Листаю блокнот, листаю… Изрядно потёртый и потрёпанный, зарисовками и пометками наполненный… Мысли, встречами за «лентой» и разговорами навеянные да ночами записанные, читаю. Порой крамольные мысли, ещё не вызревшие в стройную систему, но уже имеющие право на существование.
Начинает исподволь, ненавязчиво прокачиваться тема тайных переговоров лидеров некоторых стран с Зеленским о склонении его к переговорам с Россией и даже с оставлением трона. О возможности «урегулирования конфликта на Украине» (опять словоблудие и война на уничтожение России гламурно называется конфликтом). О возможных границах будущей Украины. О миротворческой миссии теперь уже африканских стран (!), китайских планах примирения и планах неугомонного заклятого друга Эрдогана. А там ещё неистовствует голубой Макрон. Это то, что на поверхности.
Можно было бы не обращать особого внимания на этот политический трёп, если бы не закулисные потуги так называемой «партии мира», а фактически национал-предателей. И даже не компрадорской буржуазии, а компрадорской бюрократии, давно сросшейся коррупционными видимыми и невидимыми нитями с нашим полукриминальным бизнесом, величаемым бизнес-элитами.
Поговаривают наши либерал-патриоты о проведении в июне конференции по вопросу будущего Украины. Сама постановка вопроса некорректна: Украины как государства быть не должно, поэтому будущего у того, чего нет, быть не может. Но для них главное – быть в обойме, главное – возможность что-нибудь вякнуть, а судьба страны – да побоку! Озаботились не проблемами армии, её снабжения, развитием ВПК и экономики вообще, а сохранением раковой опухоли, которая будет раз за разом давать метастазы.
Вообще-то, чертовски полезно не мотаться раз за разом за «ленту», а остановиться и полистать страницы Инета, посмотреть эти дурацкие оболванивающие ток-шоу телевранья, почувствовать пульс не просто страны, а как минимум этой глупо-либеральной амбициозной тусовки. И тогда зримо и кожей ощутишь ту пропасть, что пролегла между теми, для кого Россия – это всё, это воздух, это сама жизнь, и её пользователями и потребителями. Они здесь только живут, а нам здесь умирать. В этом вся разница…
По пути успели отдать полковым пэвэошникам антидроновое ружьё и разносолы. В самом Луганске заехали в 39-й госпиталь к десантуре, отдали медикаменты, гостинцы, письма, белье. Встретили смуглых «пациентов»: оказались братьями по оружию из Латинской Америки. Забавные ребята – мускулистые, глаза лучистые, что-то обсуждали, отчаянно жестикулируя. Холодно им у нас, но Старшина веско резюмировал: пусть привыкают.
Захватил блокноты с собою в Луганск в надежде по вечерам просматривать их и отбирать годное к публикации. Вечером перебирал их и мысленно возвращался к тем не таким уж давним событиям. Прямо-таки счастье найти утраченное. Да в общем-то и не утраченное – просто забытое в рюкзаке, где нашёл фонарик, компас и аптечку. Считал их утраченными, а оказалось все до банальности просто: заменил рюкзак на удобную походную сумку, не забрав из него дорожные блокноты. Теперь, обнаружив, обрадовался, пересмотрел и кое-что решил поставить в книгу.
Короткие зарисовки, некоторые из них могли войти ещё в первую книгу, но теперь вот окажутся на страницах этой. Они о том, что не расскажут официальные СМИ. Без пафоса и патетики о цене войны, о её гримасах, о глупости, дурости, об отваге и мужестве. Об оборотной стороне войны, скрытой от посторонних глаз.
Штурма захватили траншею. И не собирались вовсе, да только неожиданно появился в штабе бригады генерал, молодой, одет с иголочки, чистенький и амбициозный, устроил разнос и приказал взять опорник. Хотя опорник – одно название, так, траншея на холмике, не имевшая никакого тактического значения, не говоря уже о стратегическом. Комбрига не было – вызвали в корпус, его заместитель попытался было робко возразить, что без подготовки просто людей напрасно положит, а задачу не выполнит, но генерал обвинил его в трусости, грозил карами земными и небесными и сломал-таки зама: тот дал штурмам полчаса на сборы, а потом сам повёл их в атаку.
Не было артподготовки, не было пристрелянных целей, не было накатывающего вала «ура-а-а!», не было заранее разминированных проходов. Была злость на генеральское самодурство, на укров, на весь белый свет. Было желание как можно скорее взять эту чёртову траншею. Пошли на пулемёты, как на работу, понимая, что для большинства это дорога в один конец.
Замкомбрига собрал все птуры, приказав расчётам давить любой заработавший навстречу атакующим пулемёт. По флангу атакующей цепи он расставил «Корды» и пару затрофеенных ДШК с той же задачей.
Был полдень. Появившееся было с утра солнце едва успело зарумянить горизонт, как скрылось и серое мглистое зимнее небо насупилось. Утром бы атаковать, когда солнце слепило укров, и хорошо, что не пополудни, когда оно било бы в глаза наступающим. А так судьба как бы разделила удачу пополам: рулетка, кому-то повезёт, а кому-то и нет.
Утренний мороз отпустил. Пошёл сначала редкий снежок, мягкий и пушистый, постепенно переходя в позёмку в направлении окопов врага. У замкомбрига мелькнула мысль: «Это хорошо, это нам на руку. Хоть бы вообще метель разыгралась».
Размашисто перекрестившись, штурма молча вылезли из своих окопов и так же молча бегом бросились вперёд, зная, что цена их жизни в секундах преодоления этих злосчастных трёхста метров.
Им повезло, что траншеи держала тероборона – наспех мобилизованные мужики, собранные по области, не очень умелые и совсем не пылавшие страстью героически умереть. К тому же время обеденное, расслабились и прозевали начало неурочной атаки. А потом уже страх добавил дрожи в руках, суету, ввинтившуюся в мозг предательскую мысль отступать. Или сдаваться? Очнувшийся пулемёт заполошно забил длинной сплошной очередью, и в том, как он судорожно рассыпал смертельную строчку по всей полосе наступления, чувствовался страх, охвативший пулемётчика. Потому и летели пули поверх цепи, никого не задевая и заставляя атакующих стелиться над землёй, ускоряя бег.
Два птура вздыбили бруствер, и пулемёт смолк. Басовито и отрывисто короткими очередями заговорили «Корды». Отрывисто и хлёстко короткими очередями вступили автоматы наступающих. Через минуту траншеи были взяты, а ещё через пять укроповские мины и снаряды перепахали землю, на куски разрывая тела победителей. И ответить им было нечем, прикрыть их, подавить миномёты и орудия врага, потому что арта не была подтянута и нацелена на прикрытие.
Совещание у комкора закончилось. Комбрига остановил седой генерал с красными от регулярного недосыпа глазами:
– Поезжай скорее в бригаду. Там заявился N., заставил твоего зама штурмовать тот самый прыщик, что ты берёг для будущего наступления. Как бы беды не натворил, хлыст столичный. Гони этого павлина взашей, но аккуратно, а то мало не покажется ни мне, ни тем более тебе.
– С меня спрос невелик. Я же циничный наёмник, меня нельзя ни разжаловать, ни должности лишить, – усмехнулся комбриг. – Печень щупать ему не буду, но если что не так – турну, как щенка помойного. Не взыщите потом, товарищ генерал.
– Да ты не очень-то, не очень… – неслось ему вслед, но он уже не слышал.
Комбриг молча шёл мимо лежавших рядком у забора тел погибших бойцов. Двадцать два бывших штурмовика, а попросту пехоты, бесправной и безропотной. Ещё пять значилось пропавшими без вести – либо не нашли присыпанных осыпавшимися стенками траншей, либо разорванных на куски снарядами. Итого по сводкам пройдёт двадцать два из категории безвозвратных потерь плюс пять в уме, а всего двадцать семь. А значит, сегодня родилось ещё двадцать семь вдов, двадцать семь матерей лишились своих сыновей, ну а сколько детей остались сиротами?
Подогнали две «буханки», стали выносить из дома «трёхсотых». Стоны, бинты с пятнами крови, жгуты, капельницы, мат… Фельдшер что-то сердито и устало выговаривал санитарам, те молча рывком поднимали носилки, заталкивали их в салон и шли за новыми. Когда днище салона было заставлено носилками, положили поперёк доски на откинутые сиденья и уже вторым рядом стали заставлять носилками. Затем резко захлопнули дверцы, сопровождающий забрался в кабину рядом с водителем, и машина рванула с места, взревев двигателем.
Со второй «буханкой» всё с точностью повторилось…
В штабе генерал по-барски выговаривал дежурному офицеру за внешне совсем не бравый вид, за стоявшие на виду в углу веник и швабру с ведром, за снег за окном и мороз, за то, что пахнет отработанным маслом, копотью окопных свечей, развешенными вдоль печки сохнущими носками.
– Запах войны и подвига, а не паркета, – бросил с порога комбриг. – У нас парфюма нет. Не нравится – скатертью дорога.
– Вы… Ты… Что себе позволяешь, полковник?
– Извините. Попрошу покинуть расположение бригады. Вы своё дело сделали, – расцепил зубы комбриг и резанул взглядом.
Лицо генерала покраснело:
– Забываетесь. Совсем распустились! Вы тут чёрт знает чем занимаетесь, а у вас под боком противник как в санатории живёт. Пока вы там в штабе прохлаждались, я тут операцию по взятию опорника провёл. Заметьте – блестяще!
– Командира разведроты ко мне, – повернулся комбриг к начштаба.
Сухощавый крепыш вырос как из-под земли, будто ждал приказа за дверью. Они уже целый год с комбригом вместе, поэтому друг друга чувствуют на молекулярном уровне.
– Проводи генерала за пределы бригады. Если будет кочевряжиться – мордой в снег на четверть часа, а потом пинком под зад, – процедил комбриг и всем стало понятно, что это не просто слова. Это приказ, который будет выполнен с точностью до запятой.
За полтора года войны всего раз видел комбрига в бешенстве. Умеет держать себя, а тут – пружина вот-вот распрямится и тогда пиши пропало. Небо с овчинку покажется. Глаза не привычно насмешливо– голубые, а цвета осенней воды, стальные и обжигающие холодом, кожу на скулах вот-вот прорвут перекатывающиеся желваки, голос нарочито бесцветен. Просто сатанеет и тогда жди беды.