проводит.
Не сдержался, решил поумничать, сказав ему между прочим, что если жена в чём-то и провинилась, то надо простить: мы же, мужчины, для того и созданы Господом, чтобы сделать женщину счастливой. Короче, назвал его эгоистом конченым и себялюбцем. Удивительно, но он согласился, лишь резюмировав: «Гордыня мешает».
Советы давать легко, а самому следовать им по жизни не получается…
Ведёт он машину играючи, двумя пальцами руль держит и как только дорогу ловит без ям и колдобин – уму непостижимо! «Змейку» блокпостов проходим в одно касание, едва не чиркая бортами о бетонные блоки. Конечно, он лихач и рисуется перед нами, но водитель всё равно классный. Там, где заросли лесопосадок вплотную подступают к дороге, сбрасывает предохранитель на «калашникове» неуловимым движением, но так, чтобы мы не заметили: не хочет гостей пугать. Не ведает, что нас испугать – занятие бесперспективное. Это всё равно, что небо красить. Как только деревья и кустарники расступаются, открывая степь – флажок предохранителя щелчком возвращается в прежнее положение: всё, опасность миновала.
Подумалось: почти за два года войны встретились люди с разными судьбами, но в чём-то одинаковыми: у многих жизнь не устроилась. У одних семьи только сцементировались общей бедой и разлукой, а у других расползлись по непрочно сшитым швам. Почему так? Кого винить?
Вообще-то, война попробовала на излом многие семьи, и не все выдержали испытания. О причинах, в общем-то, не говорят, да я особо не выпытывал: у них своя правда. Что характерно: никто из мужиков подруг своих не винил, в крайнем случае отмалчивались либо переводили разговор на другое. Алексей вообще коротко подвёл черту: бачили очи шо купувалы, не хрен бабу винить. Сам виноват, что на стерве женился, да ещё деток нарожал. Распустил бабу, дал ей волю – вот теперь на себя пеняй.
Короче, Алексей – ещё тот феодал недобитый, такой и в пояс верности свою благоверную закуёт, с него станется. А жена просто хотела счастья, чтобы муж всегда был рядышком.
Пока мы знакомились с причерноморскими достопримечательностями – эдакий туризм поневоле, оставшиеся в Луганске Хохол и Денис доделывали то, что мы не успели. Денис в дивизионе осмотрел-ощупал все стволы, замерил, разметил и определил оптимальные размеры защиты от дронов. Более того, придумал дополнительную защиту от сбрасываемых боеприпасов, которой пока ещё нет в войсках. Денис инженер-конструктор в бывшем почтовом ящике, взял отпуск за свой счёт, чтобы самому сделать все расчёты.
А ведь ещё в самом начале операции говорил, чтобы взяли опыт сирийский: решетки наваривать по периметру для рассечения кумулятивной струи в случае попадания. А между решеткой или, на худой конец сеткой, выкладывать керамику какую-нибудь. Отмахивались: какая решётка, когда война не сегодня-завтра закончится. Только вот уже два года всё никак не закончится и конца не видать…
Хохол в этот день развозил оставшуюся гуманитарку – десантникам, в госпиталь, в интернат, а заодно решал свои профсоюзно-партийные вопросы.
На следующий день приехали монахи из Оптиной пустыни, просили помощи в доставке привезённого. Фотографироваться отказались – сослались, что не приветствуется сие отцами. Помогают от всего братского сердца, а если на фото запечатлевать, то вроде как и неискренность присутствует, корысть какая-то. Занятные они: один высокий, худой, строг, как и подобает согласно сану – ну вылитый Дон Кихот, а второй точно Санчо Панса – кругленький шарик, весёлый, щебечет и без конца трёхперстием осеняет.
Что в коробах и упаковках, не рассказывали – благословения не было. Сказали только, что вещи нужные, но боль не причиняющие, а, наоборот, души и тело исцеляющие. Миша коротко резюмировал: иконки, молитвенники, свечи, продукты. Хохол и Денис вызвались помочь: душевные они люди!
Мы сидели в кабинете Генерала – советники губернатора и Алла Юрьевна Бархатнова – министр труда и социальной политики Херсонской области. Двое мужчин и миловидная женщина. Прямо из Русской весны они шагнули в зону высокого риска для жизни.
Говорили накоротке, отложили разговор на следующий день, да только встретиться не пришлось – обоюдная занятость не располагала к встрече, а тем более к праздности.
А тогда, вечером, Алла Юрьевна всё больше говорила о людях, об эвакуации их из зоны затопления. Как брела по колено в воде, проверяя каждый дом и помогая людям забраться в кузов впереди идущего КамАЗа – эдакий глиссер, рассекающий волну. А вода всё прибывала и прибывала, и уже не по колено она шла, а по пояс в воде, потом по грудь… Каждый час уровень воды поднимался на полметра, и они порой просто забрасывали людей в кузов…
Советники всё больше молчали, лишь Михаил Владимирович Курков искоса поглядывал испытывающе карими, с хитринкой, глазами, словно проверял, да иногда улыбка мелькала в уголках губ.
За ними охотятся киевские нацисты, им вслед шипят всякие «ждуны», а они работают. Бархатнова отшучивается: не по зубам мы им. Они страха нашего ждут, а мы идём вперёд, стиснув зубы, как ледокол, ломающий и раздвигающий лёд. И люди видят, что мы не боимся, и начинают верить нам: значит, за нами сила, за нами правда. Ну, а как иначе? За нами ведь Россия!
Меньше двух часов добирались в Скадовск из Геническа. Вчера и советники, и министр в один голос твердили: дорога скверная, так что часа за три в один конец не управитесь. Слава богу, что наш Алексей не слышал этого, а то вообще за час домчал бы нас.
В Скадовске ждал нас Серёжа Суглобов. Бывший беркутовец, стоял на Майдане до самого конца. А когда предали – вместе с сумским «Беркутом» прорывался домой. Их забрасывали бутылками с зажигательной смесью, кололи пиками, крючьями вырывали из рядов и топтали поверженных на брусчатке, давили машинами. Он получил ожог бронхов и кровь шла горлом.
Сумы встретили ненавистью. Тогда их предали дважды: власть и родной город. Нет, даже трижды: у некоторых жены, родственники и друзья отвернулись. Они впятером ушли из отряда в Россию, мыкали горе, безденежье, двое ушли в московский ОМОН, а он с друзьями перебрался в Крым, служили в крымском ОМОНе – Артём Соловей, Саша Боков и Сергей Суглобов. По состоянию здоровья его комиссовали, жил-выживал, а тут СВО. Ушёл на войну добровольцем, теперь договорились пересечься в Скадовске.
Я всегда удивлялся их силе духовной. Их терпеливости. Их способности выживать. И никогда ни на что не жаловаться. В Крыму однажды у них на троих здоровых мужиков остались карамелька и всего несколько медяков, на которые купили две сосиски. Голодные спазмы до тошноты. Безнадёга и безысходность, хоть стреляйся. Разделили поровну сосиски и карамельку, съели, улыбнулись – не сдаваться, парни! И не сдались! А потом жизнь наладилась.
Артем и Саша брали Херсон, потом были на острие удара, но осенью полководцы отвели армию и поставили по Днепру. Казалось бы, началась рутинная солдатская работа, но только не для них. Ходили по тылам, брали «языков», устраивали засады. Сейчас вернулись домой. Домой – это условно: живут по-прежнему в общаге, у Саши уж второй ребёнок родился, у Артёма тоже с наследниками всё нормально. Живы остались – и ладно!
Серёжа встретил с широченной улыбкой и распахнутыми объятиями. Атлет! Красавец! Бабы млеют от одного только вида! Жаль, что далеко забрался, не сподручно ездить к нему, а надо бы и продукты привезти, и кое-что из формы. Час пролетел в одно мгновение, и, прощаясь, поймал себя на мысли, что комок в горле дыхание перехватывает. Привязался я к этим чистым и мужественным ребятам, дети совсем, в сыновья годятся, хотя какие дети – скоро сами дедами станут. Но для меня всё равно мальчишки.
Всё хочу написать о них книгу, откладываю на потом, а время бежит и могу не успеть. Нет, обязательно напишу, вот только освобожусь немного. Они – олицетворение жизни, настоящей, так что не рассказать о них – великий грех.
На базе, где нас разместил Генерал, жизнь замирает с наступлением сумерек. Темень густая, вязкая и окутывает внезапно – юг всё-таки. Фонариком дорогу подсвечивать нельзя, так что передвигаемся на ощупь. Вход в здание задрапирован светонепроницаемым тентом и получился тамбур.
Машину прячем под навесом, сверху накрытым маскировочной сетью. Днём проверяли, поднимая беспилотник: ни черта не различить, сливается с травой да кустарниками. Ну, а навес для того, чтобы остывающий двигатель не засёк тепловизор с беспилотника.
Нам несказанно повезло: луна полная и яркая, заливает округу неоном. Хотя нет, не повезло: Генерал запретил ходить по дорожкам и тропинкам, дабы не маячить под тепловизором возможного беспилотника, коих тут полчища, и приходится пробираться вдоль корпусов, вжимаясь в стены.
Память воспроизводит до мельчайших деталей окружающую обстановку. Двадцать семь шагов от стоянки нашей машины до калитки и сорок прямо в сторону моря до навеса, под которым притаился наблюдатель. С виду обычный боец, но кроме автомата и ночника у него трёхлинейка со снайперским прицелом и самодельной «банкой»[46]. Сто пятьдесят шагов вправо от него – пулемётчик с ДШК. А вот дальше не проходили – табу. Наш маршрут строго очерчен: стоянка, штабной корпус, спальный. Это ещё днём обозначил комендант с показным равнодушием и пронизывающим взглядом.
В штабе в коридоре разложены газеты и брошюры с историей бандеровщины – ведомство замполита, точнее заместителя командира по воспитательной работе с личным составом. Он высок, слегка полноват и… с одним глазом, что не мешает ему видеть буквально всё. А ещё мы для него сродни назойливым мухам и его неприязнь плохо скрыта за внешним равнодушием. Не знаю, чем мы ему досадили, но он сразу же выстроил стену отчуждения. Даже нашу пустяковую просьбу найти несколько свободных экземпляров этих брошюр он напрочь проигнорировал, посмотрев сквозь нас. Может, журналисты достали, может, по службе что-то не сложилось, но мы были явно лишними и во всем чувствовалось его желание прихлопнуть нас своей лапищей как назойливых мух.