знайте, что богиня всегда умела отомстить за себя, помните, что гнев ее может пасть яе только на прямых участников кощунства, но и на все ваше государство.
– А к Публию Сципиону вы с жалобою обращались? – спросил Квинт Фабий Максим.
– Обращались, – отвечал глава посольства, – но консул весь поглощен приготовлениями к войне и теперь уже, верно, в Африке либо вот-вот переправится за море. Вдобавок мы хорошо знаем, как он расположен к своему легату: Племиний провинился нисколько не меньше, а пожалуй, и больше, чем трибуны, но его Сципион выгородил и обелил, а трибунов бросил в тюрьму.
Послы вышли из курии, и сенаторы один за другим принялись высказываться, резко порицая не только Племиния, но и Сципиона. Резче всех выступил Фабий Максим. Он предложил: Племиния заковать в цепи, привезти в Рим и, если донос локрийцев подтвердится, казнить; Публия Сципиона, покидавшего свою провинцию без ведома и разрешения сената, от должности отрешить и из Сицилии отозвать; локрийцам объявить публично, что все обиды были им нанесены помимо и вопреки желанию римского сената и народа, а затем вернуть им их имущество, жен и детей; деньги, похищенные из сокровищницы Прозерпины, разыскать и возвратить богине, прибавив от имени Римского государства еще столько же.
На Сципиона нападали и вне связи со злодействами Племиния. Ему ставили в укор поведение, не достойное римлянина и воина: он бывает в гимнасиях, навещает палестры, читает никчемные греческие книжонки, он и думать забыл о Карфагене и Ганнибале, он и сам испортился, и войско испортил и развратил удовольствиями, безделием и преступными поблажками солдатскому своеволию.
Немало, впрочем, нашлось у Сципиона и защитников, и в конце концов верх взяло мнение Квинта Метелла, который во всем прочем согласился с Фабием, но Сципиона отзывать без суда и следствия не советовал, тем более что, по словам самих локрийцев, его нельзя упрекнуть всерьез ни в чем ином, кроме чрезмерной, снисходительности к своему легату. Сенат постановил в ближайшие же три дня отправить в Сицилию претора Марка Помпония с тринадцатью советниками, среди которых должны быть два народных трибуна. Если выяснится, что бесчинства в Локрах совершались по распоряжению или хотя бы с согласия Публия Корнелия Сципиона, Помпоний прикажет ему немедленно покинуть провинцию, а если при этом Сципион уже успел переправиться в Африку, народные трибуны выедут следом и доставят его обратно[93]. Если же претор вместе с прочими посланцами установит, что Сципион в злодеяниях Племиния не замешан, никаких перемен производить не надо.
Сципион узнал о сенатском расследовании заранее, и к тому времени, когда прибыл Помпоний, Квинт Племиний уже томился в цепях и под строгой охраною в Рёгии. Прежде всего претор и его спутники поспешили умилостивить гневную Прозерпину, в точности исполнив постановление сената о разграбленных сокровищах ее храма. Затем Помпоний вывел гарнизон из города и под страхом смерти запретил солдатам уносить с собою с городских квартир какое бы то ни было имущество, кроме оружия и платья на собственном теле. Затем локрийцам было предложено, чтобы они обходили солдатские квартиры и каждый брал назад свои вещи, какие кто отыщет, а обо всем, чего отыскать не удастся, пусть докладывают претору; объявлено, что свободные граждане Локр, обращенные в рабство вопреки закону и справедливости, могут вернуться по домам, а любой, кто будет этому препятствовать, понесет суровую кару. Затем созывается Народное собрание, и претор извещает локрий-цев, что желающим выступить с обвинениями против Племиния надлежит явиться в Регий, а если кто намерен изобличить самого главнокомандующего, пусть назначат своих уполномоченных, и он, Помпоний, охотно их выслушает.
Локрийцы благодарили претора, римский народ и сенат.
Против Племиния рвались свидетельствовать все, задевать Сципиона не желал никто, не столько в надежде на его признательность и дружбу, сколько опасаясь вражды такого могущественного человека. К тому же, говорили локрийцы, прямой вины за их страдания на нем нет, он только был равнодушен и безучастен к этим страданиям.
Такой ответ очень обрадовал Помпония, избавив его от тягостной необходимости открывать следствие против Сципиона. Отослав в Рим Племиния и главных его сообщников, он отправился в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть, насколько соответствуют истине слухи о недостойном образе жизни командующего и о распущенности войска.
Очиститься от наветов Сципион решил не словами, а делом. Он собрал в Сиракузы все войско, а весь флот изготовил к плаванию. Назавтра после прибытия претора с советниками он показал им пехотные учения, и суда в гавани разыграли примерный морской бой. Потом посланцев сената повели по оружейным мастерским и хлебным амбарам, и они были в восторге от всего, что увидели, и не скрыли своего восхищения ни от Сципиона, ни позднее, в Риме, от сената. Сенат постановил, чтобы Сципион не откладывал надолго высадку в Африке, но воспользовался бы первым же благоприятным для этого стечением обстоятельств.
Измена Сифака и ее неожиданные последствия.
Сенатское постановление пришлось весьма кстати: обстоятельства складывались так, что медлить с высадкой действительно было нельзя. Дело в том, что карфагенянам удалось восстановить дружбу с царем Сифаком, на верность которого всего больше полагался римский полководец. Гасдрубала, сына Гисгона, связывали с Сифаком обязательства взаимного гостеприимства. (Как Гасдрубал, возвращаясь из Испании, оказался гостем царя впервые и как в царском доме он встретился со Сципионом, уже рассказывалось раньше.) Эти узы Гасдрубал надумал укрепить и предложил нумидийцу в жены свою дочь. Сифак согласился: он слышал стороною, что Софониба, дочь Гасдрубала, очень красива, а среди варваров нет племени более чувствительного к женской красоте, чем нумидийцы. Под шум свадебных торжеств к частному союзу прибавили и общий, государственный: Сифак и карфагеняне обменялись клятвами, что впредь и друзья, и враги будут у них общие.
Но Гасдрубал помнил, что и римлянам Сифак давал такую же самую клятву. Действуя исподтишка, с помощью Софонибы, которую царь полюбил безумной, неистовою любовью, он убедил нумидийца отправить в Сицилию посольство и предупредить Сципиона, чтобы тот не рассчитывал на прежние его обещания и лучше держался бы вдали от Африки, а иначе, мол, придется ему, Сифаку, поднять оружие в защиту своей супруги, дочери карфагенского гражданина, в защиту африканской земли – общего отечества пунийцев и нумидийцев.
Сципион написал ответ, призывая царя одуматься, и поскорее отпустил послов, чтобы цель их приезда не сделалась известна войску. Но нумидийцев видели на городских улицах, видели и подле квартиры главнокомандующего, среди солдат пошли тревожные толки, и Сципион понял, что, скрывая правду, он только помогает ей обнаружиться. И он идет на дерзкий, ничем не прикрытый обман – объявляет на сходке, что Сифак устал ждать и грозит изменою, если римляне не высадятся в самое ближайшее время.
– Впрочем, все готово и у нас, – закончил Сципион, – и потому вот мое решение: весь флот, боевой и грузовой, я сегодня же отправляю из Сиракуз в Лилибей, туда же выступит завтра вся пехота и вся конница, и с помощью богов мы начинаем переправу!
И вскоре все корабли и все воины, сколько ни было их в Сицилии, собрались в Лилибее, и город не мог вместить бесчисленного множества людей, а гавань – судов, и все горели таким желанием попасть за море, словно не на войну их везли, а за наградами и почетными дарами. Но среди многих легионов Сципион выбрал только два, и оба состояли из воинов, уцелевших после разгрома под Каннами. Сципион относился к ним без всякого презрения, напротив – с искренним сочувствием, сознавая, что позорное и нескончаемое свое наказание они терпят незаслуженно, ибо отнюдь не их трусость была причиною катастрофы. Вдобавок едва ли кто в целом войске мог сравниться с ним боевым опытом и умением. Сципион устроил каннским легионам самый придирчивый смотр, и всякого, кто не внушал ему безусловного доверия силою своих рук, проворством ног и крепостью сложения, исключал, а взамен исключенных поставил добровольцев, которых привез с собою из