Сквозь строй Алых пробился один из моих секретарей, доложил сбивчиво:
— Господин архканцлер, черный мор в порту не унимается! С утра насчитали уже двадцать трупов! Мор проник и на суда, хоть и пытались огородить… бесполезно! Ужасные миазмы всепроникающие, и нет от них спасения!
Я бросил руку ко лбу, провел дрожащими пальцами.
— О Ашар… К счастью, стены порта высоки, миазмы за них не проникнут. Но сам порт… Велите отвезти туда еще дров, пусть сжигают трупы прямо на месте! В воду покойников не бросать, дабы не загрязнять миазмами Оргумин! Возниц назад не выпускать! Их тоже на карантин! Пускай сидят… Пока не переболеют все… Выпустим всех, кто выживет… Да, всех, кто выживет…
Гицорген смотрел внимательно, молча. Покачал головой сочувственно.
— Черный мор не проник в Рендор, к счастью, Ашар уберег! — Он помедлил, сказал вкрадчиво: — Вы, господин Торнхелл, я слышал, сталкивались с черным мором в пути… когда двигались к Норатору…
— Не хочу об этом говорить! — с растущим смятением произнес я. — Не хочу… Не надо! Слышите, не надо!
Пусть думает, что мор действительно меня пугает.
Барон еще раз внимательно на меня посмотрел, лицо его было хмурым. Я возликовал: кажется, поверил. Ну, заглатывай дезу, и неси ее своим господам. А мы еще поиграем!
Настроение Гицоргена быстро выправилось. Уже через пять минут он раздавал авансы придворным дамам, одну даже хлопнул по заду и неистово заржал.
— Женщины Санкструма — это нечто! За ночь у меня бывало по три-пять штук, и хоть бы от одной я что подхватил!
Его счастье, что в Санкструм не заглянула бледная спирохета — главный подарок от Америки Европе. Парики в Европе начали носить, чтобы скрыть проплешины от сифилиса, соответственно, о париках в Санкструме имели представление лишь актеры, ну а плешь не считалась тут чем-то зазорным. В каком-то смысле нищий, разваливающийся Санкструм — счастливая страна, ибо одна из самых ужасных болезней обошла его стороной.
Гицорген расточал барские улыбки, осматривался, как хозяин. Наконец сказал развязно:
— Вы непрестанно беспокоитесь о чем-то, Торнхелл… Оставьте, оставьте! Все это, — он повел рукой перед собой, — скоро перейдет под власть Адоры, ну и Рендору перепадет жирный кусок в виде смежных с нашей границей провинций. Вам не стоит беспокоиться ни о чем! Принц Варвест наведет порядок!
Феноменальный мерзавец. Но не изменяет ли ему чувство реальности? Я же могу и психануть, и, пока у меня есть хоть какая-то власть, приказать арестовать и казнить барона.
Но он не боится. Он меня хорошо просчитал.
Солнце казалось бесцветным сквозь тучи. Везде, где я проходил, я открывал окна. Дышал полной грудью. Мне было тесно, душно и противно.
По крайней мере, я надеялся, что Гицорген в это поверит.
Все политические ОПГ Варлойна затаились, придворные шушукались. Однако нашлась одна смелая душа: в ворохе пышных, ярко-красных юбок ко мне рискнула приблизиться женщина лет сорока — высокая, с узким, действительно аристократическим лицом, обрамленным светлыми прямыми волосами. Глаза зеленые, огромные, дерзкие и умные.
Я велел Алым пустить. Благосклонно кивнул, мол, слушаю. И напрягся: это была незапланированная встреча.
— Господин архканцлер! Я — госпожа Майяна, графиня из рода Солтеров, известная в свете как Красная Графиня, — она помолчала, видимо, думала, что род Солтеров и ее прозвище должны быть известны всякому. Я не проронил ни слова. Она сбилась, затем произнесла быстро: — Вы, как я слышала… а слышала я уже немало, хотя и не могла присутствовать на вашем приеме… Вы приняли решение устраивать разводы! — Она замерла, поджав тонкие губы, будто слово «развод» имело мистический, запретный смысл.
— Это чистая правда, графиня.
— И это стоит…
— Четыреста крон золотом. Для дворян и богатых купцов цена сейчас такова.
— О да! Значит, Марселлина сказала правду!
— Разумеется. Господин Аркетт, ее нареченный, все еще не пожаловал ко мне с деньгами…
— Он пожалует! — сказала она горячо. — Мы просто… Было некое совещание…
Она была ясноглазая, вкусно пахнущая, наверняка ухаживает за своим телом как и подобает утонченной женщине, не забывает и о разуме, и о здоровье — насколько можно заботиться о здоровье в этом наполненном предрассудками средневековом мирке. Я ощутил к ней живейшую симпатию. Не телесную, нет, душевную.
— Совещание?
— Марселлина захотела… для всех… И мы решили…
Ах ты моя замечательная Марселлина, действуя по известному принципу «Да не уйдет никто обиженным», она устроила моему начинанию рекламу, и собрала целую группу платежеспособных клиентов, которым опостылели их супруги. Это существенно пополнит мой военный бюджет.
Гицорген смотрел недоуменно. Я же улыбнулся.
— Приходите все, приходите завтра, берите с собою деньги. Каждому я вручу разводную грамоту. Однако осмелюсь спросить: у вас есть на примете новый избранник?
Она потупилась.
— Мне — правду, графиня.
— Он иностранец, совсем не знатный… Купец из Нортуберга!
— Любите его?
Она не смела поднять взгляд, на матовых щеках расцвел румянец. Тайком посматривала на Гицоргена: тот, оправившись от изумления, уже рыл копытом землю. Графиня была им еще не познана, хотя, полагаю, при попытке ее познать, Гицорген мог лишиться бойких частей тела.
— Понятно, любите. А он?
— И он! Мы хотим быть вместе!
Какая чудесная индийская мелодрама. Я ощутил себя демиургом, который устраивает чужие судьбы, в то время как его судьба… повисла на волоске.
— Вы будете вместе, графиня. Я знаю. У вас с ним будет счастливая жизнь. Приходите завтра. И приводите всех, кто может заплатить.
— Развод за деньги… Сущее безумство! — проговорил Гицорген, когда Красная Графиня откланялась.
— Прекрасно наполняет казну… Или мой карман, — сказал я. — Каждый день на посту архканцлера я отщипываю тут, отщипываю там… Отщипываю понемногу… Понимаете теперь, как мне тяжко покидать этот пост… И отказываться от трона?
Он окинул меня долгим взглядом, и вдруг расхохотался.
— Да уж, отказаться от трона… сущее безумие! А вы знаете, что все мы — безумцы? Наш мудрец… забыл его имя, его еще сожгли за ересь… Он говорил, что все мы по-своему безумны, но боимся показать другим свое безумие, и прикидываемся нормальными, хо-хо-хо! Представьте, Торнхелл, весь мир — это сумасшедшие, которые притворяются нормальными друг перед другом! Представили? Хо-хо-хо! Но я скажу вам: лучше отказаться от короны, чем…
Его прервал Блоджетт: старший сенешаль наконец меня отыскал.
— Господин архканцлер, ваше сиятельство! Срочная весть… Дурная весть! Ваш сподвижник, хогг именем Шутейник… Его заметили вчера ночью… Выезжал из Варлойна… На лошади, а еще одна — подметная — в поводу. И на ней мешки… Я не придал значения, и вот… — он опустил руки, замотал седовласой, лысой на макушке головой. — В казне недостача… Десять тысяч крон исчезло!
Я ударил кулаком о раскрытую ладонь и выругался.
— Так что же вы… В погоню! Немедленно наладить погоню! Изловить негодяя! Отобрать деньги! О Свет Ашара, час от часу не легче!
Это были не все дурные вести на сегодня.
На подходах к ротонде мы были перехвачены Ричентером. Лейтенант наемников был суров и замкнут.
— Господин архканцлер! Мы обсудили с ребятами… Они не могут простить смертей в доме Реннира Доловаца… Это не просто преступное небрежение… Нас использовали втемную, и этого простить мы не можем!
Я содрогнулся. Руки начали трястись сами собой. Наемники бунтуют со времен Древнего Рима, и почти все ультиматумы, которые они выдвигают нанимателям, касаются денег.
— Если дело в золоте… Я увеличу жалование… каждому увеличу!
Ричентер был непреклонен.
— Дело не в деньгах! Нас подставили… страшно подставили… Нами воспользовались! Задета клановая честь! Такого мы не прощаем! Контракт с Варлойном расторгнут! Мы уйдем в субботу вечером!
Гицорген смотрел на меня с едва заметным оттенком жалости.
В критический момент Варлойн и Норатор останутся без охраны!
Мне конец.
Глава 38
Глава тридцать восьмая
Разумеется, это был разыгранный как по нотам блеф. Глаза моего шпика возбужденно блестели. Столько необычной информации!
Но я не спешил заканчивать представление.
В приемной ждали еще два секретаря, доложили по очереди, однако сбивчиво, возбужденно. Один — о вспышке чумы в Счастливом, что под Норатором, известное местечко контрабандистов. Я тут же велел снарядить большой отряд обычных солдат, оцепить местечко и пристани, никого не впускать, не выпускать.
— Строгий карантин! — сказал сурово: пусть Гицорген видит, что я еще трепыхаюсь, проявляю остатки мужества и воли. — Всякий, кто рискнет пробиться наружу — да расстрелян будет из луков, а затем сожжен!
У второго секретаря вести были похлеще: имперские мытари неподалеку от Норатора ограблены дэйрдринами под руководством самого Таскера Ройдо (при этом имени Гицорген заметно напрягся).
— Точно дэйрдрины? — взревел я. — Точно Ройдо?
— Они так сказали… Побиты они весьма…
— Всех арестовать, привезти в казармы к Алым… Будем пытать! Ведь могли обмануть, обмишурить… Сплели байку про ограбление, присвоили мои деньги!
Секретари выметнулись из приемной. Я тяжело дышал, сжав кулаки. Гицорген стоял с задумчивым видом, и я с мстительным удовлетворением наблюдал, как он влипает в мою паутину…
— Вести, конечно, ужасные, однако смотрю: ваши приближенные, господин Торнхелл, как-то мало вам кланяются, — сказал барон с заминкой. — Вернее совсем не кланяются. Руку не целуют… А можно не только руку, но и сапог! Нельзя с ними так… по-простецки! Я на своих землях завел строгие порядки, все у меня ходят строем и целуют что прикажу! Все знают: вот идет хозяин! Селяне даже поют в мою честь!
По его глазам понял — говорит искренне, не понимает, как это можно — без лизоблюдства, не знает, что лично я недавно выпнул под зад одного из секретарей, который пытался ко мне вот так… Блоджетт потом очень обижался: мол, парень искренне лез с поцелуями моей руки, а вы его… Не способен уяснить, что хочу окружить себя людьми идейными, что лизоблюд — это клеймо на лбу, такой предаст босса при первом удобном случае, да еще на теплом трупе попрыгает, чтобы новый хозяин убедился в лояльности. Нормальный же правитель лояльность зарабатывает другими вещами.