– Понимаешь, я, когда осенью вернулся домой – заскучал, затосковал, заплесневел будто. Бога для себя открыл, в храм пошёл, да недолго пробыл там: видно, не нашёл своего батюшку. Зато к книгам божественным потянуло, читал их вдумчиво, с карандашом, и в тетрадь выписывал мудрости всякие. Бизнес сыну отдал, на второй срок избираться не стал – ненужная говорильня тщеславных индюков да гиен, готовых друг другу горло перегрызть. Да и вообще, в бизнесе дружбы быть не может, каждый старается тебя поиметь. Собрал пацанов с улицы и загнал их в спортзал. Не просто в качалку – там мозги не нужны, а через книги пошёл – приучил их читать и сам проверял прочитанное.
Сохатый пододвинул кружку с крепким чаем, пощупал взглядом закат и продолжил:
– Когда СВО началась – будто пружину выбило. Веришь – захлестнула волна гордости: неужто халдеями быть перестаём? Мы ж шапку завсегда ломаем и норовим согнуться в поклоне перед барином. Я по-божески лавочников данью обкладывал – двадцать процентов с прибыли. У меня аудитор дотошный был, бухгалтерию каждого отслеживал до копеечки и вышколил их, отучил утаивать.
Глоток, затяжка сигаретой, опять глоток, но долгий, с прихлёбом.
– Ребята у меня нормальные из спортзала в жизнь вышли, с мозгами, не чета мне в молодости. Кто-то сам в армию пошёл, кого-то мобилизовали, а я усидеть не смог: мои же мальчишки воюют, а я что? В «Вагнер» не пошёл – староват я бегать да ползать, к тому же мне эта уголовная субкультура не глянулась, для «шестёрок» не гожусь – перерос. Записался в армейскую ЧВК – что-то среднее между «вагнерами» и Красной армией. Перед этим всё-таки в Молькино смотался, две недели попыхтел, навыки освежил, новые прибрёл. «Вагнера» по подготовке мастера непревзойдённые. Короче, пришёл в отряд весь из себя, снаряга классная, разгрузка натовская, броник китайский – ну Рэмбо, да и только. А меня такого хорошего во взвод обеспечения засунули. Я, конечно, пальцы веером, но мне простенько так объяснили: сначала раненых вытащите с передка, а потом мы тебя в самые что ни на есть герои определим.
Сохатый смеётся:
– Я даже представить не мог, что самое тяжкое, пожалуй, это «трёхсотых» вытаскивать. Бывает, что за одним пойдёшь – троих потеряешь. Нынешняя война по сравнению с четырнадцатым годом – небо и земля. Тут как голый на площади – беспилотники видят тебя, только что на зуб не пробуют.
Сохатый говорит обстоятельно и неторопливо. Да ему по штату торопиться не положено – он ветеран, к нему почтение особое, к тому же теперь всем тыловым хозяйством ведает.
– Сохатый, в штаб! – орёт появившийся на крылечке боец и тут же скрывается за дверью.
Сохатый докуривает сигарету, тщательно гасит окурок в срезанную гильзу, встаёт, бросает коротко:
– Потом договорим.
Уехать пришлось неожиданно, так что больше с Сохатым ни в тот день не встретились, ни после: неделю спустя он погиб под Берховкой.
В госпитале взгляд зацепил смуглолицых раненых. Начмед[33], заметив моё внимание к ним, улыбнулась:
– Братья по оружию, интернационалисты. Они всегда интернационалисты и революционеры.
– С острова Свободы небось?
Начмед неопределённо пожала плечами: мол, догадливый, а чего спрашиваешь?
День выдался довольно прохладным, «революционеры» зябли, затягиваясь сигаретами и о чём-то тихо переговариваясь.
– Много таких?
– Хватает.
Начмед явно не хотела развивать тему. Наверняка начальство предупредило не распространяться и, вообще, возвели в великую тайну нахождение на фронте добровольцев. Нет бы использовать в пропаганде в противовес украм, что у нас не наёмники – у нас добровольцы со всего мира воюют, бессребреники, идейные борцы с мировым злом, а мы завесу тайны опустили. Ну тогда заодно лица выбелили бы, что ли…
В Кременной тогда встретили полдюжины шустрых и маленьких росточком мордвинов в военных кепи цвета хаки с пятью звёздочками по околышу: одна большая и четыре маленьких. Китайцы? Да нет, русская мордва, как изрёк сидящий на скамье местный недружелюбный мужик.
Говорят, что и корейцы есть, и немцы, и поляки, и американцы, и сербы… Короче, все, кто против нацизма, кого не одурманили, не зомбировали, люди идейные и стержневые. Политика, не обо всём говорить можно, да, пожалуй, пока и ни к чему: во вред им обернуться может.
А раненые «революционеры-интернационалисты», ясное дело, с острова Свободы. Как мы ни предавали их, но они остались верны нам, точнее, идее социальной справедливости, от которой мы отказались.
Работайте, братья!
Приехал замкомандира бригады. Поставив у стенки автомат, стянул броник, жадно втянул через горлышко половину полторашки воды, выдохнул:
– «Трёхсотых» привёз. Еле вытащили, едва своих не положили. Эти суки бросили их, когда драпали, даже не перевязали, не то что противошоковые вколоть.
Замкомандира живчик: поджарый, невысокий, ходит вприпрыжку, как воробей. Хоть позывной у него «Ястреб», но бойцы кличут промеж собою Воробьём – в самую точечку. И смотрит, по-воробьиному склонив голову вбок, и щебечет без устали.
Сначала не понял, кто кого бросил: решил, что какие-то наши драпанули и своих бросили.
– Да нет же, – досадливо скривил рот замкомбрига от моей бестолковости. – Это хохлики сбежали, а своих бросили. Ты понимаешь, они иногда специально их нам оставляют, да мужики иной раз и сами просят оставить: знают, что подберём и выходим, а там бабушка надвое сказала. Вот и пришлось организовывать их доставку, а эти суки давай минами нас утюжить. Ну ничего, я координаты арте передал, так «Грады» туда пакет положили.
– Накрыли?
– Хрен там, как всегда шуму много, а результат с гулькин нос. Зато пошумели знатно, укры сразу же заткнулись, а мы тем временем выскользнули.
– Не дело полковнику шастать по окопам и собирать недобитых укров, – ворчит начштаба и курвиметром меряет расстояние на расстеленной на столе карте.
Замкомбрига соглашается и примирительно кивает головой:
– Да не по окопам – на поле они лежали. Утром полезли хохлы, получили по сопатке и откатились, оставив своих. А вообще-то, согласен, только это сидение в позиционке уже обрыдло до печёнок.
Бригада уже третий месяц зарылась в землю и ждёт. Чего? А никто не знает. Слева под Артёмовском беспокоящие движения туда-сюда, справа тоже, а здесь просто идиллия. А всё потому, что начштаба распорядился засыпать передний край минами, что сразу же снизило накал боев, переведя их в плоскость «ты мне, я тебе», а потом и вовсе отбило у укров охоту лезть на наши траншеи. К тому же, если раньше наши позволяли украм собирать и забирать своих «двухсотых», то после нарушения ими «конвенции» – обстреляли наши эвакогруппы – ответка пришла незамедлительно. Теперь в зоне видимости даже без оптики по всему полю то тут, то там бугрились холмики цвета хаки.
Не имею морального права судить поступки этих ребят: они жизни свои кладут, а я так, с боку припёка. И всё же не удержался, сказал, что зря они рисковали из-за хохликов. Это за спиной раненых оставлять нельзя, а если впереди корчится – ну и пусть подыхает. Да, не гуманист я, но вылечат эту падаль, на ноги поставят, а потом обменяют, а он будет своим бахвалиться, что москалей надул. Что лохи мы и полные идиоты. Да хрен с ним, пусть говорит, только вот мы сами подгоняем им резервы.
Может, не прав. Может, излишне категоричен в оценках и поступках. Только на войне мягкотелость – сродни спиной к врагу повернуться. Непременно нож между лопаток получишь. Или по бестолковке. В худшем случае очередь.
Замкомбрига пожал плечами, но ничего не сказал. Понимаю: застоялся мужик, адреналина захотелось, вот и полез. Нельзя на передержке держать этих рысаков – закиснут.
Отвезли гуманитарку – первая в октябре, хотя должна была быть как минимум вторая: очень уж наша старушка «газель» «разболелась», и пришлось Старшине всерьёз заняться её реставрацией. Точнее, не отвезли, а развезли по адресатам: отдельная ракетная бригада, два артдивизиона, отряд спецназа, разведка 200-й арктической, бригада «Волки», совсем немного двум казачьим подразделениям, кое-что сапёрам. Последние – луганчане, говорят, что снабжения нет в природе, вот и приходится выпрашивать.
География – от Червонопоповки до Клещеевки, по рокаде вроде бы недалеко от крайних точек – полторы-две сотни километров, да только рокады-то и нет, под хохлами дороги, так что каждый раз броски по радиусам то от Старобельска, то от Нового Айдара, то от Стаханова… Намотали за четверо суток больше трёх тысяч вёрст, загнав нашего «Боливара» до изнеможения. Теперь предстоит почти долгое и радикальное лечение: надо будет варить раму, менять левую рессору (осколок рассёк пополам стальное крепление в шесть миллиметров толщиной – как брусок масла развалил), амортизаторы, всю резину (в поперечных и продольных шрамах в полпальца глубиной – осколки щадили, срезая протектор до корда, а боковые раны вообще не оставляли шансов на жизнь, но резина жила вопреки здравому смыслу!), перебрать коробку передач и ещё что-то, но мои знания в технике весьма поверхностны на уровне «вкрутить лампочку» или «подать отвёртку». Ну что с гуманитария взять? К тому же все заботы ложатся на широкую спину Старшины и его карман тоже. Разве что чуточку копеечку подброшу.
На блокпосту у Волоконовки «повздорили» с охамевшим гаишником. Ему, видите ли, гуманитарщики не нравятся, много на себя берут. Катаются туда-сюда, а у него служба тяжкая, «через день на ремень» и никакого сочувствия. Позвали с собою, обещали показать натуру из окопов и прослушать увертюру арты. Обиделся, ушёл в свой «бункер».
Второе такое же неразумное тело встретилось уже на Луганщине. Юное дарование, обвешанное, как новогодняя ёлка всем и вся (его бы снарягу да штурмам!), раздувалось от важности и всё никак не могло взять в толк, почему военкоры везут гуманитарку на своей машине, и что у нас наверняка что-то запрещенное. Потом оно назвало «Молитвослов» брошюрой с попыткой отнесения его к экстремистской литературе. Закончилась интеллектуальная беседа негодованием Старшины с яростно вращающимися кулаками перед носом ошарашенного воина. Заодно он наорал и на нас за то, что вступили в диалог с этим телом, но какой спрос с этого контуженого десанта. Да, попали Вите под раздачу, но ничего, бывает.