8
Сумерки медленно опустились на город, брызнув синим на пылающие западные облака. Северный ветер дышал холодом горных ледников; правда, снег и лед уже заметно истаяли даже на самых высоких вершинах. Ветер хватал незакрепленные створки ставен, распахивал и грохотал ими, как полоумный ребенок. Знамена шли рябью, деревья по-стариковски трясли кронами-головами. Казалось, что в теплые весенние ночи по ошибке прокралась зима. Ота сидел у себя в покоях, так и не сняв церемониальное облачение. Огоньки свечей клонились на сквозняке, но хай Мати холода не замечал.
На столе перед ним лежали письма. Страницы покрывала простая тайнопись. Ота не зря провел долгие годы, занимаясь благородным ремеслом: путешествуя по дорогам Хайема, доставляя письма и договоры, узнавая последние новости, он выучился разбирать подобные послания так же легко, как если бы они были написаны обычным языком. Маати и Семай оказались правы. Западные земли охватила паника. Похоже, рок уже занес над ними свой меч.
Узнав эти вести, Ота уже не мог думать ни о чем другом. Он отправил в селение дая-кво еще одного гонца, дав тому столько полосок серебра, сколько нужно было, чтобы менять лошадей в каждом предместье. Ночи напролет Ота просиживал с поэтами, иногда к ним присоединялись Лиат с Найитом. По их расчетам, замыслы гальтов были таковы: заполучив собственного андата, войско пройдет по Западным землям, возможно, захватит и Эдденси. Через год или два им покорятся Эймон и Бакта. Города Хайема останутся в стороне от торговых путей. Быть может, предатель-поэт со временем станет гальтским даем-кво. Покорение Западного края станет лишь началом новой войны, по сравнению с которой войны Старой Империи покажутся детской забавой.
И все-таки этого было недостаточно. Ота снова и снова перечитывал письма. В них скрывалось что-то еще. Что-то ускользало от его внимания. Гальты вели себя чересчур самоуверенно, слишком уж хвастали своей силой. Да, они с удовольствием предавались грабежам и разбою, когда им надоедало торговать, когда не получалось добиться своего переговорами. Так происходило, сколько Ота себя помнил. Верховный Совет Гальта всегда плел интриги и строил заговоры. В том, что гальты, опьяненные успехом, выйдут на поле боя, не было ничего странного. Но все же…
Страницы шуршали в его руках, как сухие осенние листья. Гальты не осмелятся напасть на Хайем. Даже если у них появится андат, Хайем все равно останется сильнее. Правители городов мигом забудут о соперничестве и вражде и сплотятся против общего противника. Тринадцать городов. Тринадцать поэтов, не считая тех, которые живут в селении дая-кво. Самое меньшее дюжина на город, и каждый владеет силой, которую невозможно даже представить. Гальты не посмеют напасть на Хайем. Они притворяются. Ищут повод начать переговоры. Возможно, просто лгут, и на самом деле у поэта ничего не вышло. Быть может, он уже погиб, расплатился за ошибку, а теперь гальтам только и осталось, что напускать на себя грозный вид.
Все эти доводы Ота слышал не раз, а многие из них приводил сам. И все-таки уже стемнело, а он сидел за столом и опять перечитывал письма, стараясь проникнуть в тайну. Это было все равно, что услышать новый голос в огромном хоре. Где-то, когда-то в планы Гальта вмешался кто-то еще, но кроме листов, исписанных блеклыми чернилами, у Оты не было ничего, чтобы разгадать загадку.
С таким же успехом он мог бы искать потайные строчки прямо в воздухе.
По двери царапнули. В комнату вошел молодой слуга и изобразил позу почтения. Ота рассеянно ответил.
— Пришла женщина, за которой вы посылали, высочайший. Лиат Чокави.
— Пусть войдет. Принеси нам вина и две чаши, а затем проследи, чтобы нас не беспокоили.
— Но, высочайший…
— Мы что, не сумеем налить себе вина? — Ота вспылил, но тут же пожалел о своей резкости, увидев, как побледнел юноша.
Он вовремя подавил желание извиниться. Просить прощения за грубость — позор для хая Мати. Это была одна из множества мелочей, которые он выучил, заняв отцовский трон. Один из его многочисленных промахов. Слуга попятился вон из комнаты. Ота сложил письма и спрятал их в рукав. Вошел юноша с подносом, на котором стояли серебряный кувшин и две пиалы из тончайшего гранита, вылепленные мастером вручную. Лиат вошла следом за слугой. Она присела на низкий диван и скромно потупила глаза, словно бы в знак уважения. На самом деле — просто прятала страх.
Слуга удалился. Ота щедро плеснул вина в каждую пиалу и протянул одну из них Лиат.
— Искусная работа, — заметила та, рассматривая камень.
— Это все андат. Он превращает кусок породы во что-то наподобие глины, а затем гончары лепят, что хотят. Мати славен такими вещицами. А еще — видела мост над рекой? Он когда-то был целым куском скалы. Пять поколений назад его отлили в формы, а потом обработали. И башни так же. Мы и впрямь столица мелких чудес.
— Откуда такая горечь? — Лиат наконец взглянула на него. Глаза у нее были все такие же, цвета чая с молоком.
Ота вздохнул и сел напротив нее. На улице гудел ветер.
— Это не горечь. Я устал, вот и все.
— Я знала, что ты не останешься грузчиком.
— Так уж вышло. Вот что… — Ота собрался, глотнул крепкого вина, от которого во рту не оставалось привкуса, а в груди разливалось тепло. — Пора бы нам поговорить про Найита.
Лиат кивнула, осушила чашу и протянула Оте, чтобы тот налил еще.
— Я одна во всем виновата, — сказала она, откинувшись на спинку сиденья. — Не надо было брать его сюда. Я ведь не замечала. Не видела, как он похож на тебя. Если бы знала, что вы почти на одно лицо, я бы никогда вместе с ним не приехала.
— Теперь уже поздно жалеть, — сказал Ота.
Лиат вздохнула, соглашаясь, и снова посмотрела на него. Трудно было поверить, что когда-то они любили друг друга. У девочки, которую он тогда знал, не было седины и усталого взгляда. Да и парень, которым был он сам, превратился в такое же далекое воспоминание, как снег в середине лета. Когда-то они целовались, спали в одной постели, зачали сына, который вырос и уже стал мужчиной. Ота до сих пор помнил то время — бараки, где он мылся, а она стояла рядом и говорила с ним, башенку из брусков туши в ее каморке в Доме Вилсинов, тяжесть ее молодого тела, себя самого — такого же юного и сильного. Если в прошлом они наделали глупостей, последствия настигли их только сейчас. Разве тогда они могли предвидеть, чем все обернется?
— Я думала, как нам быть, — нарушила молчание Лиат. — Найиту я пока ничего не говорила. Не знаю, что ты собираешься делать, но, думаю, лучше всего будет поговорить и с ним, и с Маати. А потом Найит-кя примет клеймо. Знаю, клеймо — не для первого сына, но все же это покажет, что он отказался от прав на престол. Пусть люди знают, что у него нет никаких замыслов.
— Я бы поступил иначе, — медленно произнес Ота, стараясь подобрать правильные слова. — Боюсь, жизнь моего сына под угрозой.
Она вздрогнула. Это был едва различимый кроткий, судорожный вдох, но Ота его услышал.
— Итани, — сказала она, называя его по имени, которое было у него давным-давно, в Сарайкете. — Пожалуйста. Я поклянусь чем угодно. Найит — не враг Данату. Я приехала только из-за гальтов. Я не собираюсь усадить сына на твое место.
Ота поставил чашу и жестом попросил ее замолчать. Она побледнела.
— Я говорил совсем не об этом, — тихо произнес он. — Дело в том, что я не… Боги. Не знаю, как и сказать. Данат болен. У него слабые легкие, а зимы у нас тяжелые. Люди мрут каждый год. Не только старые и слабые. Молодые, здоровые. Я боюсь, что Данат умрет. Если у меня не будет наследника, в городе начнется резня.
— Но тогда…
— У меня не получилось быть хорошим правителем. Дома утхайема так и не сплотились под моим главенством, если не считать их единодушного недоверия, да еще неприязни к моей жене. У нас дважды чуть не доходило до восстания. Только чудом удалось его избежать. Я в ответе за безопасность Мати. Поэтому я хочу, чтобы Найит не принимал клейма, на случай… если он станет единственным наследником.
Лиат раскрыла рот от удивления. Прядь волос выбилась из прически и упала ей на щеку. Мелькнула седина. В Оте проснулось смутное желание поправить эту прядь — отголосок давно забытой привычки.
— Вот все, что я об этом думаю, — закончил Ота и взял в руки пиалу.
— Мне жаль, — произнесла Лиат.
Ота изобразил позу благодарности, хоть и не понял до конца, что именно пробудило ее сочувствие. Лиат перевела взгляд на свои руки. Наступила глубокая тишина, однако в ней не было неловкости. Им просто не хотелось говорить, наполнять пустоту словами. Лиат пила свое вино, Ота — свое. Ветер шепотком бормотал за окнами, рассказывая каменным стенам какую-то историю.
— Хай Мати… — задумалась Лиат. — Вот уж не хотела бы я получить такую работу.
— Полная власть и никакой свободы, — откликнулся Ота. — Если трон достанется Найиту, он меня проклянет. Нужно заботиться о тысяче дел, и каждое из них для кого-то важнее всего на свете. Руки опускаются.
— Могу себе представить. Я управляю всего лишь торговым домом, но все равно бывают дни, когда я мечтаю, чтобы все оно пропало пропадом. И это притом, что у меня есть люди, которые ведут учет, устраивают переговоры, следят за ходом судебных тяжб и подают прошения утхайему.
— А все судьи и утхайемцы обращаются ко мне. Конца этому не видно.
— Ну, всегда можно уйти в себя или покатиться по наклонной, — улыбнулась Лиат, однако ее слова были шуткой только наполовину. — Говорят, хай Чабури-Тана трезвеет лишь тогда, когда надо уложить в постель новую жену.
— Соблазн велик, — согласился Ота. — Только, понимаешь ли, какое дело… Однажды я решил стать хаем, чтобы защитить Киян, но за это время Мати как-то умудрился стать моим городом. Я здесь родился. И пусть я не такой хороший правитель, я единственный, кто у них есть.
— Звучит разумно.
— В самом деле? А вот я не вижу никакого смысла.
Лиат поставила пиалу и встала. В ее глазах ему почудилась решимость и грусть, хотя грусть, наверное, только из-за того, что ему самому было грустно. Она подошла ближе