Сигэмори нетерпеливо вертел в пальцах кисть. Ему явно предстояло много чиновничьей работы, а Мунэмори, сам того не замечая, его отвлекал.
— Верно, мы отдалились друг от друга. Что поделать — веления долга часто лишают радостей единения.
— Веления долга? — усмехнулся Мунэмори. — Почему что-то должно нами повелевать? Мы же Тайра, брат! Самый могущественный клан во всей Японии, а может быть, и во всем мире! Можем поступать, как нам будет угодно!
— Вполне вероятно, — пробормотал Сигэмори.
— Я теперь военачальник императорской стражи, и у меня полно подчиненных, которые только и молят, чтобы я взвалил на них свою работу, — сказал Мунэмори. — Зачем мне их обижать? Теперь взгляни на себя: трудишься, словно жалкий распорядитель, а не министр двора. Над тобой уже смеются за глаза — говорят: «Вон идет Тайра Сигэмори, который сам пишет листки для прошений».
Сигэмори вздохнул:
— Стоит чиновнику запустить мелкие дела кабинета, как его самого пускают побоку. Ты ведь сам сказал, братец: мы, Тайра, вольны поступать как нам угодно. Я себе дело нашел.
— Поступай как знаешь. Слушай, до меня дошла весть, будто ты просил императора устроить тебя хранителем императорских реликвий…
Сигэмори тревожно заозирался:
— Откуда ты это узнал?
— Узнал отец. Он все знает. Но если Такакура согласится, может, я помогу тебе с этим бременем? Остальных посвящать не обязательно.
Мунэмори увидел, как глаза брата тотчас вспыхнули неодобрением.
— Если государь согласится, — сказал Сигэмори, — я не опущусь до такой низости, как присвоение чужого труда. То, о чем ты просишь, мне претит.
«Думаешь, я ни на что не годен, а, братец? — ярился в душе Мунэмори. — Думаешь, я всего лишь жалкий бездарь, никчемный третий сын, тогда как ты — драгоценный наследник и один заслуживаешь почестей и славы, так?»
— Как можешь ты рассуждать о благородстве, — тихо проговорил он вслух, — когда сам использовал чары против отца?
Сигэмори на мгновение прикрыл глаза.
— Я его не околдовывал. Просто хотел убедиться, что наши воины ответят на срочный призыв. Времена нынче опасные, а, значит, для нас ценно любое, даже малое, преимущество.
— Ты ведь не доверяешь отцу, верно? Не доверяешь ни мне, ни ему — никому, кроме себя!
— Это неправда.
— Прости, забыл. Матери ты доверяешь. Потому и перевез ее к себе — чтобы она поделилась с тобой тайнами Царя-Дракона.
— Я перевез ее сюда из сыновней почтительности. Долг всякого сына — заботиться о престарелых родителях.
— Я предлагал ей свое поместье, но она выбрала тебя. Доблестного Сигэмори. Отец надо мной потешается, мать знать не хочет, брат смотрит косо. Видно, нет в жизни места для бедного Мунэмори.
— Не говори так. Ты еще многого можешь добиться — стоит лишь захотеть!
— Неужели? И как же мне это сделать, когда люди загодя настроены против? Я предлагал Го-Сиракаве свои услуги, а он меня даже не принял, словно я пустое место. Фудзивара оттирают меня от любых важных дел при дворе. Как можно чего-то добиться в подобном положении? Конечно, все это было бы поправимо при поддержке отца, но он по-прежнему обращается со мной как с малым дитем!
— Не стоит так печься о его мнении, — тихо вымолвил Сигэмори. — Он в последнее время… сам не свой. Вернее, не изменился, что не совсем подобает тому, кто принял обет монашества. Боюсь, он не вполне владеет собственным духом и разумом.
В дверях показался слуга.
— Господин, ваш отец, Ки…
Его грубо отпихнули в сторону, и в комнату ворвался Киёмори.
— Отец! — Мунэмори встал и поклонился. — Мы как раз о вас говорили.
Киёмори его не заметил.
— Так, значит, твои слуги не лгут. Ты считаешь меня сумасшедшим!
— Это не так, — возразил Сигэмори. — Однако меня беспокоит ваше самочувствие.
— Больше, чем самочувствие Тайра?
— Не понимаю. Киёмори подался вперед:
— Ты впрямь намерен выбросить Кусанаги в море?
— Что?! — вскричал Мунэмори, но его никто не услышал. Сигэмори вытер лоб и тихо ответил:
— Если это вернет мир нашей земле, то да, я готов так поступить.
— Мир. — Киёмори выплюнул это слово, точно муху, попавшую в рот. — Стало быть, он тебе дороже счастья нашего клана!
Так знай: уж лучше война, если Тайра в ней победят, чем мир, при котором мы ослабеем!
— В этом, отец, я никогда с тобой не соглашусь. Киёмори умолк, сверля его взглядом, а потом сказал:
— Коли так, плохой из тебя Тайра. Мне стыдно иметь такого сына.
Мунэмори ахнул.
Сигэмори задохнулся, словно его ударили ножом. Поднявшись, он вышел в ближайшую дверь и кликнул слугу.
— Мой отец нездоров. Ему нужно немедля вернуться в Ни-сихатидзё. — Мунэмори же он сказал: — Прошу тебя, подготовь все к отъезду и проследи, чтобы он не навредил ни себе, ни другим.
Мунэмори почуял возможность отличиться.
— Отец, позвольте мне проводить вас домой. Сигэмори явно не заботят ваши тяготы. Я с радостью выслушаю все…
— Что проку мне от тебя — бездарного, хнычущего, болтливого шута? — заорал на него Киёмори. — Лучше бы у меня были одни дочери! — Он вихрем вырвался из комнаты и долго еще бушевал в глубине коридора.
Сигэмори неловко кивнул брату:
— Прошу прощения. — И поспешил выбежать вслед за отцом. «Вот как, — подумал Мунэмори, чуть не трясясь от обиды. — Стало быть, я никчемный и с этим ничего не поделаешь? Сейчас увидим…» Он кликнул карету, но вместо приказа вернуться в Ни-сихатидзё велел вознице гнать в Рокухару. Уже за полночь колеса повозки ударились о поперечину ворот старой усадьбы. У выхода Мунэмори встречали лишь два пожилых слуги.
— Господин, если бы вы предупредили о приезде… Нас здесь осталось совсем мало, и мы боимся, что не сможем услужить вам как подобает.
Рокухара и впрямь казалась темной безлюдной хороминой.
— Все отлично, — резко сказал Мунэмори. — Этого более чем достаточно. Принесите мне фонарь, жаровню с горячими углями, и… чтобы я вас не видел.
Слуги сделали, как он просил, и вот уже Мунэмори шагал по долгому пустому коридору в северо-западное крыло Рокухары — то самое, где обитали духи. Его руки дрожали, отчего фонарь качался и отбрасывал тени, которые будто прыгали из-за угла, стоило к ним приблизиться. Мунэмори до того нервничал, что только усилием воли удержал маленькую жаровню и не рассыпал угли. Под ногами у него скрипел пепел и пыль от недавнего пожара, и он не видел собственных сандалий, точно сам превратился в призрака. Во тьме комнаты тянулись нескончаемым лабиринтом, и Мунэмори почувствовал, что заплутал, хотя Рокухара была его домом с рождения.
После того как он рассказал матери о появлении Син-ина, она привела монахов очистить это крыло поместья, однако позже призналась, что даже монахам стало здесь не по себе. Как и следовало ожидать, чернецы поторопились и пропустили кое-какие комнаты. «Теперь их оплошность пойдет мне на пользу», — усмехнулся в душе Мунэмори. Он направлялся в то место, которого мать велела ему всеми силами сторониться.
Оказавшись в крохотной кладовой с разводами на стенах и стойким запахом гнили, Мунэмори поставил фонарь в угол, а сам сел перед жаровней. Даже сейчас, посреди лета, в каморке стоял холод.
Мунэмори бросил на угли прядь своих волос, веточку сакаки и обрывок бумаги, украденный из Летописной палаты. Когда все сгорело, он закрыл глаза и вывел на одной ноте:
— Однажды вы приветили меня как равного. Позвольте увидеть вас снова, быть к вашим услугам. — Он выждал несколько долгих мгновений, но ничего как будто не произошло. Мунэмори открыл глаза и вгляделся в дым жаровни, но и там ничего не было. Он вздохнул и уже засобирался уходить, поднял глаза и…
Син-ин сидел прямо напротив, не сводя с него взгляда запавших глаз.
— Я тебя ждал, — произнес демон.
— Ж-ждали? — заикнулся Мунэмори, уже сожалея о своей затее.
— Знал, что однажды мы снова встретимся. Итак, это случилось.
— Да, — проронил Мунэмори. Повисла неловкая тишина.
— Ну? Чему обязан?
Все высокопарные речи, которые Мунэмори так долго готовил, в один миг вылетели у него из головы. Он бухнулся лбом в грязные половицы каморки и заголосил:
— Все меня презирают! Все твердят, какой я бездарный! Что проку быть Тайра? Я хочу, чтобы меня заметили! Все бы отдал ради этого!
— Ну-ну, будет, — произнес Син-ин утешительным топом. — Я в точности знаю, как ты себя чувствуешь: отвергнутым и забытым. Однако ты поступил верно. Я именно тот, кто способен тебе помочь. Быть может, единственный. Вместе мы добьемся твоего величия.
— Неужели? — фыркнул Мунэмори, поднимаясь с пола. — И какого же?
— А какого бы тебе хотелось? Не желаешь ли, к примеру, стать князем Тайра? Главой рода? Неплохо звучит, а? Служи мне, и пост будет твоим.
— В-вы это можете? Как же я стану асоном, когда им выбрали Сигэмори?
— Насчет него не беспокойся. Мунэмори полегчало.
— А отец не воспротивится?
— С ним мы тоже вмиг разберемся. Так уж случится, что ты окажешься достойнейшим. Собственно, выбирать будет не из кого.
Мунэмори издал смешок.
— То-то все удивятся, верно? Я, никчемный Мунэмори, — глава Тайра!
— Да, это всех поразит.
— Асон Тайра! Это даже лучше, чем быть императором! Призрак скривился:
— Ну… тут можно и поспорить. Впрочем, я рад, что ты так считаешь.
— Отлично! Стало быть, по рукам?
— Как ты понимаешь, я должен попросить кое-что взамен.
— Взамен? Чего же вам угодно? Построить вам ступу или святилище, а может, устроить стодневный молебен за упокой души?
— Такой размах мне ни к чему. Предпочитаю действовать по старинке. Простой жертвы будет вполне довольно.
Мунэмори бросило в холод.
— Кто-то… должен умереть? И кто же?
— Некто несущественный.
— А-а… — Мунэмори вздохнул с облегчением. Если это какой-нибудь слуга — что ж, одним больше, одним меньше, верно? — Только… мне же не придется?..
— Не бойся, от тебя не потребуется ни взмахов мечом, ни кровопусканий.