Привычно сдержанный, за всё время службы он впервые позволил себе так разговаривать со старшим по званию и должности. И даже не потому, что почти два десятка бойцов перешли в безликую категорию «двухсотых» и больше полусотни «трёхсотых». И всего за одну атаку! За почти четыре месяца боёв – у него всего дюжина погибших, а тут из-за этого столичного хлыща…
Наверное, генерал понял комбрига. Всё ещё багровый, он поднялся и молча вышел.
Командир разведроты с сожалением вздохнул: вот ведь зараза, не стал кочевряжиться, лишил такого удовольствия. И всё же, когда генерал втискивал своё рыхлое тело в кабину уазика, он залихватски свистнул.
Этот островок в устье днепровского лимана простреливался с обоих берегов и его никто занимать не стал. Ни деревца на нём, ни даже развалюхи-сараюшки или рыбацкой хижины, лишь редкий тальник вдоль берега да тростник.
Вновь назначенный комбриг ткнул пальцем в карту:
– Почему этот объект не занят?
Комбат начал объяснять отсутствие мало мальской тактической необходимости в высадке на островок, не говоря уже о стратегической, но комбриг прервал:
– Ты мне тут не разводи хренотень всякую. Чтобы завтра же остров был взят.
В восемь тридцать утра три БТР-80 с десантом пошли на штурм острова. Впрочем, штурм – это по отчётам штаба, а на деле просто переправа десанта вплавь через протоку на бэтээрах. Они торопливо подошли к пологому берегу гуськом след в след, по самые ступицы утопая в песке, и так же с ходу вошли в воду, уже там расходясь веером.
Утро выдалось хмурым, тоскливо-серым и ветреным. Волна гуляла широко и с размахом, била в борт, едва не перекатывая через башню. Укры не стреляли: ошалело смотрели на эту русскую забаву, сродни рулетке. Уж они-то знали, что «восьмидесятка» вообще не приспособлена к плаванию и при бортовой волне вода непременно попадает в воздухозаборник, замыкает аккумулятор, и машина идёт ко дну. Героически идёт со всем экипажем, потому что выбраться наружу – это уже рулетка. И даже если выбрался, то можешь смело заказывать панихиду по себе любимому: плавать в бронежилете с полным боекомплектом и автоматом ещё никому не удавалось, если не брать в расчёт вертикальное погружение до самого дна. К тому же они знали бессмысленность любой высадки на этот песчаный островок, который не то что удержать, но даже закрепиться на нём невозможно.
Первая машина, взбивая бурун за кормой, проплыла метров десять и вдруг будто провалилась, быстро уходя под воду. Вторая обходила утонувший бэтээр слева, но не прошла и трети пути, как волна качнула её, она едва накренилась, будто зачерпнула воду, и повторила судьбу первой. Никто из десанта и экипажа ни из первого бэтээра, ни из второго так и не выбрался.
Третьему повезло больше – он зацепился днищем то ли за оснастку затопленного катера, то ли за ушедшие под воду металлические сооружения для подъема лодок и катеров и беспомощно завис. Десант выбрался через верхние люки на броню и сидел, сбившись в стайку мокрыми цыплятами, выставив автоматы и даже не пытаясь выбраться на отлогий песчаный берег.
Противник не стрелял в ожидании, что же предпримут русские. Через четверть часа, рыская вправо-влево, к беспомощному БТР подошёл катер и снял вымокших и продрогших десантников. Развернувшись, он было рванул к берегу, но раздавшиеся пулемётные очереди сначала стреножили его, а две мины прямым попаданием разнесли в щепки. Чёрная вода поглотила десантников.
Комбриг негодовал, крыл матом, но второй раз приказывать комбату взять остров не решился. Может быть, понял никчемность этой полоски песка между протоками, то ли запали в душу слова начштаба: комбат и его отморозки могут пулю в затылок послать.
Старшина требует написать, а я тихонько саботирую: эка невидаль, тапкой сбили беспилотник. Да ещё у Филина – у него сам Господь велел тапками «птичек» валить, потому как иные средства ПВО у него напрочь отсутствуют. Да нет, я тайну военную не раскрыл – считайте этот посыл неудачной шуткой. Конечно, у Филина всего навалом, но что именно – говорить не буду, ибо это самое сокровенное и охраняется от постороннего глаза пуще всех самых тайных тайн. Но Старшина настойчив, поэтому пришлось крепость под его натиском сдать.
Мурат (позывной Мура) не знал, что бросать тапки в чужой беспилотник нельзя. Во-первых, верх негостеприимства и даже неприличия. Во-вторых, жуткое самоуправство: без команды завалил разведывательно-ударный дрон со сбрасывателем, в котором очень умелые укроповские ручки закрепили «лимонку». В-третьих, если бы фиксатор сбрасывателя упустил бы «гостинец», то при разлёте осколков в двести метров мало не показалось бы. В-четвёртых, под Рубежным воронежский казачок за неделю два беспилотника руками поймал и ничего: ТВ молчит, в сводки Минобороны не включили и даже командир лишь походя бросил:
– Молодец! Лови ещё.
Когда Филину доложили о случившемся, тот хмыкнул, тая улыбку в уголках плотно сжатых губ:
– А ну давайте-ка сюда этого снайпера ПВО.
Когда Мура предстал под серо-голубые очи Филина, тот внешне сурово насупил брови:
– Казённым имуществом разбрасываешься, воин?
– Никак нет, товарищ Филин. Мой тапок, из дома привёз.
– Значит, добро семейное не бережёшь? Смотри, поразбрасываешься так: сегодня тапок, завтра Кемская волость, послезавтра Крым, а там, поди, и родную бригаду на аукцион выставишь?
Филин ещё минут пять тиранил Муру под стонавших и корчащихся от задавливаемого смеха окружающих, потом крепко обнял его и торжественно вручил пару новых тапок:
– Держи, тапкомёт, будешь теперь у нас начальником всей службы ПВО бригады.
Когда до Муры дошло, что Филин благодушно шутил и уже направил в штаб корпуса наградной на него, неожиданно застеснялся:
– Ну чего вы, право… Я же не хотел, я случайно, просто вышло так.
Бригада полдня ржала над Муратом, а самые заядлые шутники от случая к случаю выходили на взводного и просили прислать его, потому что «птички» одолели. Ну или, на худой конец, тапок побольше выслать.
А Мурат… Ну что Мурат… Он просто не обращает внимание на шуточки товарищей, хотя частенько поглядывает на тяжёлое небо, в чём раньше замечен не был.
Листаю блокнот, листаю… Изрядно потёртый и потрёпанный, зарисовками и пометками наполненный… Мысли, встречами за «лентой» и разговорами навеянные да ночами записанные, читаю. Порой крамольные мысли, ещё не вызревшие в стройную систему, но уже имеющие право на существование.
Вот ещё одна запись…
Позвонил Юра Мещеряков, председатель Тамбовского отделения Союза писателей. Сказал, что почти полгода назад погиб Анатолий Михайлович Ерёменко, литературный псевдоним Анатолий Гончар, он же Анатолий Скиф, автор более трёх десятков книг, поэт, прозаик. А ещё спецназовец ГРУ. Из тех, из «никто кроме нас». Погиб в бою, спасая товарищей.
Почему раньше не позвонил? Да не велено было. А сейчас что хотел? Так, может, в своём «Пересвете» опубликуешь что-нибудь из его вещей? Ну конечно, о чём речь, только вот не верю уже, что наши альманахи будут жить. Лишают нас слова печатного местные чиновники от культуры. Поперёк горла оно им, что ли? Или не о том говорим…
Почему именно наш Союз писателей России несёт потери? Никакой иной – только наш. Почему? Да потому, что он единственный из всех писательских сообществ открыто и чётко заявил о своей позиции – с Россией до конца.
С начала СВО погибла уже почти дюжина (!) писателей – поэты, прозаики, публицисты. Погибли в бою с оружием в руках. Сколько бы потрясающих стихов, очерков, рассказов, повестей и романов они могли бы подарить нам. Настоящих, искренних, правдивых, потому что не просто видели эту страшную войну, а пропустили всю боль и трагедию её через себя, через своё сердце. Для них Россия значила больше, чем собственная жизнь.
Алексей Полубота пропал без вести под Синьковкой. Под той самой, о взятии которой бодро отчитались ещё осенью. Как всегда, врали безбожно.
Ещё десятка два (кого знаю) воевали. Кто-то гуманитарил, кто-то ездил по госпиталям и даже на ЛБС с выступлениями. Кто-то писал – слово порой пострашнее автомата, бьёт в самое сердце, мозги прочищает, сознание меняет. Может, потому и стараются нам рот заткнуть?
А отрывок из повести Гончара в «Пересвете» вряд ли появится. Да и сам альманах вряд ли воскреснет – взяли за горло и перекрыли дыхание. Расправа за непокорность? За то, что двадцать четвёртого февраля две тысяча двадцать второго года не отмолчались, а во весь голос сказали, что мы с Президентом и Россией?
Нынешние чиновники от культуры войдут в историю области как могильщики писательского слова. Чёрная слава, но зачем она им? Хотя всё больше думаю о том, что вовсе и не их в этом вина, что все разнарядки идут сверху и это вышестоящие чины прокладывают курс. А наши – они подневольные у барина, просто хотят жить спокойно.
У нас своя СВО, точнее специальная культурная операция. Свой фронт. С одной стороны, уничтожающие слово русское, с другой – его отстаивающие.
Листаю блокнот, листаю… Изрядно потёртый и потрёпанный, зарисовками и пометками наполненный… Мысли, встречами за «лентой» и разговорами навеянные да ночами записанные, читаю. Порой крамольные мысли, ещё не вызревшие в стройную систему, но уже имеющие право на существование.
В перерывах между поездками за «ленту», сбором гуманитарки, встречами, проводами, размещением, решением внезапно сваливающихся на голову проблем и всем остальным, занимающим весь световой день и не только, в основном по вечерам и ночам собирал альманах «Пересвет». Просмотр почты, отбор произведений, переписка с авторами. Потом редактирование и корректура, остались формальности – котировка и собственно издание.
Очередной номер литературно-патриотического альманаха «Пересвет» подготовлен к печати ещё в начале сентября. Примерно в это же время были готовы альманах «Светоч» и детский журнал «Тимошечка». Происходящие события стали мотивацией для сокращения средств на издания региональной литературы. Кто принял такое решение – мраком покрыто, но Минкульт ссылается на региональную власть. Впрочем, можно назвать кого угодно инициатором, хоть Васю Пупкина, потому что всё равно принимаются подобные решения кулуарно. А вот финансирование частного журнала «Звонница» прошло в бюджете области отдельной строкой.