Ещё оставалось время, чтобы засветло добраться до Кременского леса, но предварительно с полком не связались – звонки не проходили, а ехать вслепую, чтобы зависнуть где-нибудь на блокпосту, когда прихватит ночь, не очень-то хотелось. К тому же к вечеру как-то неожиданно тяжестью неподъёмной навалилась усталость, стала пеленать дремота, страстно захотелось смыть дорожную пыль и, даже отставив ужин, свалиться спать.
До базы добрались в сумерках. Неожиданно появилась связь, дозвонились до Спартака[3] и договорились о встрече. Место «сбора» привычное – за Житловкой на опушке Кременского леса около покосившейся то ли от старости, то ли от взрывов избушки.
В путь тронулись по утреннему холодку. До Северодонецка прошли в одно касание – хороша дорожка, ничего не скажешь, а вот дальше по окраине Рубежного уже средней паршивости. Дальше больше: от Рубежного до точки встречи не дорога, а одно название – колдобина на колдобине, ухаб на ухабе, зато всего пара (или тройка?) блокпостов. Но суровых стражей дорожного порядка и пропускного режима очаровывал своей беспардонностью Старшина, выскакивая из-за руля с голливудской радушной улыбкой и распахнутыми объятиями, словно встретил после долгой разлуки самых близких людей, роднее которых и быть не может. Истомившиеся от зноя комендачи с радостью принимали полторашки с газировкой, прощая нам отсутствие пропусков и незнание паролей.
За Житловкой у нашей избушки на курьих ножках вдоль изгороди под разлапистыми соснами «выгуливался» Ванечка: Спартак распорядился выздоравливать ему в этом именном санатории после выписки из госпиталя. Огромный шрам красным витым аксельбантом вился от правого плеча через грудь почти до пояса как свидетельство Ванечкиной доблести. Правда, не преминул вылить ушат ледяной воды Паша, сочтя доблесть Вани элементарной дуростью и грубейшим нарушением дисциплины:
– Тоже мне, герой! Да таких надо перед направлением в госпиталь на «губу» сажать и стоимость лекарств взыскивать. И вообще это равносильно попытке дезертирства: надо боевую задачу выполнять, а он, видите ли, телеса на солнышке греет. Понимаешь, Саныч, этот крендель вылез из мотолыги[4], стащил броник, снял берцы, напялил тапки – и житуха ему сразу в кайф пошла. Но тут откуда ни возьмись жужжалка прилетела. Ваня вместо того, чтобы в траншею нырнуть или на худой конец под сосну спрятаться, давай отмахиваться тапком от беспилотника, как от назойливой мухи, а тот возьми да урони «маслёнку»[5].
– Жарко было, – лениво оправдывался Ванечка. – Аж чехол от броника мокрый, как из воды вытащили.
– Ага, ему, видите ли, жарко, а остальным холодно, что ли? Будь этот теннисист в бронике – обошлось бы, – рассудительный Паша такого легкомыслия не позволил бы. – А так осколками располосовало от плеча до пояса. Ну что с него взять: брянский, дикий лесной человек, никогда сроду беспилотники не видал, вот и давай тапками разбрасываться. Не бережёт казённое имущество.
– Да это мои тапки были, – улыбается Ванечка. – Хочу – ношу, хочу – ими «птички» роняю…
С Пашей обнялись крепко, а вот Ванечку лишь приобняли аккуратно: как бы не ровён час не навредить. Очень уж «аксельбант» через грудь красный, не воспалился бы… Разгрузили машину играючи, что называется, в одно касание: хоть и загнали в сосны, но беспилотники – хищники глазастые, так и норовят на макушку какую-нибудь хреновину опустить.
Пока распаковали и разнесли привезённое по закоулкам, Ванечка сварил кофе, разлил его по чашкам, пододвинул миску с печеньем.
– Это не из гуманитарки, сам в магазине купил, – успокаивает он, видя, как мы, переглянувшись со Старшиной, не притронулись к угощению. Он знает, что у нас принцип: ничего из доставленной гуманитарки не брать и даже глотка воды не пить. А жара нешуточная, сухость во рту дерёт горло, сейчас бы газировочки холодненькой, но её в ближайших двух десятках километров днём с огнём не сыскать, так что придётся довольствоваться горячим буржуйским напитком. А ещё любоваться восхитительным пейзажем – бритыми «смерчами» и «Градами» макушками мачтовых сосен.
Сначала Старшина всё никак не мог наговориться, ходил вокруг тубусов из-под чешского и шведского гранатомётов, нашей «стрелы» и «шмелей», сваленных в углу двора, ворочал их, протирал надписи, шептал что-то – не иначе ворожил, расспрашивал, советовал. Короче – шаманил, чёрт полосатый.
На пластиковом садовом столике теснились разномастные чашки, пепельница полнилась окурками (половина – моих), накатывала дрёма – сон минувшей ночью был рваным: то звонки разрывали на части тишину, то приезжали и приходили званые и незваные гости и друзья-товарищи, а с рассветом по холодку подъем и снова в путь. В машине подремать не удалось – пришлось головой крутить на все триста шестьдесят и пялиться в небо, чтобы не прозевать «птицу», так что немудрено, что сонливость накатила и просто валило с ног.
Поддерживать беседу желания не было, и, откинувшись на спинку садового пластикового стула, погрузился в приятную полудрёму, не обращая внимания на стоявший вокруг грохот: арта привычно играла в «пинг-понг». Порой земля начинала трястись в эпилептическом припадке, дом подрагивал в нетерпении, будто собирался пуститься пляс, да и стул подтанцовывал, но всё это никак не мешало моему погружению в нирвану. К тому же грохотало поодаль, а значит, у нас полная безопасность.
Через час после нашего приезда появился Спартак. С неизменной улыбкой на усталом и запылённом лице даже не вылез, а просто вывалился из кабины «Урала», сбросил разгрузку и броник, у стены поставил автомат, протянул к нам руки: вот он я, берите, обнимайте! Обнялись, но его протокольно-дипломатичные вопросы о том, как добрались, опередили со Старшиной дружным «Хорошо!».
Спартак симпатяга редкостный, наш любимчик, располагает какой-то детской незащищённостью (целый майор и начальник весьма важной полковой службы!), поэтому всегда привозим ему что-то сверх потребности. Не больше того, что просит, а именно больше, чем требуется, потому что Спартак никогда ничего не просил. Да и его ребята ему под стать: открытые улыбки, бесхитростные какие-то, дружные, все земляки, одним словом – семья.
На этот раз в качестве сюрприза футбольный мяч. Хотя и подозрительно лёгкий, но Старшина заверил, что настоящий. Замкомвзвода Саша в молодости играл за сборную Брянска, так что мяч для него не только средство для поддержания формы, но и ностальгия по спортивной молодости. Он сразу же схватил мяч, подбросил, принял на грудь, сбросил на ногу и погнал настукивать, припрыгивая на одной ноге, светясь счастьем. Такие финты выкидывал, что загляденье! Вроде бы и взрослый дядя, а на деле ну чисто пацан!
Пора было уезжать – ещё надо Кременную проскочить, потом Рубежное, ну а от Северодонецка дорога относительно гладенькая, так что к вечеру в Луганск успеем, если повезёт, конечно.
Канючил с четверть часа: «Вить, ну, поехали. Вить, поехали, чёрт возьми! Вить, да поехали же!», а в ответ бесконечное: «Сейчас, Саныч. Ну сейчас. Да сейчас…» С трудом, но Старшину удалось-таки притащить к машине. Вообще-то он неугомонный и разговорчивый до невозможности, поэтому пришлось его буквально за рукав тащить в наш «корвет»: нас ждал Филин. Витя упирался, всё пытался что-то досказать, разузнать, наставить на путь истинный. Он так и остался в душе, да и по повадкам, старшиной разведроты советской десантуры, искренне полагая, что кругом царит бардак несусветный, который надо исправлять. Дай ему волю, так строевым бы бойцы вышагивали даже в траншее. Летом двадцать второго года под Изюмом он «строил» генерала, уча его уму-разуму: и не так служба охраны организована, и дисциплинка хромает, и скрытые дозоры не выставлены, и вообще всё не так, не по-старшински…
Моё терпение лопнуло, и я бесцеремонно затолкал его в кабину, несколько нелитературно и довольно эмоционально выражая недовольство. Буквально минут двадцать назад сонливость как рукой смахнуло, заползла змеёю в душу неясная тревога, свила себе гнёздышко и давай расти-разрастаться. Так что дело вовсе не в закончившемся терпении, а во вселяющемся неясном чувстве страха, величаемом у нас просто чуйкой.
Поправив загруженные за разложенным задним сиденьем гранатомёты и ПЗРК, устроился рядышком со Старшиной, и мы рванули подальше от избушки на опушке шумного леса. Мелькнула мысль: а ведь лес тоже сражается. Укрывает технику и блиндажи от зорких «птичек», даёт тепло – вон сколько валежника для блиндажных печек, принимает на себя осколки снарядов и мин – почти у всех сосен, акаций, клёнов иссечены стволы и особенно макушки, начисто отсечены огромной секирой ветви.
А уезжать-то всё равно не хотелось. Остаться хотя бы на сутки, наварить ребятами домашнего борща, нажарить картошечки, наслушаться бы их историй да исписать блокнот, но всё на бегу да на бегу, всё торопимся, всё спешим, не замечая походя красоты…
Едва миновали Кременную, как пришло видео от Спартака. Оказывается, четверть часа спустя после нашего отъезда в то самое место, где рассматривал шайтан-трубы Старшина, прилетела «дура». Не снаряд прилетел и не ракета, а осколок, небольшой такой метровый осколочек от натовского гостинца. Сама «малыха» разорвалась за забором в саду, а эта железяка завалила ограждения и вошла в землю аккурат в то самое место, где только что стоял Старшина. На первый взгляд всё же ракета была от европейского аналога «смерча» или «урагана», ну да что там гадать – пронесло и хорошо!
Вот ведь как бывает: какие-то минуты могли разделить всё на «до» и «после», не прояви я настойчивость. Наверное, Господь решил, что на этой земле от нас пока есть хоть какой-то прок. Так что ещё подвигаемся, побарахтаемся, посуетимся… А Спартака попросили сохранить нашего «крестника» до нашего возвращения: в следующий раз обязательно заберём в домашний музей Старшины.