А с нами сражаются всё-таки русские.
Пулемётчик отстреливался до последнего патрона. Когда взяли опорник, то увидели траншею, заваленную не только отстрелянными гильзами, но и шприцами: колол он обезболивающее и стрелял, колол и стрелял, колол и стрелял… Ему предлагали сдаться, а он хрипел: «Русские не сдаются» и стрелял. Ранен был – прострелены обе ноги и плечо, уйти и даже уползти сначала не хотел, а потом уже и не мог, «побратимы» оставили одного, а сами ретировались. Вот он и предпочёл смерть героическую плену у орков. Но «волки» добивать его не стали – жгуты наложили, перевязали и в тыл уволокли: живи, хохляра, может, ещё и образумишься… Он всё кричал поначалу, чтобы добили, что ненавидит русню, а потом голос всё тише и тише… Он выкрикивал слова ненависти, а его те самые орки водою поили и обезболивающее вкалывали. Изменится ли что-либо в его сознании? Кто его знает, надежда теплится, но не уверен: мозги не просто промыты – выполосканы начисто.
Мою хорошую знакомую – не подругу, не приятельницу, но уважаемую давно и глубоко за жизнь необыкновенную, ранили. Кстати, за Сирию орденом награждена и ещё какими-то медалями. Говорит, что по глупости попала под автоматную очередь: везли пленного, руки не связали, а он вырвал автомат из рук конвоира и открыл огонь. Его застрелили – закономерный итог скоротечной схватки. Оказался русским – из Днепропетровской области. Русская фамилия, русское имя, языка украинского не знал, а вот вдруг русские стали ему врагами. Мир сошёл с ума? Или всегда страдал недугом?
Не всё так просто и примитивно, как подаёт наша пропаганда: нацики, боевики, какая-то ещё хрень… Теперь их приходится убивать, чтобы самим выжить. Чтобы наши дети жили. Чтобы Россия выжила. Крайность? Да, крайность, но нас вынудили. Да иначе и не выживем.
А пропаганда на Украину не ведётся. Почему? Или утилизация проще?
Как только закончился комендантский час – минута в минуту тронулись в путь. На этот раз лежал он к морю, точнее, к двум. Повезло Херсонской области – устроилась между двумя морями: с востока Азовское, с юга – Черное, а между ними Сиваш. Тот самый последний рубеж в двадцатом году прошлого века, отделивший старую Россию от новой, родившейся октябрьской ночью семнадцатого года. Остров Крым по Аксёнову. А что, два десятка лет с хвостиком и был островом. В смысле отрыва от России.
В условленном месте встречала машина военной полиции – подсуетился Генерал, прислал провожатых, так что дальше шли под прикрытием. Из Луганска выехали зимой – снег, наледь на дороге, лёгкий морозец, но ветрено, пронизывает, а за Мариуполем снег пропал, черным-черно в полях, рыжая прошлогодняя трава, посечённые посадки, всё такой же злой и пронизывающий ветер. Зато за Мелитополем ближе к Геническу трава на обочинах зазеленела – то ли новая, то ли под снегом цвет сохранила. Старшина не выдержал и, остановив машину, выскочил из кабины, припал к земле и давай щупать зелень.
– Свежая, нынешнего года, – заключил он веско и улыбнулся. – Весна, мужики, весна…
Генерал встречал радушно, с объятиями, широченной улыбкой и представлением находившихся у него в кабинете советников губернатора и министра труда: двое мужчин и женщина, совсем молодая и приветливая. С риском для жизни они спасали людей, когда ВСУ взорвали плотину Каховского водохранилища. С риском для жизни выполняют свою непосредственную работу. На фронте, пожалуй, легче хотя бы тем, что понятно, где враг, а здесь он кругом. Гражданские люди, сильные духом, ежедневно и ежечасно под прицелом. А они улыбаются, шутят, словно и войны нет никакой.
Он мало изменился, наш Генерал[42], с тех пор, как «поработали» у него в «личке» под Изюмом. Хотя чувствуется усталость во взгляде и какая-то напряженность.
Все привезённые нами подарки приказал сдать на склад для распределения между бойцами. Даже лично ему привезённое тоже отдал в «общий котёл» – такой у него принцип: все делить и ничего не оставлять себе.
Пески-Радьковские он взял с горсткой бойцов. Не генеральское дело в атаку ходить, но так уж сложилось. Уходя, укры успели взорвать три моста – ну-ка, орки, попробуйте за месяц переправы навести. Генерал попробовал и… за четверо суток три моста были восстановлены. Не просто дыры залатали – сделали крепче, чем были, и пошла тяжёлая бронетехника на правый берег Оскола.
Это был крохотный эпизод из военной жизни генерала с позывным «Дамаск», совсем не генеральской жизни, лишённой лоска и блеска, барства и чванства. Генерал, тот самый, что сам без охраны и эскорта мотался по лесным дорогам, а зачастую по бездорожью от Изюма до почти Чугуева, от Шевченково до Купянска и по лесам вдоль Оскола. О нём с уважением и восхищением рассказывали солдаты и офицеры. Он создавал опорники на танкоопасных направлениях, буквально из-под земли доставал танки и арту всех калибров, умудрялся с полусотней бойцов держать оборону в три с половиной километра по фронту, что по силам только полку. С поисковыми группами уходил за «языками», разгадывал минные ребусы вражеских диверсантов, снимая всевозможные сюрпризы ещё до приезда сапёров, спасал солдатские жизни.
Потом армию перебросили на юг, а через месяц харьковский фронт рухнул. На наших глазах: мы как раз «болтались» вдоль линии фронта и едва вырвались. Вот тогда наше непосредственное участие в войне закончилось, и мы стали обычными волонтёрами. Или почти обычными, но это уже детали.
Прозвучало однажды из уст старшего офицера главного управления Генштаба в приватной беседе относительно прорыва ВСУ под Балаклеей шестого сентября прошлого года: если бы здесь был генерал Дамаск и такие, как он, то этой бы трагедии не произошло.
Ведал ли он, что в случившемся была ещё круто замешана политика или нет, но он знал военную составляющую, знал способности нашего паркетного генералитета, точнее, неспособность к принятию оперативно-тактических решений, поэтому и был столь категоричен.
За полтора года много воды утекло, но связь не оборвалась. Лишь однажды на несколько часов заскочили к нему на КП в донецких степях, передали «пикап», на который тут же установили «корнет» и отправили в бой. В тот же день «тачанка» превратила в хлам укроповские танк и БТР. Подтверждение – съёмки с беспилотников от пуска ракеты до взрыва.
Короткая встреча была, скомканная, и поговорить-то толком не успели, а о многом хотелось…
С октября этого года трижды пытались прорваться к Генералу, и трижды нас останавливали всякие неурядицы то с нашей «газелью» – почти аналог фронтовой полуторки, то пристальное и досадное внимание укроповских беспилотников, то ещё какие-то случаи и случайности. И наконец-то мы у него.
Он нетипичный генерал. В силу именно своей нетипичности, а по сути строптивости и зачастую излишней прямоты, честности и порядочности трудно шёл к генеральским звёздам – без поддержки, кумовства и сватовства. Тернист карьерный путь, причём не за допущенные просчёты и нерадивость, а из-за элементарной зависти коллег и начальства (самое последнее дело завидовать подчинённому!), нашей вечной спутницы, печали о благополучии ближнего… Вообще-то зависть на войне – сродни предательству, к тому же грех библейский.
Мы не виделись почти год. Я успел написать несколько книг и снять несколько короткометражек, опубликовать очерки о бойцах и командирах 35-й армии, где он служил, а Мишаня Вайнгольц сделал клип на песню «Генерал», используя кадры с ним.
Он успел побывать в другой армии, дать путёвку в жизнь своим ноу-хау: пикапам с ПТУР и АГС в кузовах, которые снайперски били бронетехнику врага и крушили опорники. Кто бы что ни говорил, кто бы ни перетягивал одеяло на себя, но это именно он первым решил установить в кузове пикапа ПТУР – эдакий российский вариант сирийских «тачанок». Увы, в армии пикапов не было, во всяком случае за два года не видел, кроме как поставленных волонтёрами. Наверное, потому, что удовольствие это дорогое, да к тому же считали, что единоборства легковушки, даже с ПТУРом в кузове, с танком или бэтээром в корне невозможно. И лишь потом пришло понимание правоты Генерала, только авторство, увы, присвоил другой генерал, должностью повыше. Дамаск только хмыкнул: ну и хрен с ним, с авторством, главное, чтобы пикапы в армию стали поступать не под генеральские задницы, а для «тачанок», чтобы стали полноправной боевой единицей, как танки или БМП/БТР.
Он постоянно был в поиске: новые приёмы применения беспилотников, новые приёмы защиты связи и много чего ещё нового, новаторского, о чём говорить ещё не время и не место. Но зачастую верх брала рутина, догматизм и даже дурь несусветная выскочек с лампасами. Он по-прежнему энергичен, предельно лаконичен и логичен, харизматичен, с ярким и образным языком и тонким юмором. Он так и остался нетипичным генералом с нестандартным подходом ко всему тому, что входит в круг его обязанностей, и даже больше потому, что он масштабен, а нынешняя «кольчужка» мала.
Редко кто из волонтёров скажет доброе слово о военной полиции: замытарят своими проверками на блокпостах, замучают придирками военных водителей, затиранят вопросами, порой до идиотизма абсурдными. Сам был свидетелем, когда грязный по уши солдатик с порванным в трёх местах пулемётной очередью чехлом броника торопился на артсклад – дивизион ждал снаряды – и был остановлен взмахом жезла на блокпосту. И началось: откуда, куда, зачем и почему. Тут даже мы не выдержали, когда вэпэшник тупо и глупо вопросил, почему разбита фара, не заменена лампочка и разорвано крыло. Для дурака было понятно, что боец чудом вырвался из смертного ада, что фара расстреляна и осколками искромсано крыло, но только не для этого стража дороги, поразившего своим дуболомством.
Но это то, что на виду, а громадная часть решаемых вопросов остаётся вне поля зрения «дорожного обывателя». О военной комендатуре вообще и ко