Лёва опять достал пачку «Житана», двумя пальцами аккуратно вытащил сигарету, втянул запах раздувающимися ноздрями большого вислого носа.
– Вот ты пишешь в «телегу», в журналы, книги пишешь, а на хрена? Зачем писать? Всё равно никому твоя писанина не нужна. Никто ничего читать не будет. Вот закончится эта бодяга, разъедемся по домам, вживаться начнём в другую жизнь, которой мы, в общем-то, будем не нужны. Начнутся рефлексии, кто-то сопьётся, кто-то на иглу сядет, кто-то на зону отправится и плевать, герой ты или нет. Все постараются забыть этот кусок жизни. Конечно, власти будут рассказывать о том, какие мы герои, назначать льготы, концерты, фестивали. Да только не каждому из нас это нужно. Забыть бы поскорее эти лесополки с разорванными наших и укров телами, взятые посёлки и города, где перемешались останки наших, гражданских, укров. Безразлично какого ты рода-племени, звания, веры. Выжившие читать не будут. Забыть бы, не ворошить, не ковырять рану. А те, кто не был здесь, кто не пережил всего этого, кто не выживал, тоже вряд будут. Им-то зачем? Всё равно ничего не поймут и не почувствуют. Для них это чужое.
Лёва не матерщинник. Он вообще не уважает нецензурщину и сам редко пользуется матом, разве что для экспрессии в особых случаях. Как вчера, например, когда укры начали гвоздить минами позицию и мехвод из «Гвоздики»[60] ломанул в кусты. Он поймал его, за ремень приволок обратно к самоходке, тычками и матом загнал его в люк, а сам расположился на броне и рявкнул:
– Вперёд!
Машина вырвалась из-под обстрела, и мехвод, выбравшись из машины, стоял перед Лёвой будто кающийся возвратившийся блудный сын и едва шевелил губами, опустив голову и сняв шлемофон:
– Прости меня, Лёва, сам не знаю, как получилось… Страх оглушил…
– Да ладно, чего уж там, бывает…
Лёва знал этого парня, дрался как все, труса не праздновал, а что бес попутал, так действительно бывает. Порой сам такое отчебучишь, что во век не додумаешься.
За вдохновением завернули к комбригу десантно-штурмовой бригады. Слушать этого матерщинника – одно наслаждение. Он только что вернулся из отпуска и ошалел – сто один «трёхсотый» за месяц, пока его не было. Своего зама чихвостил в хвост и в гриву за потери и покладистость перед вышестоящим командованием. Посоветовал ему искать себе другую бригаду. Сгоряча, конечно, наехал на зама – нормальный мужик, а что не устоял перед дурью командования, так объяснимо чисто по-человечески.
И всё равно комбрига не отпускает, кипит всё внутри, бунтует, вырывается:
– Корпусному начальству «языки» понадобились. Ну есть у них разведка своя, так нет же, моему заму приказали взять их. Тот послал целый батальон. Всю арту подключил, минут десять утюжили, мощно накрыли, разворошил гнездо на славу, редко где автомат огрызался. Ещё арта не закончила вспашку, как наши рванули бегом. Блиндажи да траншеи забросали гранатами. Взяли четверых легкораненых. Предложили по-хорошему в плен топать своими ножками. Трое согласились, один отказался. Пришлось пристрелить: не тащить же на себе? «Языки» оказались бесполезными: недавно прибыли на позицию, ни черта не знают. Ну скажи мне, а зачем такие нужны? Хорошо ещё, что почти без потерь обошлось.
– Ну что ты на зама взъелся? Сам же говоришь, что почти без потерь. И красиво сработал, по уму, пытаюсь остудить его.
– Да даже не в потерях дело, а в том, что дал себя использовать. Повторяю, у них целый разведбат есть, а они нашу мабуту в расход пустили. Да, обошлось, но дело в принципе. Не так воюем, людей не бережём. Вот накануне вляпались, потеряли пять танков. Ну захотелось кому-то перед московским начальством блеснуть «каруселью». Это когда выскакивает танк на дальность прямого выстрела, стреляет и сразу ходу назад. А за ним следующий, потом ещё один и так все пять «коробочек». Выстрел – и ходу, выстрел – и ходу. По кругу прошли и опять всё заново. Но ведь хохлы не пальцем деланные. «Птичку» подняли, маршрут просчитали и залпом из «Града» накрыли. Все пять танков в хлам! Зачем такая война? Для этих из Москвы забава, а кому-то похоронки писать… А брешь в обороне какая! Не залатать теперь – танков-то больше у меня нет, а когда новые пришлют – фиг его знает.
Комбриг сегодня злой из-за потерь. Хотя нет, не злой, а скорее огорчён. Убеждаю его, что это просто жизнь в полоску: сегодня белая, завтра чёрная. Сейчас у него как раз «смуглянка», но она же пройдёт. Комбриг вздыхает:
– Всё так, и хотелось бы всё больше «блондинок», да только «брюнетки» судьбу мою командирскую что-то последнее время оседлали крепко. Ну сам посуди. Инструкторов из всяких центров подготовки до такой-то матери, а воевать некому. Сидят на «постоялых дворах» в Ростове, Нижнем Новгороде, Воронеже и всяких таких местах вдали от фронта, а воевать? В Алчевске рожи в брониках шарятся с индульгенцией в кармане, а воевать некому. Приехал как-то инструктор по тактической медицине. На полигоне провёл занятия, рассказал всё доходчиво бодрым голосом с чувством, с толком, с расстановкой. Я посмотрел на этого солиста театра и отправил его на передок. Напутствую, что раз ты такой учёный товарищ, то научи моих неучей теперь в траншее. Покажи, как таскать вчетвером носилки в два с половиной метра через траншейную загогулину. Как жгут, разрывающийся на части при малейшем прикосновении, наложить. Как противошоковое вколоть, когда его днём с огнём не сыскать. Короче, не хрен трепаться, давай в траншею шуруй и там блистай своей учёностью. Он аж чуть не заплакал. Чуть ли не на подкашивающихся ногах на передок повели. А через неделю ничего, освоился, носилки медицинские долой, только тактические оставил да волокуши. Со жгутами тоже разобрался, противошоковое клятвенно обещал достать. Короче, совместили мы теорию с практикой и всё, как по маслу пошло. И мужик оказался, в общем-то, крепким, труса не праздновал, сам таскал раненых. Хочу его к медали представить. А что? Заслужил.
Вот и думаю: а может, сначала всех наших паркетных полководцев из арбатского военного округа хотя бы на день в траншею, так, может, и воевать бы начали по-другому?
Слушал я комбрига и ловил себя на мысли, что последнее время рефлексирую. Мне стыдно, что я, в принципе здоровый мужик с поправкой на годы, но многое умеющий, и что-то даже лучше этих парней, в тактике соображаю, а вот сижу дома. Они сражаются, а я только вожу гуманитарку да пишу…
– Нужны штрафные роты, – прервал мою самоедскую достоевщину комбриг, разметал мои думы невесёлые, покромсал безжалостно. – На днях на марше укры накрыли минами колонну. Танкисты вместо того, чтобы танки вывести из-под огня, банально драпанули. Понимаешь? Экипажи бросили свои машины и сбежали. Кто виноват? Шойгу? Генштаб? А вот собрать бы всех беглецов и во главе с командирами в штрафбат. А кого-то, может, и перед строем расстрелять. Штрафбаты нужны. СМЕРШи нужны. Страх, что за трусость или бездарность неизбежна ответственность, тоже нужен.
Про СМЕРШи слышу не впервые. И про необходимость штрафбатов. Но никто за всё время не помянул добрым словом комиссаров, что поднимали роты в атаки, что пробирались в окопы к бойцам, чтобы слово молвить. Нет их. Перевелись.
– Ты вот говоришь про СМЕРШи. Тут с тобою не могу не согласиться – нечести у нас в тылу воз и маленькая тележка. И нужна сейчас эта служба даже не на фронте, а в прифронтовом тылу. Штрафбаты? Наверное, и они нужны, спору нет. А ты не задумывался, почему боец бросает танк или пулемёт и драпает? Согласен, таких немного, но и не мало. Почему старший колонны не увеличил дистанцию, не проинструктировал водителей как действовать в той или иной ситуации? Таких «почему» я тебе могу привести миллион, а ответ, пожалуй, один: нет ответственности. Танкистов кто-то под суд отдал? Хрен там. С офицера, что колонну вёл, спросили? Фигушки. Страх, что с тебя спросят и за технику, угробленную или брошенную, и за души солдатские загубленные, давно ушёл. Вот что ты отчёты не вовремя в штаб представил, что ты боевой листок не выпустил – за это могут и три шкуры содрать. А за то, что комполка наврал с три короба, никто не спросит.
– Тут ты, пожалуй, прав, – комбриг вздохнул. – Ну ладно, будем жить. С тем, что есть, будем жить. Одно знаю: СВО начинала одна Россия, а закончит другая. И в мировой истории останемся мы. У кого-то это вызовет недоумение. У кого-то, вообще, непонимание и удивление. Но вот какая штука: людьми живёт Россия и на людях держится. Не на институтах власти, не на писаных законах, а на людях и с Божьей помощью. Это таинственный, промыслительный процесс, другими не познаваемый, который только нам по силам.
Третья декада
– «Грады», «солнцепеки», арта – это кино, это редко. У нас ноги и дыхалка – самое главное. Умеешь бегать и сохранять ровное дыхание – выживешь, нет – пиши пропало.
Комбат разведосов[61] простуженно хрипел и неприязненно поглядывал на наши фотоаппарат и видеокамеру. Конечно, мы были не туристы и приехали не за постановочными кадрами.
Он это знал и относился к нам даже с какой-то долей уважения. Но в траншеи на этот раз не пустил.
– Понимаешь, какое дело. Приехали тут пару недель назад военкоры, наснимали и в сеть выложили, хотя клялись без разрешения не делать этого. Укры по геолокации вычислили точки съемки и положили пару пакетов «Града». А мужики как раз к штурму изготовились, скучились, так из батальона всего меньше сотни человек осталось в строю. Я теперь на пушечный выстрел этих туристов в расположение не подпускаю. Но для вас исключение.
Он ещё долго говорил, почему не любит корреспондентов, а я всё пытался вставить слово о том, что нужна картинка для тех, кто там, в тылу, плетёт сети, собирает по копеечке на «Мавики» и эфпивишки и всего того, что они никогда не дождутся от Минобороны. Что нужна не просто тупая пропаганда, а слово правды, пусть кастрированной, но оттуда, из блиндажей и окопов. А он по-прежнему твердил, что ему любая пропаганда не нужна, ему необходимы снаряды, беспилотники, оптика, и чтобы не мешали воевать. Вот это «чтобы не мешали воевать» я слышу второй год. Хотелось бы, чтобы последний.