Его начинало морозить, мелкой дрожью пробивал озноб от потери крови и туманило поволокой глаза. Он застонал от бессилия и мысли, что всё-таки не успеет дождаться врагов. Что потеряет сознание раньше, чем они подойдут, и он не успеет выдернуть чеку и отпустить предохранительную скобу. Что не сможет забрать их с собою и придётся в одиночку уходить. Что надо не пропустить тот миг, когда угасающее сознание сотрёт ту незримую грань, когда пальцы ещё могут удерживать скобу и когда силы оставят его, и они сами по себе разожмутся. Грань между жизнью и смертью.
Разведчики зашли на двух бээмпэшках с флангов и ударили в подбиравшихся к опорнику укров с тыла. В несколько минут всё было кончено. Спрыгнувший в траншею командир группы сначала сжал пальцы ротного, аккуратно вставил чеку обратно в корпус запала, разомкнул усики, а потом забрал гранату и сунул её в карман разгрузки. Они положили на броню комроты, и тот, улыбнувшись из последних сил, прошептал:
– Я знал, что Филин вытащит, я знал…
Оз[8] из остатков роты сколотил группу эвакуации, разместил всех «трёхсотых» на носилках и волокушах и отправил их в тыл, а сам вернулся обратно. Добравшись до позиции своей роты, поднял опрокинутый взрывом пулемёт, заправил ленту, передёрнул затвор, расставил в траншее собранные ручные гранатомёты, аккуратно разложил на полке траншеи гранаты и снаряжённые магазины и стал ждать, когда наступающая цепь врага подойдёт на сотню метров.
Когда Филину доложили, что всех «трёхсотых» вытащили, но командир роты Оз остался, он сначала решил, что у парня просто снесло крышу. Такое бывает, когда отчаяние захлёстывает злостью и мозг закипает. Он бросился к рации и вызвал ротного:
– Ты чего это удумал? Ты давай выходи. Ты мне нужен здесь живым. Понимаешь: живым! Кто ротой командовать будет, если ты там останешься? Умереть мы всегда успеем, это дело нехитрое…
Ровный голос Оза прервал его:
– Товарищ Филин, я в порядке. Просто жалко оставлять такую позицию. Попробую отбиться. Мне бы патронов побольше сюда да выстрелов к «гранику»…
Он отбил две атаки прежде, чем добралась к нему посланная Филином подмога. Перебегая от пулемёта к пулемёту, он бил короткими очередями, а когда самые настырные подходили близко – работал с «граника», приговаривая сквозь зубы:
– Бессмертные, говоришь? Ну так к своему Бандере пожалуйте. Он вас заждался. На небо пожалуйте, ангелы света, на небо…
Их было немного, посланных Филиным, но это были «волки», его «волки», и когда очереди их автоматов заглушили пулемёт Оза, укры рванули назад. Ни в этот день, ни на следующий, ни даже в течение недели они больше не наступали на опорники, которые держали «волки».
И комроты, и Оза представили к орденам Мужества. Получат ли они их – никто сказать не может: у «волков» особый порядок награждения. Иной раз и по году наградные ходят по коридорам Минобороны, залёживаются, пылятся или вообще теряются.
На Филина представления ещё за Чечню где-то бродили по канцеляриям, пока не затерялись – уникальнейшие операции проводил. Такое бывает, особенно когда награда приглянулась другому. За эту войну уже больше года плутают где-то по коридорам (или закоулкам?) представления на медаль «За отвагу» и Орден Мужества.
За четырёх «леопардов» никто из его бойцов ничего не получил. За отбитые у Берховки и за Соледаром утраченные другой бригадой позиции тоже никто и ничего. И ему, и его бойцам можно за каждый прожитый на войне день по медали давать, да только тогда кризис с металлом в стране возникнет. К тому же, если так воевать, то и война закончится…
– Не до ордена, была бы Родина с ежедневными Бородино, – цитирует Филин Кульчицкого и улыбается. – Не за бронзулетки сражаемся – за Россию.
Баркаса Филин до этого не видел. Знал в бригаде многих в лицо, а вот встретить Баркаса не довелось. Слышал по связи: Баркас то, Баркас это, а вот так, глаза в глаза, воочию, впервые.
– Товарищ Филин, разрешите на три дня в отпуск.
Перед ним стоял невысокий, ничем не приметный мужик лет за сорок и выделялся лишь умоляющим взглядом. Когда обращается незнакомый боец, да ещё с такой просьбой, значит, случилось что-то выпадающее из обычной рутины.
– Ты кто, чудо природы? Позывной?
– Баркас.
– Давно у нас?
– Два с половиной месяца.
– И уже по дому затосковал? – усмехнулся Филин.
– Не в тоске дело. Надо мне, товарищ Филин, очень надо.
– Мотивируй.
Оказывается, отсидел шесть лет за ДТП[9]. Освободился, толком дома не побыл, как случилась СВО. Добровольно пошёл в военкомат, подписал контракт. Дочь толком не видел, а тут послезавтра она замуж выходит. Повидать хотел, слово родительское сказать, а то, может, и не свидятся больше.
Филин не имел права давать отпуск – не в его полномочиях. Но раз такое дело – взял на себя всю ответственность. Под честное слово этого Баркаса, будь он неладен.
– Даю ровно четверо суток, и чтобы во вторник двадцать первого был здесь как штык.
– Спасибо, товарищ Филин. Не подведу.
Во вторник в десять семнадцать утра в эфире Филин услышал «квитанцию»[10]:
– Я Баркас, правее полсотни два вижу бэтээр и «саушку»[11].
Впервые за неделю Филин улыбнулся.
Спозаранку, пока утренний холодок бодрит, рассортировав привезённое и распределив его по двум машинам – в уазик и эльку, отправились из Луганска за сотню километров на рембазу артдивизиона. За Горском нас должен был встретить зампотех и сопроводить к Белогоровке, где Старшину и меня уже заждались.
Однако зампотех ещё не вернулся с «боевых», куда сродни нам тоже подался по утренней прохладе. Провожатых не нашлось, поэтому, разгрузив эльку, вдвоём со Старшиною на уазике отправились дальше без сопровождения. Без сопроводительных документов, без пароля и пропуска болтаться в прифронтовой полосе – безумие, дерзость и мальчишество, но мы дали слово прибыть к назначенному времени и нарушить его не могли. Хотя запросто нас могли на первом же блокпосту задержать и отправить «на подвал»: ну кто эти два охламона не первой свежести, как не потенциальные шпионы, шатающиеся вдоль ЛБС? Ну даже если и нет, то пусть впредь наукой будет и им, и другим. Профилактика – вещь доходчивая и в прифронтовой полосе даже крайне нужная: другим неповадно будет шататься без документов. А вот если бы попали мы к «вагнерам», то шансы остаться навсегда в ближайшей от блокпоста лесопосадке возрастали бы до немыслимых высот.
Пекло неимоверно, к тому же влажность зашкаливала, поэтому броники надевать даже не пытались – лежали они сиротливо на заднем сиденье вместе с разгрузками и касками. Вместо брони – тельняшка да нательный крестик, молитва и вера, что ничего случиться не должно. Ну просто не может!
Поскольку шли вдоль ЛБС, то на блокпостах эти два старичка вызывали любопытство, удивление, а то и оторопь. Во-первых, здесь давненько не появлялись военкоры. Во-вторых, у этих наглецов не было никаких разрешений и согласований. В-третьих, их никто не сопровождал: ни ССО, ни спецназ, представитель пресслужбы, ни даже какой-нибудь товарищ прапорщик из военной полиции, как принято у приличных и уважаемых представителей прессы. Короче, старички-разбойники шарились на свой страх и риск, создавая головную боль старшим блокпостов: им-то зачем принимать самим решения – пропускать их дальше или нет.
Наглость, как известно, второе счастье, а дерзость города берёт, так что все преграды прошли почти в одно касание, кроме пары постов из въедливых комендачей. Те своими наивными вопросами мозги выполоскали до стерильности, хотя прекрасно понимали, что ответы наши будут либо лукавыми, либо вообще нереально-фантастическими. Спасало то, что в случае задержания надо было выяснять личности, что было на грани фантастики ввиду отсутствия приличной связи, писать рапорта, выделять сопровождение для доставки в комендатуру и совершать ещё кучу формальностей. И это при дефиците личного состава, утомительной жаре, не утоляющей жажду тёплой до противности воды, дискомфорте от нагревшихся броника и каски, пыли, пота, при желании упасть и уснуть… Проще было бы пристрелить их и прикопать в какой-нибудь лесополосе, да только комендачи – не «вагнера», блюдут правила, хотя порой и формально.
Добрались в Кременские леса к полудню. Выжатые зноем до полуобморочного состояния, мокрые от пота и грязные от дорожной пыли, прибыли в условленное место на опушке леса. Близкая пулемётная трескотня, разбавляемая татаканьем зушек, добавляла дискомфорт, а вот совсем рядом бахающая и бухающая арта (выходы) вызывала досаду: того и жди из-за них ответку, могли бы и подальше отъехать, лентяи.
В Кременной навстречу пронеслась багги с развевающимся жёлто-чёрным имперским флагом. Попалась «буханка» с советским красным флажком на лобовом стекле. У многих военных шевроны тоже были с красными флажками со звездой. Преемственность поколений, продолжение Великой Отечественной и Гражданской, вместе взятых.
Встретил нас Паша, так и не услышавший, как мы подъехали, как я ножом открыл замок, как вошёл: после полученной контузии он едва слышал и в разговоре больше читал по губам собеседника, вслушиваясь изо всех сил в звук его голоса и всматриваясь в губы. Был он в футболке с улыбающимся Чебурашкой на груди, в берцах, с автоматом за спиной.
Дома у Паши осталось трое детей: два мальчика и девочка – старшей двенадцать годочков, младшему три. Алкоголь и табак на дух не переносит, что, в общем-то уже не удивительно: встречал таких мужиков довольно часто. Тут крайности – либо заливающие свой страх, либо ярые противники этих пристрастий. На фронте с первых дней: как только началась спецоперация, то сразу же пошёл в военкомат, не дожидаясь повестки. Думал попасть в танкисты согласно ВУС,